Если в ближайшее время не произойдет никаких изменений, уже в сотый раз грустно подумала Иви, мне придется найти нормальную работу. От одной этой мысли она покрывалась холодным потом. Она представляла себе, что такое нормальная работа. Она восхищалась людьми, каждое утро направлявшимися к станциям метро, почти так же, как в старой кинохронике толпа восхищалась отправлявшимися на фронт британскими солдатами. Сказать по правде, Иви просто не умела делать ничего полезного. По способности сосредоточиваться она находилась где-то на уровне малыша, оперирующего числами первого десятка, а на начальство она реагировала примерно так же, как стал бы реагировать питбуль, если в него тыкать заостренной палочкой. Кроме того, ей необходимо было стать актрисой, чтобы все члены ее семьи не выстроились ради удовольствия в очередь, чтобы, потрясая пальцем у нее над головой, заявить: «Ну что я тебе говорил(а)!» Нет, никогда она не доставит своей мамочке такой радости; ей не дождаться столь часто предрекаемого провала собственной дочери!

Только вот эти вычисления… Нельзя же их вечно игнорировать. Можно немного схитрить и освежить прошлогоднюю одежду. Можно убедить себя, что на обед ты очень любишь пюре с подливкой. Можно даже взять бокал для вина поменьше. Но вот плата за квартиру…

— Тебя подвезти до подъезда? — спросил Саймон. Так он спрашивал каждый день.

— Да. Таковы ведь условия контракта, — ответила Иви. Так она отвечала каждый день. Оставшуюся часть поездки скрасили плохие слова в адрес Саймона, которые Иви бурчала кустику на коленях, пока Саймон — опять-таки, как каждый божий день, — не затормозил излишне резко и не проворчал:

— Вот и приехали. Ваш элегантный домик.

Иви одарила его долгим, тяжелым взглядом.

— Какой же ты зануда, — сказала она и спрыгнула на тротуар.

Фургон укатил прочь, оставив Иви один на один с ее «элегантным домиком». Все его двадцать шесть этажей светились на фоне темнеющего неба. На его элегантных ступеньках лежало элегантное собачье дерьмо, украшенное бычками и прочим мусором.

«Да, что-то в моей жизни не так, раз я даже не могу заработать на квартиру в каком-нибудь местечке почище», — размышляла про себя Иви. В лифте трудно было нажать кнопку нужного этажа — пришлось снять одну лапу. В награду за точно нажатую кнопку — в нос ударил древнейший из запахов. Пришлось задержать дыхание аж до восьмого этажа.

Вставив в дверь первый из пяти ключей (безопасность в нашем королевстве — превыше всего!), она позволила себе на секунду расслабиться: представив, что сейчас зазвучит низкий, ласкающий слух мужской голос: «Иви, дорогая! Наконец-то! Я так по тебе скучал…»

Вместо этого она почувствовала, что вся, вместе с костюмом Барсука, насквозь пропитывается запахом чеснока, а из крошечной гостиной раздался мужской крик:

— И где ты пропадал, наглая свинья? Давай сюда, поживее! Открой бутылку вина!

Однако увидев Иви в кухне, Бинг, разделявший с ней трудности жизни в «элегантной» квартире, воскликнул:

— О, дорогая! Не стоит и спрашивать, как прошел у тебя денек!

Иви плюхнулась в расшатанное кресло и с жадностью схватила предложенный бокал красного вина.

— Крот попал в травмпункт, я на грани нервного срыва из-за отсутствия настоящей роли… Все остальное можешь представить сам.

— Ну, твоему Саймону я засажу поглубже. Я им сыт по горло.

Бинг представлял собой загорелую, с блестящим золотистым отливом гору мускулов. Удивительное дело, ему удавался завидный трюк: быть ярым гомосексуалистом и при этом ни на йоту не утрачивать мужественности; и это отчасти благодаря его исключительным физическим данным и присущей ему мужской выдержке. Единственным в этой жизни достойным занятием, кроме секса, он считал рассматривание себя, любимого, светловолосого, в зеркале. Это ему удавалось делать даже за приготовлением болонского соуса благодаря тому, что блестящая поверхность гриля была как раз на уровне его глаз.

— А что, готовить необходимо в голом виде? — отхлебнув добрую порцию дешевого вина, спросила Иви.

— Люблю, когда кожа дышит. Ты не волнуйся, я же всегда ношу фартук. Мой могущественный прибор никак не окажется рядом с твоим обедом.

