Холли Блэк - 12 историй о настоящей любви

Фальшивый снег был более холодным, тяжелым и мокрым, чем она думала. Очень похож на настоящий. Фенни что-то бормотал, положив голову ей на плечо. То ли «Я тебя люблю», то ли «О чем ты только думала, Миранда?»

Или и то, и другое. Теперь снег был и фальшивый, и настоящий. Он перемешался. Поддельная магия стала настоящей. Снег шел все сильнее, пока весь мир не побелел. Становилось все холоднее.

– Что-то происходит, Фенни, – сказала Миранда. – Идет снег. Настоящий.

Фенни будто обратился в камень в ее руках. Она чувствовала, что он перестал дышать, но его сердце стучало как бешеное.

– Отпусти меня, – сказал он. – Пожалуйста, отпусти.

– Я не могу, – сказала Миранда. – У меня нет ключа.

– Можешь. – Голос, будто колокол, чистый и мелодичный.

Вот и та, которую ждала Миранда. «Она», о которой говорил Фенни.

Та, что ловит лис в капканы. И никогда не выпускает. Та, которая устанавливает правила.

Было глупо, наверно, вспоминать в такой момент Эльспет, но о ней подумала Миранда, когда к ним приблизилась Леди. Самая ханивелловская из всех Ханивеллов, которых знала Миранда. Сила и властность, в которые облекалась Эльспет, выходя на сцену, были всего лишь игрой. Эльспет только изображала железную леди. Здесь же, перед ней, была сама властность во плоти. Эльспет использовала силу, которую дарили ей зрители. Леди же обладала ею всегда. Как же это тяжело, наверное, не иметь возможности отказаться от своей силы! Слышала ли Леди, о чем думает Миранда? Ее взгляд охватывал все. Голова Фенни была опущена, но его руки оставались в руках Миранды. Он под ее защитой, и она не позволит ему уйти.

– У меня нет ключа, – повторила Миранда. – И он не хочет идти с тобой.

– Он уже ушел однажды, – ответила Леди. На ней была ледяная броня. Каково это, одевать такую Леди? Служить ей? Миранда могла бы пойти с Фенни, если Леди разрешит.

Осторожно, так, чтобы Леди не заметила, Фенни ущипнул Миранду за тонкую кожу между большим и указательным пальцами руки. Боль привела Миранду в чувство. Она увидела, что Фенни смотрит на нее. Он ничего не говорил, только смотрел, пока Миранда не опомнилась.

– Да, я ушел с вами по доброй воле, – согласился Фенни. Но он не смотрел на Леди. Он смотрел только на Миранду.

– А теперь хочешь меня покинуть? Просто скажи, и я тотчас же тебя отпущу.

Фенни молчал. Правило, подумала Миранда. Здесь определенно какое-то правило.

– Он не может этого сказать, – возразила она. – Потому-то вы его и не отпускаете. Позвольте мне произнести все это за него. И он останется здесь. Разве вы не достаточно долго держали его вдали от дома?

– Его дом рядом со мной. Дай ему уйти, – произнесла Леди. – Или пожалеешь.

Она протянула руку и коснулась цепи, опоясывавшей платье Миранды. Цепь рассыпалась от ее легкого прикосновения. Миранда почувствовала, как металл ломается.

– Отпусти его, и я исполню твое самое заветное желание, – сказала Леди.

Она была так близко, что Миранда чувствовала ее дыхание, обжигающее щеки холодом. А потом Миранда уже не держала Фенни. В ее объятиях был Даниэль. Они поженились. Ханивелл-холл стал ее домом. Он был им всегда. Их дети под деревом, трое. Эльспет седая, но красивая, сидит во главе стола, на ней платье из модного дома Миранды.

Только это ведь не Эльспет, не так ли? Это Леди. Миранда едва не выпустила Даниэля. Фенни! Но он держал ее за руки, и она обхватила его за талию еще крепче, чем прежде.

– Осторожнее, девочка, – произнесла Леди. – Он кусается.

Теперь Миранда держала лиса. Царапающегося, кусающегося, с вонючей пастью. Миранда вцепилась в него еще сильнее.

И снова это был Фенни, дрожащий у нее в руках.

– Все в порядке, – сказала Миранда. – Я держу тебя.

Но это все еще не Фенни. Это ее мать. Они вместе в маленькой грязной камере. Джоанни говорит:

– Все хорошо, Миранда. Я здесь. Все хорошо. Ты можешь идти. Я здесь. Отпусти, и мы пойдем домой.

– Нет, – отвечает Миранда, внезапно охваченная гневом. – Нет, тебя здесь нет. И я ничего не могу с этим поделать. Зато вот что я могу сделать!

И она держала свою мать до тех пор, пока она снова не стала Фенни, а Леди смотрела на них так, будто Миранда и Фенни – грязь у нее под ногами.

