Человек, который находился бы за дверьми, не понял бы, почему «Пейте ж, ребята, пейте!» повторялось так часто и не переставая; но если б он только вошел в комнату, то увидел бы, что все лица были в то время трезвы, по большей части даже серьезны: для славных фермерских работников это было дело правильное и достойное уважения, все равно что для изящных леди и джентльменов улыбаться и кланяться за их рюмками вина. Бартль Масси, уши которого были несколько чувствительны, вышел посмотреть, каков был вечер, при самом начале церемонии; и он до тех пор продолжал наслаждаться погодою, пока молчание, продолжавшееся уже пять минут, объявило, что «Пейте ж, ребята, пейте!» едва ли снова возобновится раньше будущего года. К немалому сожалению мальчиков и Тотти, для них тишина казалась очень скучною после славных ударов по столу, в которых принимала участие и Тот-ти, сидевшая у отца на коленях, своею небольшою силенкой и своим небольшим кулачком.
Однако ж когда Бартль снова вошел в комнату, то оказалось, что у всех проявилось желание услышать после хора соло. Нанси объявила, что Тим-возница знал песню и всегда пел как жаворонок в конюшне; на что мистер Пойзер поощрительно сказал: «Ну-ка, Тим, спой нам что-нибудь». Тим принял застенчивый вид, тряхнул головой и сказал, что не может петь, но поощрительное приглашение хозяина нашло отголосок во всех сидевших за столом. Это был удобный случай прервать молчание. Все могли сказать: «Ну же, Тим», за исключением Алика, который никогда не вдавался в бесполезный разговор. Наконец, ближайший сосед Тима, Бен Толовэ стал придавать выразительность своей речи подталкиванием локтем, на что Тим, несколько рассвирепев, сказал:
– Да оставишь ли ты меня в покое? А то я заставлю тебя пропеть песню, которая не совсем-то придется тебе по вкусу.
Терпение добродушного возницы имеет свои пределы, и Тима нельзя было убеждать далее.
– В таком случае, Давид, тебе следует петь, – сказал Бен, желая показать, что вовсе не был расстроен этим поражением. – Спой: «Моя любовь есть роза без шипов».
Эротик Давид был молодой человек с бессознательным, рассеянным выражением, причиною которого, вероятно, было скорее сильнейшее косоглазие, нежели нравственный характер. Он не остался равнодушен к приглашению Бена, а покраснел, засмеялся и тер рукавом по рту, что могло служить признаком согласия. В продолжение некоторого времени общество, казалось, совершенно серьезно желало слышать пение Давида. Но тщетно. Весь лиризм вечера был еще в это время в запасе эля, и его нельзя было вызвать оттуда, пока существовал этот запас.
Между тем разговор, который вели за столом на главном месте, принял политический оборот. Мистер Крег не отказывался потолковать иногда и о политике, хотя больше гордился умным обзором событий, чем точностью сведений. Он видел так далеко за пределы самых фактов какого-нибудь случая, что, право, было совершенно излишне знать их.
– Сам-то я вовсе не читаю газет, – говорил он в этот вечер, набивая трубку, – хотя очень легко мог бы читать их, потому что мисс Лидия получает их и в одну минуту перечитывает все. Но этот Мильз сидит себе в углу у камина и читает газету, почитай что, с утра до вечера, и когда кончит, то станет еще пустоголовее, чем был при начале. Его голова вся набита делами о мире, о котором вот говорят теперь; он все читал да читал, и думает, что вычитал до дна. «Ну уж, Господь с вами, Мильз, – говорю, – ведь вы видите в этом деле столько же, сколько можете видеть в сердцевине картофеля. Я скажу вам, в чем дело; вы думаете, что это будет славная вещь для страны, и я не против этого – заметьте мои слова, я не против этого. Но, по моему мнению, те, которые находятся в главе управления нашей страны, самые худшие неприятели для нас, хуже самого Бони и всех монсеньоров, следующих за ним. Ведь эти монсеньоры, вы можете сразу нанизать с полдюжины их, как лягушек».
– Правда, правда, – сказал мистер Пойзер, прислушивавшийся с видом глубокого знания и назидания, – ведь они, кажется, во всю свой жизнь не едят говядины, один только салат по большей части.
