— Слушаю вас, молодые люди, — обратился он к вошедшим. — По глазам вижу — жрать охота. Санаторские?
Жанна с Шакибом дружно закивали головами.
— Шашлык или сердце?
— Простите, что? — не поняла Алла.- А можно меню?
— Тебю всегда можно, — подмигнув, ответил буфетчик. — У нас ассортимент не меняется — шашлыки, салат и сердце вареное.
Он вытащил из под прилавка огромный мясной булыжник с торчащими во все стороны артериями.
— Целое порезать или половину?
— Я буду шашлык, — решительно сказала Алла. — Шакиб, а ты?
На Шакиба, несмотря на голод, вид вареного сердца тоже произвел удручающее впечатление.
— Я, наверное, тоже шашлык…
Но, спохватившись, уточнил:
— Скажите, а из какого мяса ваш кебаб?
— Лучшую свинью для вас зарезал, — заверил буфетчик. — Еще утром хрюкала!
Шакиб брезгливо сморщился:
— Ханзир! — и, повернувшись к Алле спросил, — Ты же не станешь есть свинину?
— Почему не стану? — удивилась Алла.
— Иудеи не едят свинину! Это — не кошер.
— А что это такое? — не поняла она.
И утвердительно кивнула полуголому буфетчику:
— Мне шашлык.
— Мне тогда салат, — ткнул пальцем в огромную миску Шакиб, — весь. И хлеба побольше!
— Пить что будете? Есть «Цинандали» и «Боржом».
«Боржом» Шакиб уже пробовал. Солоноватая вода с привкусом соды не пришлась ему по вкусу.
— А второе что вы сказали?
— «Цинандали». Белое вино.
— Холодное? — поинтересовалась Алла.
— А как же! Из холодильника.
Буфетчик прошел через зал к реке и вытащил из воды корзину с торчащими из нее бутылочными горлышками. Этикетки с вина давно смыла проточная вода. Приложил для убедительности бутылку к щеке:
— Холодное, как твое сердце!
После этого тем же ножом, которым только что кромсал помидоры, ловко срезал полиэтиленовую пробку.
— Садитесь, — властно указал он своим кинжалом на столик у воды, — и сейчас все будет.
После прогулки по жаре молодым людям так хотелось пить, что еще до того, как им принесли тарелку крупно нарезанного грузинского хлеба, они выпили почти полбутылки холодного и оглушительно кислого вина.
Шашлык не заставил себя ждать. Буквально через пять минут длинный шампур с огромными, слегка пригорелыми на ребрах кусками мяса оказался перед Аллой. Хозяин все тем же ножом ловко столкнул дымящиеся куски с шампура на длинную стальную тарелку и, поставив перед Шакибом миску с салатом, удалился.
Мясо, перемешанное с колечками поджаренного лука, источало божественный аромат. Алла отрезала маленький кусочек и, положив его в рот, зажмурилась от удовольствия.
— Это не биточки, — заметила она, — и даже не «кнеля паровая».
От запаха жареного мяса и от выпитого натощак вина Шакиб был готов потерять сознание, но продолжал мужественно жевать салат.
— Что ты там про иудеев говорил? — вдруг спросила Алла. — Почему нам шашлык нельзя?
— Не шашлык, — угрюмо ответил Шакиб, — а свинину. И иудеям, и мусульманам свинину есть нельзя! Потому, что сказано: «Он запретил вам мертвечину, кровь, мясо свиньи и то, что принесено в жертву не ради Аллаха».
Чтобы заглушить нестерпимый аромат запретного лакомства, он быстро налил и залпом выпил почти полный стакан вина.
— А почему всем остальным можно? Что-то я не слышала, чтобы кто-то умер от шашлыка.
И отправила очередной кусочек в рот.
— Хочешь попробовать?
Белый на срезе кусок мяса с поджаристой корочкой оказался у его носа.
— Я никому не скажу…
Сопротивляться не было сил. «Астагфируллах! Я в походе. Да простит меня Аллах!» — закрыв глаза, произнес он про себя и обреченно куснул протянутую вилку.
Вкус шашлыка оказался еще лучше, чем его запах. Он пережевывал, не глотая, нежные волокна, чтобы как можно дольше ощущать во рту это восхитительную смесь дыма, соли, перца и сочной животной плоти.
— Еще один шашлык, будьте добры, — крикнул Шакиб, закрыв глаза ладонью от стыда. — И бутылку вина!
— Боже, как я объелась! — Алла прислонилась к бамбуковому забору. — И все кружится… Слушай, да мы с тобой две бутылки выпили!
