— А чем он хотел казаться? — не понимаю я. — На мой взгляд, на записи Сечин выглядит более чем естественно... Кстати, Лида эту запись, я надеюсь, не слышала?
— Что? — ушедшая в свои мысли Рита поднимает голову и пару секунд глядит на меня совершенно отсутствующим взглядом, словно в её голове засела и упорно вьёт гнездо какая-то мысль, которая никак не даёт ей покоя. Потаращившись на меня ещё пару секунд, Ритка поправляет чёлку, и в её глазах наконец появляется осмысленное выражение. Качает головой: — Нет, не слышала. Я ей сказала, что у телефона батарейка села.
— Ну и правильно, — одобряю я. — А она что?
— Да ничего, — хмыкает Ритка. — Лиде, к счастью, не до меня — у нее, видишь ли, декорации треснули, зато Димка, присутствующий при нашем разговоре, не мог на мой счёт не проехаться. Посоветовал мне в следующий раз бумажку себе на лоб клеить с надписью: «Не забыть зарядку от телефона», а то у меня не голова, а Шереметьево один, откуда всё вылетает. Да, кстати, по поводу Димки… — покрутив головой в поисках «чем-бы-вытереть-руки», Рита вытягивает верхний ящик стола, достаёт пачку салфеток, с треском распечатывает целлофан, выдергивает салфетку, вытирает ей руки и рот, после чего встаёт и бодро чешет к вешалке, на которой висит её пуховик. Покопавшись в его пуховых недрах, достаёт сколотые вдвое листы, возвращается к столу и протягивает мне распечатки:
— Вот, держи.
— Это что?
— Подводки от Димки. А что касается Сечина, — и Ритка снова падает в кресло, — то штука в том, что если он не утихомирится, то у него к пятидесяти разовьется мизантропия.
— Так, а мизантропия у нас — это что? — небрежно интересуюсь я — так, лишь бы поддержать разговор — и сосредотачиваюсь на листках с поминутной разблюдовкой ток-шоу. Пробегаю глазами текст, отмечаю те вопросы, которые я должна задать Сечину.
— А мизантропия — это, Саш, человеконенавистничество, или редкая форма индивидуализма, связанная с пессимизмом, неверием, подозрительностью и нелюдимостью, — на полном серьезе выдаёт Ритка и, порывшись в пакетике, выуживает красного мишку.
— Ой, да ладно тебе, — морщусь я. — Ну, подумаешь, ну повалял человек дурака, и что в этом такого? Что, теперь всю жизнь будешь ему это вспоминать?
— Не знаю, может, и буду, — глубокомысленно произносит Ритка и забрасывает мишку в рот. Я киваю, ещё раз просматриваю распечатки и возвращаюсь к куску, где расписаны телемедицинские услуги, предоставляемые «Бакулевским». Прикинув, что Сечин вполне бы мог развернуто рассказать о них, ну и, может, выдать ещё что-нибудь остроумное о государственном финансировании подобных программ, составляю в уме окончательный план того, как я буду завоевывать доверие доктора Сечина, а заодно, и беру себе на заметку тот факт, что его имя и отчество надо проговаривать полностью, не коверкая и не сглатывая окончания, как это проделывала Ритка. Складываю подводки и возвращаю их ей:
— На, Димке отдашь. Пусть на суфлёр их выкладывает.
— Ну вообще-то — усмехается Ритка, — Димка их туда уже выложил.
— Вот! — смеюсь я и назидательно поднимаю вверх указательный палец, — вот, а ты говоришь, что Сечин — гад, каких поискать. А, по-моему, пока это место исключительно за Димкой.
— Я не это тебе говорю, — начинает сердиться Рита. — Я пытаюсь до тебя донести, что Сечин твой очень хочет казаться тем, кем он не является на самом деле.
— Так, — вздохнув, отбрасываю распечатки на стол, — во-первых, он не мой Сечин. А во-вторых, если я правильно тебя понимаю, то этот излишне остроумный врач чем-то всё-таки тебя зацепил, и ты не успокоишься, пока ты не выговоришься. Ладно, давай, выговаривайся, я тебя внимательно слушаю. — Приподняв правый рукав пиджака, смотрю на свои металлические часы, застёгнутые чуть выше запястья, чтобы солнечных зайчиков в камеру не пускать. — По моим подсчётам, у нас есть ещё пять минут, пока сюда не ворвётся Лида.
Ритка переворачивается в кресле и вслушивается в звуки за дверью.