— Окажи мне любезность, не употребляй слово «прибор» в таком извращенном значении, да еще рядом со словом «обед». А ему ты не сможешь засадить, я имею в виду Саймона. Я же объясняла тебе — он гетеросексуал. Просто чурбан бесчувственный, который еще обзывает других артистов!

— Он у меня пообзывается. Я живо разверну его на все сто.

Посылая своему отражению в гриле воздушный поцелуй, Бинг бросил горстку нарезанной мяты на сковородку.

— Он опять приставал к тебе, дорогая? Да я его оттрахаю сначала, а потом отобью ему бока. И все ради тебя.

— Откуда такая сентиментальность? Он делал непристойные замечания по поводу этого места.

— Ублюдок, — выразился Бинг незамысловато. — Это же наш маленький дворец! Да всех его мозгов не хватит, чтобы это понять!

Подняв глаза над кромкой бокала, Иви улыбнулась, глядя на своего жильца. Его ягодицы забавно приплясывали точно в такт с ревущей в приемнике песней «Карпентерз». Иви любила Бинга. В нем и преданность, и веселье, и приятная наружность. Он остается мужчиной, во что его ни одень. Конечно, он иногда чертовски расстраивает ее своим развязными, извращенными высказываниями.

Но и он любит Иви. Вначале было решено, что Бинг будет жить с ней в одной квартире, а платить — поменьше, так как все мелкие неполадки в хозяйстве будет устранять он.

План был хороший. Одно в нем было не учтено: за целые шесть месяцев единственным усовершенствованием оказался новый сверкающий шарик, свисающий с потолка над расшатанной мебелью.

— Давай посмотрим правде в глаза, — заявил как-то вечером Бинг, поглядывая на Иви поверх стоявших бутылок. — Я слишком занят сексом, а ты слишком страдаешь от недостатка секса, чтобы уделять внимание этому DIY[2]. Плюс ко всему у нас обоих — аллергия на физический труд.

— Ты абсолютно прав, — согласилась она, и оба расхохотались, счастливые просто оттого, что они вместе, что напились в стельку и что принадлежат к тому типу людей, которые способны быть выше повседневности. Сегодня же, замерзшая, трезвая, усталая, лишенная прежних иллюзий, Иви не могла найти в себе сил, чтобы быть выше растрескавшегося старого линолеума, окон, наглухо заклеенных сто лет назад прежними жильцами, и даже исключительно точной картой Индии в кухне на стене, где сырость уже прокладывает свои тропинки. Да, это трудно назвать дворцом, но даже это убогое пристанище будет для нее недоступно, если в ее жизни в ближайшее время не произойдет крутого поворота. Тяжелый выдох наполнил теплом ее опустевший бокал и замер на дне.

— Просто замечательная музыка, она заставляет тебя постоянно двигаться, — заметил Бинг. — Но что-то такое я забыл сказать… — Фартук как нельзя лучше соответствовал глубокомысленной позе, которую он принял. — Ах да… — Он покружился на месте и указал на Иви деревянной ложкой в горячей томатной пасте. — Звонил адвокат! Ты должна ему перезвонить!

— Адвокат? — отозвалась Иви глуховатым эхом. — Звонил мне?

— Да. Да. Номер записан около телефона. И побыстрее, уже скоро шесть.

Иви медленно поднялась. Что от нее может быть нужно адвокату?

— Думаешь, кто-то подал на меня в суд? — спросила она Бинга.

— Как всегда. Видишь во всем только темную сторону.

Бинг провел ее в гостиную, где мебель, проиграв войну за свободное пространство, была вытеснена телевизором с широченным экраном.

— Никто на тебя в суд не подает, — заверил он Иви, набирая номер и протягивая ей трубку. — Просто они еще не посмотрели «Леди Макбет» в «Лемингтон Спа», только и всего.

Он вернулся к своим кастрюлькам, рассеянно бормоча:

— Что же еще я должен вспомнить?..

Еще одна порция спагетти отправилась в бурлящую воду.

Через минуту в кухню, с трудом переставляя ноги, вошла Иви:

— Я…

— Что я?

— Я… — Казалось, что ее контузило.

— Не вынуждай меня применять силу — Бинг поднял вверх деревянную ложку. — Что — я? Не спи на ходу!

— Мне кое-что оставили… По завещанию… Кое-что очень существенное… Да, он употребил именно это слово: существенное.

Иви уставилась на Бинга широко раскрытыми глазами.