Достигнувъ поля, я пошелъ тише: тысяча мыслей обступили меня. Сіи роковыя слова: «между всѣми родами успѣха и вами есть преграда необоримая и эта преграда Элеонора», звучали вокругъ меня. Я кинулъ долгій и грустный взглядъ на время, протекшее безъ возврата: я припоминалъ себѣ надежды молодости, довѣрчивость, съ которою нѣкогда повелѣвалъ я будущимъ, похвалы, привѣтствовавшія мои первые опыты, зарю добраго имени моего, которая блеснула и исчезла предо мною; я твердилъ себѣ имена многихъ товарищей въ ученіи, которыми пренебрегалъ я съ гордостью, и которые однимъ упорнымъ трудомъ и порядочною жизнью далеко оставили меня за собою на стезѣ фортуны, уваженія и славы: мое бездѣйствіе давило меня. Подобно скупцамъ, представляющимъ себѣ въ сокровищахъ, собираемыхъ ими, всѣ блага, которыя бы можно было купить на эти сокровища, я видѣлъ въ Элеонорѣ лишеніе всѣхъ успѣховъ, на которые имѣлъ я права. Я сѣтовалъ не объ одномъ поприщѣ: не покусившись ни на одно, я сѣтовалъ о всѣхъ поприщахъ. Не испытавъ никогда силъ своихъ, я почиталъ ихъ безпредѣльными и проклиналъ ихъ: я тогда желалъ бы родиться отъ природы слабымъ и ничтожнымъ, чтобы оградить себя, по крайней мѣрѣ, отъ упрека въ добровольномъ униженіи: всякая похвала, всякое одобреніе уму или познаніямъ моимъ были мнѣ укоризною нестерпимою: мнѣ казалось, что слышу, какъ удивляются мощнымъ рукамъ бойца, скованнаго желѣзами въ глуши темницы. Хотѣлъ ли я уловить мою бодрость, сказать себѣ, что пора дѣятельности еще не миновалась: образъ Элеоноры возникалъ предо мною какъ привидѣніе и откидывалъ меня въ ничтожность; я чувствовалъ въ себѣ движенія бѣшенства на нее, и по странному смѣшенію сіе бѣшенство ни мало не умѣряло страха, во мнѣ внушаемаго мыслію опечалить ее.
Душа моя, утомленная сими горькими чувствами, искала себѣ вдругъ прибѣжища въ чувствахъ противоположныхъ. Нѣсколько словъ, сказанныхъ, можетъ быть, случайно барономъ, Т… о возможности союза сладостнаго и мирнаго, послужили мнѣ къ созданію себѣ идеала подруги, Я размыслился о спокойствіи, объ уваженіи, о самой независимости, обѣщанной мнѣ подобною участью: ибо узы, которыя влачилъ я такъ давно, держали меня въ зависимости, тысячу разъ тягостнѣйшей, нежели та, которой покорился бы я союзомъ признаннымъ и законнымъ. Я воображалъ себѣ радость отца моего; я ощущалъ въ себѣ живѣйшее нетерпѣніе пріобрѣсть снова въ отечествѣ и въ сообществѣ мнѣ равныхъ мѣсто, принадлежавшее мнѣ по праву; я видѣлъ себя, строгою и безукорительною жизнію опровергающимъ приговоры, произнесенные обо мнѣ злорѣчіемъ холоднымъ и вѣтреннымъ, и всѣ упреки, коими поражала меня Элеонора. Она обвиняетъ меня безпрерывно, говорилъ я, въ томъ, что я суровъ, неблагодаренъ, безжалостливъ. Ахъ, еслибы небо даровало мнѣ подругу, которую приличія общественныя позволили бы мнѣ назвать своею, которую родитель мой, не краснѣя, могъ бы наречь дочерью, я въ тысячу разъ былъ бы счастливѣе, видя себя виновникомъ ея счастія! Чувствительность, которой не признаютъ во мнѣ, потому что она сжата, страдаетъ, потому что требуютъ отъ нея повелительно доказательствъ, въ которыхъ сердце мое отказываетъ заносчивости и угрозѣ, чувствительность сія обнаружилась бы во мнѣ, еслибы могъ я предаваться ей съ любимымъ существомъ, спутникомъ моимъ въ жизни правильной и уваженной. Чего я не сдѣлалъ для Элеоноры? Для нея покинулъ я отечество и семейство; для нея опечалилъ я сердце престарѣлаго отца, который груститъ еще въ разлукѣ со мною; для нея живу я въ краяхъ, гдѣ молодость моя утекаетъ одинокая, безъ славы, безъ чести, безъ удовольствія: столько пожертвованій, совершенныхъ безъ обязанности и безъ любви, не показываютъ ли, чего могли бы ожидать отъ меня любовь и обязанность? Если я столько страшусь горести женщины, господствующей надо мною единою горестью своею, то какъ заботливо устранялъ бы я всякую скорбь и досаду отъ той, которой могъ бы я себя гласно посвятить безъ угрызеній и безраздѣльно! Сколько былъ бы я тогда не похожъ на то, что я нынѣ! Какъ горечь сія, которую мнѣ ставятъ теперь въ преступленіе, потому что источникъ ея невѣдомъ, быстро убѣжала бы отъ меня! Сколько былъ бы я благодаренъ небу и благосклоненъ къ людямъ!