– И я говорю Мильзу, – продолжал мистер Крег, – и вы никогда не заставите меня поверить, что такие иностранцы могут нам сделать и вполовину столько вреда, сколько эти министры со своим дурным управлением? Если б король Георг разогнал их всех и принялся править сам, тогда он увидел бы, что все пошло бы в порядке. Он снова мог бы взять Ваську Питта, если б захотел; но я не вижу, чтоб нам была какая-нибудь нужда иметь еще кого-нибудь, кроме короля, да парламента. Я вам скажу, что все зло и проистекает от этого гнезда министров.
– Да, хорошо вам тут толковать, – заметила мистрис Пой-зер, усевшись теперь около мужа и держа Тотти на коленах, – хорошо вам тут толковать. А легко разве сказать, который именно черт, когда у всех надеты сапоги?
– Что ж касается этого мира, – сказал мистер Пойзер, наклоняя голову набок с видом сомнения и затягиваясь перед всякой фразой, чтоб поддерживать огонь в трубке, – то я, право, не знаю. Война – прекрасная вещь для страны, и вы без нее уж никак не сохраните высоких цен. Притом же и эти французы, сколько мне известно, народ скверный, они только и годятся на то, чтоб драться с ними.
– Вы отчасти правы в этом, Пойзер, – сказал мистер Крег, – но я не против мира… пусть будет немного и праздник. Мы можем нарушить его, когда хотим, и я вовсе не боюсь этого Бони, несмотря на то что столько говорят о его уме. Вот это самое я говорил и Мильзу утром. А он, Бог с ним, никак не может понять Бони! И я в какие-нибудь три минуты представил ему все так ясно, между тем как он не добрался до этого, читая газеты круглый год. «Скажите-ка, Мильз, – я говорю ему, – садовник я, знающий свое дело, или нет? Отвечайте!» – «Ну, разумеется, Крег», – говорит он… и он недурной человек, этот Мильз, для буфетчика, только слабенек головою. «Хорошо, – говорю, – вы говорите, что Бони умен; какая была бы польза в том, что я образцовый садовник, если б мне пришлось работать на болоте?» – «Никакой», – говорит он. «Хорошо, – я говорю, – вот то же самое и с Бони. Я не стану спорить, что у него есть ум… ведь он не природный француз, как я слышал; но у него-то разве есть кто-нибудь, кроме этих монсеньоров?»
Мистер Крег остановился на минуту и выразительно смотрел кругом после этого торжественного образчика сократовского довода, потом, ударив довольно сильно по столу, добавил:
– Вот я вам расскажу верную историю. Есть люди, которые были очевидцами этого случая. В одном полку недоставало одного человека, так они нарядили в мундир большую обезьяну, и мундир пришелся ей так, как скорлупа приходится к ореху, так что вы ни за что не отличили бы обезьяны от монсеньоров.
– Ах, скажите на милость! – воскликнул мистер Пойзер, пораженный этим фактом в политическом отношении, а также как любопытным явлением в естественной истории.
– Перестаньте, Крег, – сказал Адам, – это уж чересчур. Вы и сами не верите этому. Все это вздор, будто французы такой жалкий народ. Мистер Ирвайн видел их в их родной стране и говорит, что между ними есть вдоволь статных и красивых людей. Что ж касается знания, выдумок, мануфактур, то мы во многом порядком отстали от них. Жалко и глупо унижать своих неприятелей таким образом. Ведь Нельсон и прочие не имели бы никаких заслуг в том, что разбили их, если б французы были действительно дрянь, как говорят.
Мистер Пойзер сомнительно посмотрел на мистера Крега, смущенный такою противоположностью авторитетов. Свидетельство мистера Ирвайна нельзя было оспаривать; но, с другой стороны, Крег был малый знающий, и его точка зрения не ставила в тупик, как точка зрения мистера Ирвайна. Мартин никогда не слышал, чтоб кто-нибудь говорил о французах, будто они стоят чего-нибудь. Как мог ответить на слова Адама мистер Крег, можно было заключить из того, что он взял продолжительный глоток элю и потом пристально посмотрел на размеры своей ноги, которую несколько выворотил с этою целью; но в это время Бартль Масси отошел от камина, где спокойно курил свою первую трубку, и, опуская пальцы в коробку с табаком и снова набивая трубку, прервал молчание, сказав:
– Послушайте, Адам, отчего это случилось, что вы не были в церкви в воскресенье? Извольте-ка отвечать, плут вы этакой. Антифон прошел очень жалко без вас. Разве вы намерены осрамить вашего школьного учителя на старости лет?
– Нет, мистер Масси, – отвечал Адам. – Мистер и мистрис Пойзер могут сказать вам, где я был. Я был не в дурном обществе.