– Что ж, хорошо, – сказала Леди. Она улыбалась так, как можно улыбаться, глядя на грязное пятно. – Забирай его. Ненадолго. Но знай, что он никогда больше не познает радости, которой я его обучила. Только со мной он мог быть счастлив. Это я делала его таким. Ты принесешь ему только горе и смерть. Ты затянула его в мир, о котором он ничего не знает. Где у него ничего нет. Он будет смотреть на тебя и думать о том, что потерял.

– Мы все что-то теряем, – произнес язвительный голос. – Мы все любим и теряем, но все равно продолжаем любить.

– Эльспет? – спросила Миранда. Но подумала, что это ловушка. Еще одна ловушка. Она сжала Фенни так сильно, что он едва дышал.

Эльспет посмотрела на Фенни и сказала ему:

– Я видела тебя как-то в окно. Думала, ты тень или призрак.

Фенни ответил:

– Я помню. Хотя вы тогда были не так красивы, как сейчас.

– Какие слова! Боюсь, Миранда вас не поймет, – сказала Эльспет. – А что до вас, миледи, думаю, вы уже догадались, что побеждены. Ищите себе другую игрушку. Леди опустилась в глубоком реверансе. В последний раз взглянула на Эльспет, Миранду, Фенни. На этот раз Фенни посмотрел на нее в ответ. Что он видел? Колебался ли он? Хотел ли последовать за ней? Его рука снова нашла руку Миранды.

Леди ушла, и снег стал реже, а затем совсем исчез.

Эльспет выдохнула.

– Хорошо, – сказала она. – Миранда, ты упрямая девчонка с добрым сердцем. Слава богу, ты умнее, чем твоя бедная мать. Но если бы я знала, что ты задумала, мне было бы что сказать. Сценическая магия хороша, но от настоящей лучше держаться подальше.

– Для Миранды это было бы лучше, – сказал Фенни. – Но благодаря ее смелости и тому, что она придумала, я вновь обрел свободу.

– И теперь, полагаю, нам придется решить, что с тобой делать, – ответила Эльспет. – Тебе нужно что-то более практичное, чем это пальто.

– Идем, – сказала Миранда. Она все еще сжимала его руку. Быть может, слишком крепко, но Фенни, похоже, это не беспокоило. Потому что и он не был готов ее отпустить.

– Идем же домой, – позвала Миранда.

Я никому не сказал, как плохи мои дела.

Да, пожалуй, старик мог бы сунуть в конверт пару баксов и отправить на мой бруклинский адрес (а там их могла бы стащить банда крыс-домушников). Но у него и так забот по горло: нужно откладывать на летний лагерь для моей младшей сестренки. Да еще нашему псу по кличке Орешек – невообразимо блохастой дворняге с торчащими во все стороны зубами – срочно потребовались услуги дантиста. Да-да, вот именно: кривозубой собаке нужна операция. Ну что ж… Но, по словам сестренки, за это придется выложить больше трех сотен зеленых, так что старику пришлось впрячься во что-то типа кредита.

Пустяки.

Подумаешь, посижу в праздники на голодном пайке.

Не о чем говорить.

– Михо[4], – раздался в трубке голос отца, когда я в первый раз остался присматривать за кошкой на целый день, – как дела в колледже, все хорошо?

Я поставил акустическую гитару Майка обратно на стойку.

– Да, пап, все хорошо.

– Ну и хорошо.

«Хорошо, – подумал я. – Сколько же раз мы с ним обменялись этим чертовым словом за последнее время?» Старик говорил так, потому что не был уверен в своем английском, а я – потому что не хотел выглядеть в его глазах выпендрежником.

– На следующий год купим тебе билет, и ты сможешь прилететь домой на Рождество, – продолжал отец. – И тогда ты, я и Софе, мы соберемся вместе, как одна семья. Как раньше.

– Звучит отлично, пап.

Он еще не знал об этом, но к следующему Рождеству я планировал перебраться поближе к дому, в юго-восточную часть Сан-Диего, и пойти учиться в местный муниципальный колледж. Всем, похоже, казалось, что у меня в Нью-Йорке все идет как по маслу. И формально, наверное, так и было. Полная академическая стипендия Нью-Йоркского университета. Профессора, которые просто поражали меня каждый раз, когда я приходил на лекции. Но если бы вы прочитали нашу с сестренкой переписку, вы бы сразу поняли, почему я решил бросить колледж после первого же учебного года. Мой отец – самый стойкий мужчина, которого я знал, – плакал по ночам в подушку. Софе слышала его рыдания за стеной. А еще он отказывался от еды, так что сестренке приходилось буквально силой усаживать его за стол. Словом, дело было в том, что дома творилась чертова реальная жизнь. Настоящее мучение. А я прохлаждался тут, на другом конце страны. Невозможно описать тот груз вины, который я чувствовал на своих плечах.