— Хамр, ханзир… — закрыв глаза и покачиваясь, пробормотал Шакиб. — Что дальше?
— Что ты сказал? — не поняла Алла.
— Свинина и вино. Сегодня я нарушил сразу два запрета.
Она ободряюще похлопала его по плечу:
— Ну, мне же тоже ничего этого нельзя.
— Пить вам можно, — успокоил ее Шакиб. — А знаешь, я давно так вкусно не ел. И вообще думал, что у вас ничего вкуснее горчицы нет.
— А отсюда море видно, — сказала Алла, приложив ладонь ко лбу. — Представляешь, если выше в гору подняться, какой оттуда вид. Полезли?
Шакиб с сомнением посмотрел на Аллины босоножки:
— Может, лучше по дороге пройдем?
— По асфальту жарко топать. А вон — тропинка в кустах, — показала она рукой, — куда-то же она ведет?
Шакиб двигался первым, отгибая ветки, и тащил за руку нетвердо державшуюся на ногах Аллу. Жара в тени отступила, но минут через десять заряд бодрости у них прошел и стало сбиваться дыхание — тропинка все-таки шла круто в гору.
— Ф-фу, давай отдохнем, — Алла оперлась рукой о сосну. — Ой, смотри — ежевика!
Она, забыв про усталость, подбежала к зарослям, усеянным черными ягодами. Почти сразу послышался ее сдавленный стон — длинный шип глубоко вонзился ей в палец. Большая капля крови сорвалась и упала в траву.
— По-моему, иголка внутри осталась, — морщась от боли, проскулила Алла, — заражение теперь будет.
Шакиб, взяв ее за руку, внимательно изучил место укола, и после некоторых колебаний схватил раненный палец губами и принялся высасывать иголку. Солено-железистый вкус ее крови не показался ему неприятным, и он попытался помочь себе зубами. Алла ойкнула, но руку не убрала. Процесс спасения захватил его, и он еще энергичнее задвигал языком и челюстью. Усилия увенчались успехом — через мгновение Шакиб почувствовал обломок шипа у себя на языке. Не выпуская пальца изо рта, он поднял глаза на Аллу. Та смотрела на него с покорностью и удивлением. Почувствовав, что он перестал сжимать ее палец зубами, она потянула руку на себя и неожиданно впилась губами в его перепачканный кровью рот. Чувство, охватившее ее, не было похоже на ту сладкую истому, которую она испытала под поцелуями Гелы. Движения ее стали жесткими и решительными. То, что делали ее руки с его одеждой, волосами и ставшим так неожиданно близким телом, напоминало судорожные действия человека, попавшего на глубину и пытающегося побыстрее всплыть для спасительного глотка воздуха. Боли, о которой ее предупреждали подруги, она не почувствовала, Наоборот, неведомая сила заставляла ее двигаться все сильнее и быстрее, пока горячая волна беспамятства не накатила на нее снизу, оттуда, где неистово стонал лежавший под ней в траве Шакиб.
— Что ты шепчешь? — спросила она, когда кровь перестала шуметь у нее в ушах.
Он еще сильнее прижал Аллу к себе и, коснувшись губами ее уха, повторил:
— Аль-Лат. Ты — Аль-Лат.
— Не Аль-Лат, а Алла, — улыбнулась она и, поцеловав его в шею, легла щекой на его грудь.
— Аль-Лат — это одна из трех дочерей Аллаха, самая прекрасная из них. Только современные богословы говорят, что ее надо забыть, а в Коране сказано, что «никто из молящихся ей не останется жив». А я хочу молиться тебе, Аль-Лат…
* * *
Две недели пролетели так быстро, что Шакиб и Алла даже не успели привыкнуть друг к другу. Просыпаясь утром, ни он, ни она не нежились в постели до завтрака, что свойственно людям на отдыхе. Вскочить, умыться и скорее выбежать в парк, чтобы успеть погулять, взявшись за руки, пока аллеи еще пусты, или посидеть у самой кромки моря, обнявшись. А вечером, после долгого расставания, поскорее заснуть, чтобы быстрее наступило утро и новая встреча. Алла стеснялась ходить к нему в номер. Ей казалось, что взоры всех отдыхающих обращены на нее с осуждением. Поэтому Жанне все чаще приходилось «дышать воздухом» под звездным небом или в послеобеденную жару. Они ездили гулять на Пицунду, где долго бродили среди сосен, почему-то названных «реликтовыми» и огороженных металлической сеткой.