Я говорилъ такимъ образомъ: глаза мои увлажнились слезами; тысяча воспоминаній вторгались потоками въ мою душу. Мои сношенія съ Элеонорою сдѣлали всѣ сіи воспоминанія для меня ненавистными. Все, что припоминало мнѣ мое дѣтство; мѣста, гдѣ протекли мои первые годы; товарищей моихъ первыхъ игръ; престарѣлыхъ родственниковъ, расточавшихъ предо мною первыя свидѣтельства нѣжнаго участія — все ото язвило, гнѣло меня: я вынужденъ былъ отражать, какъ мысли преступныя, образы самые улыбчивые, желанія самыя сродныя. Подруга, которую воображеніе мое внезапно создало, сливалась напротивъ со всѣми этими образами и освящала всѣ сіи желанія. Она соучаствовала мнѣ во всѣхъ моихъ обязанностяхъ, во всѣхъ моихъ удовольствіяхъ, во всѣхъ моихъ вкусахъ. Она сдвигала мою жизнь настоящую съ тою эпохою моей молодости, когда надежда разверзала мнѣ столь обширную даль, съ эпохою, отъ которой Элеонора отдѣлила меня, какъ бездною. Малѣйшія подробности, маловажнѣйшіе предметы живописались предъ моею памятью: я видѣлъ вновь древнюю обитель, въ которой жилъ я съ родителемъ; лѣса, ее окружающіе; рѣку, орошающую подошву стѣнъ ея; горы, граничившія съ небосклономъ. Всѣ сіи явленія вязались мнѣ столь очевидными, столь исполненными жизни, что они поражали меня трепетомъ, который я выносилъ съ трудомъ, и воображеніе мое ставило возлѣ нихъ творенье невинное и молодое, ихъ украшающее, одушевляющее ихъ надеждою. Я скитался, погруженный въ это мечтаніе, все безъ рѣшенія твердаго, не говоря себѣ, что должно разорвать связь съ Элеонорою, имѣя о дѣйствительности одно понятіе глухое и смутное, и въ положеніи человѣка, удрученнаго горестью, котораго сонъ утѣшилъ видѣніемъ, и которой предчувствуетъ, что сновидѣніе пропадаетъ. Я усмотрѣлъ вдругъ замокъ Элеоноры, къ которому приближался нечувствительно: я остановился, поворотилъ на другую дорогу: счастливъ былъ, что отсрочу минуту, въ которую услышу голосъ ея.
День угасалъ; небо было чисто; поля пустѣли; работы людскія кончились: люди предавали природу себѣ самой. Думы мои означались постепенно оттѣнками болѣе строгими и величавыми. Мраки ночи, густѣвшіе безпрестанно, обширное безмолвіе, меня окружавшее и перерываемое одними отзывами, рѣдкими и отдаленными, замѣнили мое волненіе чувствомъ, болѣе спокойнымъ и благоговѣйнымъ. Я пробѣгалъ глазами по сѣроватому небосклону, коего предѣлы были мнѣ уже незримы: тѣмъ самымъ раскрывалъ онъ во мнѣ, нѣкоторымъ образомъ, ощущеніе неизмѣримости. Я давно не испытывалъ ничего подобнаго: безпрерывно поглощаемый размышленіями, всегда личными, всегда обращающій взоры свои на свое положеніе, я сдѣлался чуждымъ всякому общему понятію: я занятъ былъ только Элеонорою и собою; Элеонорою, къ которой хранилъ одно состраданіе пополамъ съ усталостью; собою, котораго уже вовсе не уважалъ: я себя сжалъ, такъ сказать, въ новомъ родѣ эгоизма — въ эгоизмѣ безъ бодрости, недовольномъ и уничиженномъ: я любовался тѣмъ, что возрождаюсь къ мыслямъ другаго разряда, что отыскиваю способность забывать себя самого, предаваясь думамъ безкорыстнымъ; казалось, душа моя возстаетъ отъ паденія долгаго и постыднаго.
Почти всю ночь провелъ я такимъ образомъ. Я шелъ, куда глаза глядятъ: я обѣжалъ поля, лѣса, селенія, гдѣ все было безъ движенія. Изрѣдка усматривалъ я въ отдаленномъ жилищѣ блѣдный свѣтъ, пробивающій темноту. Тутъ, говорилъ я себѣ, тутъ, быть можетъ, какой нибудь несчастный раздирается скорбью или борется со смертью — со смертью, таинствомъ неизъяснимымъ, въ которомъ опытность вседневная какъ будто еще не убѣдила людей, предѣломъ неизбѣжнымъ, который не утѣшаетъ, не усмиряетъ насъ; предметомъ безпечности необычайной и ужаса преходящаго: и я такъ же, продолжалъ я, предаюсь сей вѣтрености безумной! я возмущаюсь противъ жизни какъ будто этой жизни не имѣть конца! я разсѣваю несчастія кругомъ себя, чтобы на свою долю завоевать себѣ нѣсколько годовъ ничтожныхъ, которыхъ время не замедлитъ у меня похитить! Ахъ, откажемся отъ сихъ тщетныхъ усилій: насладимся, глядя, какъ сіе время убѣгаетъ, какъ одни сходятъ дни на другіе: останемся неподвижными, равнодушными зрителями бытія, уже до половины истекшаго; пускай овладѣютъ имъ, пускай раздираютъ его: теченія его не продлятъ: стоитъ ли его оспаривать?
Мысль о смерти имѣла надо мною всегда большое владычество. Въ моихъ живѣйшихъ чувствахъ она всегда смирила меня: она произвела на душу мою свое обычайное дѣйствіе: расположеніе мое къ Элеонорѣ смягчилось; раздраженное волненіе исчезло: изъ впечатлѣній сей ночи безумія оставалось во мнѣ одно чувство, сладостное и почти спокойное; можетъ быть, усталость физическая, ощущаемая мною, содѣйствовала этому спокойствію.