— Не ворвётся, — через секунду со знанием дела заявляет она, — Лида сейчас главному режиссёру мозги вправляет за декорации, а поскольку он сопротивляется, а она уже вошла в раж, то у нас есть, как минимум, десять минут. А что касается Сечина… — и Ритка поудобней усаживается в кресле. Прошуршав пакетиком, вытаскивает ещё одного красного мишку, — то я тебе сейчас кое-что расскажу, но только ты не смейся, а прими это к сведению. Саш, по-моему у Сечина очень большие проблемы.
«Ну, удивила! Можно сказать, проблемы Сечина — это сегодня новость дня».
— Рит, какая проблема? — вздыхаю я. — Та, что он стал безответной и вечной любовью Алика?
— Ха-ха, — грустно говорит Ритка. — Проблемы Сечина — это скелеты в шкафу.
— Потрясающий вывод… Слушай, Рит, — я прищуриваюсь, — скажи, ты знаешь очень много людей, у которых нет ни тайн, ни секретов? Таких уникальных представителей человечества, которые никогда никого не обманывают, которые всегда говорят только правду и которые с первой секунды откровенны с любыми, даже посторонними им людьми? Если ты таких знаешь, то им, прости, либо десять лет, либо они врут.
— Не в этом дело, — Ритка упрямо качает головой, — дело не в тайнах, а в том, каким образом человек пытается их спрятать. У нормальных людей — например, таких, как ты или я, — шкафы с скелетами открываются, если подобрать к ним соответствующий ключик.
— Рит, если ты о моих отношениях с Игорем, то это давно не тайна. — Я принимаюсь с преувеличенным интересом разглядывать каблук туфли. — В «Останкино» только ленивый не в курсе, что я с ним сплю.
— Точно, это все знают, — кивает Ритка. — Но для всех по-прежнему остаётся загадкой не почему ты с ним спишь, а что так долго держит тебя рядом с ним? Соловьев ведь не твой уровень, это же ясно.
Пауза. Удивление, злость. Минутный гнев на слишком умную Ритку. Злоба на любопытных, мусолящих по углам мою личную жизнь. И хотя то, что я ощущаю, не самое лучшее из человеческих чувств, но все же это гораздо лучше, чем мой панический страх перед тем, что сделает Игорь, если узнает правду.
— Хорошо, будем считать, что я безумно люблю Игоря, — наконец нахожусь я. — А у Сечина что за проблема?
— А у Сечина тайна системы тетрис, — не моргнув глазом, заявляет мне Рита.
— Что, что? — приподнимаю брови я. — Это что, какой-то новый психологический термин?
— Нет, — усмехается Рита, — это не термин, это мне, Саш, в голову пришло, когда я с ним пообщалась. Такое ощущение, что с Сечиным как в той компьютерной игре: чтобы выиграть у него и его тайну раскрыть, надо сначала пройти все уровни.
— Как в китайской шкатулке, да? Чтобы секрет отыскать, надо открыть один ящик, за ним второй, третий, четвертый и так до бесконечности, пока спрятанное не найдёшь?
— Почти, но только тут посложней. На первом уровне тебе вообще предстоит понять, где находится этот шкаф со скелетом. Поймешь — перейдёшь на второй уровень, чтобы найти ключ к шкафу. Оттуда доберешься до третьего уровня, где и выяснится, что это даже не шкаф, а бронебойный сейф, в которой спрятан сам Сечин. И он так надежно там сам себя запер, что — я клянусь тебе! — я даже скрежет слышала, когда пыталась отмычку к нему подобрать. Ты, когда интервью Сечина слушала, случайно ничего не заметила?
«Я? Заметила. Я заметила, что этот очень неглупый врач пытался аккуратно поставить тебя на место, хотя при желании мог заткнуть тебя очень грубо и быстро».
Но Ритку мне жалко, а Сечин мне абсолютно никто, так что я осторожно спрашиваю:
— Рит, а тебе не кажется, что тот диагноз, который ты пытаешься ему навязать, как-то плохо сочетается с его профессией? Он же врач, хирург. Он в социальной сфере работает. А там социопатов не держат в принципе.
— Вот и я, Саш, сижу и думаю: а как это в нем сочетается? — Ритка склоняет голову к плечу. — Ну, сама посуди: ты и я — мы, при всех своих комплексах, люди довольно открытые. А Сечин за полчаса интервью ухитрился не ответить мне прямо ни на один вопрос. Спросила о дне рождения — он сослался на паспорт. Спросила его о родителях — он от них чуть ли не открестился. Ему что, вообще нечем гордиться? Саш, так не бывает. Просто так не бывает — и всё.
«А ведь в рассуждениях Ритки что-то есть», — думаю я и, невольно заинтересовавшись, задаю новый вопрос: