Юлия Кова - ~А (Алая буква)

«Итак, представление начинается», — не без ехидства думаю я, когда Сечин, услышав стрекот ее каблуков, медленно оборачивается, машинально переводит взгляд с Карины на нас и ошеломленно и широко распахивает глаза, судорожно дергая рукой с зажатой в ней минералкой.

4.

Кафе «Успенское», семь вечера.

«— Арсен, прекрати делать такие глаза, на меня это давно не действует, — секунд через пять после того, как я чуть-чуть не облился, кривится Карина и нетерпеливо отбивает каблуком ритм кислотного медляка, бухающего в колонках. При этом глядит Карина не на меня, а на этого, как его, сценариста (далее нецензурно), которому эстонка долго — целую вечность — уже почти десять секунд! — поправляет воротник водолазки. «Отойди от неё» — мысленно злюсь я, наблюдая за тем, как они вместе, смеясь, выуживают из ворота его водолазки нитку.

— Арсен! — требовательно подает голос Карина. С трудом отрываюсь от созерцания эстонки и поворачиваюсь к девушке.

— Карина, вот скажи мне честно, после того, что ты выкинула, у тебя ум вообще есть? — начинаю я.

Карина гневно сверкает глазами и принимается по новой забрасывать меня лажовыми объяснениями и оправданиями. На фразе «Ну, подумаешь, я пригласила Диму в кафе, потому что Саше он нравится» чувствую, что полупустой стакан, который я по-прежнему сжимаю в руке, вот-вот треснет, и, перегнувшись, ставлю его на пустой стол. При обороте «Хорошо, я согласна, прежде чем приводить их сюда, я должна была предупредить тебя» скрежещу зубами, наблюдая, как сценарист (далее опять нецензурно плюс вкрапление уничижительных характеристик объекта) ведет Аасмяэ в зону бара, помогает ей сесть на высокий стул, после чего пытается навязать коньяк моим ординаторам. Те, поглядев на меня, слава Богу, сами отказываются. На Каринином «Да, хорошо, сознаюсь, я просто хотела дать повод Андрею задуматься, во что он превратил нашу жизнь» мысленно поздравляю Литвина с прекрасным выбором жены и будущей матери его детей, хотя справедливости ради надо сказать, что у них с Кариной пока всего одна дочь — Алена, и попутно обещаю себе, что в понедельник, на сессии, оторвусь на Карине по полной. А вообще-то, то, что происходит сейчас, до боли напоминает бессмертные слова классика, сказавшего: «Всё смешалось в доме Облонских», потому что сейчас у нас действительно всё смешалось. Продолжая разыгрывать для Аасмяэ интеллектуальный базар с Кариной, прицельно, как снайпер, не свожу глаз с эстонки и пытаюсь разобраться в своих ощущениях.

Самое интересное заключается в том, что злюсь я не на Карину (которая, как любая умная и легко обучаемая девочка, нашла болевую точку Андрея и теперь давит на нее по полной), не на Аасмяэ, и даже не на её сценариста (далее сплошной мат и устойчивые идиоматические выражения), а на себя, потому что я тупо, тухло и глухо ощущаю себя тем сказочным муд… идиотом, у которого сегодня разом сбылись три заветных желания. Какие? Ну, во-первых, сегодня в кафе никто не опоздал (даже новые «гости», ёрничаю я). Во-вторых, как мне помнится, я говорил, что не верю, что у эстонки свадьба? Ну, так судьба только что подкинула мне шанс окончательно убедиться в том, что никакого жениха у нее точно нет, потому что никакой нормальный жених не потерпит рядом такой «дуэньи», с которой у его «невесты» сложились самые теплые отношения. И в-третьих, я, как мне помнится, пожелал, чтобы Аасмяэ сама ко мне пришла? Ну вот она и пришла. Сама. Просто вау! Причем, пришла не одна, а с этим, как его… сценаристом (о последующей нецензурщине в его адрес упоминать не стоит).

«Ничего так тебя накрыло», — усмехнетесь вы. Да, накрыло. А что, я когда-нибудь говорил, что мне, простите, все по фигу, или что я непрошибаемый, как Великая Китайская стена? Да, я приветствую легкие и необременительные отношения, не выбивающие из колеи и не размазывающие меня ежедневными разборками, но, как любой нормальный мужчина, я никогда не стремился находить в своей постели чьи-то мужские ноги. Как там однажды я объяснял это Юлии? «У нас нет отношений, так к чему эти театральные страсти»? Только вот по факту оказалось, что объяснить себе это гораздо сложней, потому что теперь это мои страсти. И мои чувства. И ревность тоже моя. И хотя я уже минут пять, как внушаю себе, что история эстонки и сценариста, скорей всего, выдумана, высосана из пальца и, вообще, недостойна моего внимания, один только вид его руки — его гребаной руки! — по-свойски обнимающей ее за талию, заставляет меня покрываться иголками и истерить.

«Это всего лишь ревность, — пытаюсь объяснить себе я. — А ревность — это гиблое дело, потому что превращает необременительную связь в отношения, а отношения — в постоянную битву за объект твоих чувств, что, может, и упоительно (тебя же так любят!), но начинает угнетать гораздо быстрей, чем грязная чашка в раковине и прочая бытовуха».

Но ревность продолжает съедать меня по частям, давит, топит и глушит. Не позволяет отвлечься на ту же Карину, которая уже успела сознаться, что из «Бакулевского» набрала Веронике и сказала ей, что «задержится в кафе из-за нового интересного знакомства». И хотя по моим расчетам Литвин (который на связи с Вероникой всегда), прилетит сюда выяснять отношения с Кариной максимум через двадцать минут, а я ещё должен успеть разрулить эту ситуацию до приезда Андрея, самое худшее заключается в том, что я впервые, вдруг, с оглушительной ясностью понимаю, что вопреки всем своим убеждениям, обещаниям, вопреки нежеланию длительных отношений, нежеланию и неумению за бегать кем-то и умением для посторонних держать все свои чувства в узде, я завелся, и в этой истории с эстонкой я уже не возьму пленных.

«Ты всё равно скажешь мне «да», — думаю я, глядя на Аасмяэ, которая непринужденно смеётся шуточкам сценариста и ординаторов. — Пусть не сегодня, не завтра, но ты скажешь мне «да», потому что я тебе нужен — в противном случае ты бы никогда сюда не приехала. Но сначала я разберусь с Кариной, а потом мы с тобой кое-что обнулим».

— Так, — встреваю я на очередной попытке Карины запудрить мне мозги и привлечь меня в качестве третейского судьи на свою сторону, — я тебя понял. Спасибо за разъяснения, а теперь пойди выпей чайку и через пятнадцать минут собирайся. Я тебя до метро довезу.

— Мне что, десять лет? — запальчиво восклицает Карина. — Я, к твоему сведению, сама давно мать. А если Андрей приедет, то он меня сам домой отвезет.

— То есть ты, мать, все-таки хочешь устроить скандал, да? — уточняю я.

Карина упрямо прикусывает губы и чуть ли ни с ненавистью глядит на меня, явно прикидывая, как бы половчей избавиться от моего опекунства. После ожесточенной, но недолгой борьбы в её голове всё-таки побеждает разум (хотя, скорей всего, это элементарная жалость к Андрюхе).

— Ладно, хорошо, — сдается она и, повесив голову, ползет на диван к ординаторам.

Засекая время, посмотрел на часы. После чего развернулся, чтобы отправиться к барной стойке, а Аасмяэ там уже нет. В объятиях сценариста (дальше даже не мат, потому что здесь мой нецензурный словарный запас заканчивается, а элементарное желание просто дать ему в морду), эстонка медленно движется на произвольной эстраде под закольцованную песню.

«А вот это кстати» — думаю я и направляюсь к их паре.

— Добрый вечер, не против, если я у вас Сашу на десять минут украду? — показывая, что узнал его, протягиваю сценаристу руку. — Кстати, я — Сечин.

— Так это вы? Точно! А я-то все думал, и где я вас видел? — искренне радуется сценарист и, игнорируя потрясенные взгляды эстонки, отвечает на мое рукопожатие. — Слушайте, я как раз хотел познакомиться с вами. Только я не представился... Дмитрий!

«Мм, а я — Арсен Павлович», — жутко хочется отыграться мне, но вместо этого я трясу его руку.

— Арсен. Так можно я у вас Сашу заберу?

— Конечно, конечно. — Сценарист, по-прежнему не замечая выражения глаз вконец опешившей Саши, охотно уступает мне место, и мы с эстонкой остаемся один на один.

— Не поняла… — сглотнув, в замешательстве произносит Аасмяэ.

— Что, понравился фокус? — усмехаюсь я и, подхватив ее нелепо повисшую в воздухе руку, укладываю себе на грудь. — Ну, этот казус я тебе сейчас объясню. Но для начала — привет. Кстати, как твой Данила поживает?