От станции метро «Площадь мира» до улицы Дзержинского, где жили Таня и Али, шли через проходной двор. Этот короткий путь был известен многим — навстречу то и дело попадались люди, спешившие домой после работы. Гулкое эхо подворотни неожиданно донесло обрывки арабской речи. Причем говорили на палестинском диалекте, который было сложно перепутать с египетским или иракским. Шакиб невольно замедлил шаг. Трое парней, нервно переговариваясь, шли навстречу. Коренастый силуэт одного из них и голос одного из прохожих показались знакомыми.
— Джамал?
Парень остановился. Спутники его сразу замолчали и повернули головы, пытаясь рассмотреть незнакомца в темноте. Посыпались белые искры, вспыхнула зажигалка в руке одного из парней. Ошибки быть не могло — Джамал!
— Шакиб, это ты?
Они обнялись, все еще не веря в возможность такой встречи.
— Откуда ты здесь? — первым спросил Джамал.
— Учусь в Крыму, — не вдаваясь в подробности ответил Шакиб. — В Ленинград на каникулы приехал. А ты?
— Буду учиться в техникуме связи. Пока на курсы русского хожу. А еще для землячества разные поручения выполняю.
— А как наш третий «спортсмен», Адиль? Ты что-нибудь слышал о нем? Я его фото в газете видел.
Джамал развел руками:
— Боюсь, мы его теперь долго не увидим. После захвата самолета его и Моссад, и американцы искать будут. Он теперь нелегал.
— Ты сказал, что поручения землячества выполняешь. А что за землячество? Палестинское?
Джамал замялся:
— В общем-то, их два — одно подчиняется ФАТХ, другое — Хамас.
— А ты в каком?
— Я — «присматривающий» от доктора Шкаки. Нам главное, чтобы они оставались верными идеям джихада. Воспитательную работу проводим.
Шакиб усмехнулся:
— Лекции читаете?
— Да. Вот как раз после лекции и возвращаемся. Беседовали с одной заблудшей овцой. Слушай, нам пора, — заторопился Джамал, — где тебя найти?
— Я пока в общаге консерватории живу, на станции метро «Автово». Комната 39.
— Понял, — хлопнул его по плечу Джамал, — я тебя обязательно разыщу.
Праздничный стол был накрыт в гостиной, но все столпились на кухне. Али, по пояс голый сидел на табуретке, а Таня, всхлипывая, обрабатывала ссадины на его руках и голове перекисью водорода. Перепачканная кровью рубашка лежала в раковине.
— Значит, они тебя все-таки нашли?
Али закрыл ладонями опухшее лицо, кивнул.
— Сколько их было?
— Трое. Сказали, что если не вернусь, Тане плохо будет.
* * *
Семейный совет длился недолго, и вердикт был коротким:
— Шакиб, — бабушка для убедительности даже встала, — вы должны переехать к нам.
— Анна Соломоновна, Галина Моисеевна, спасибо, но это невозможно, — твердо возразил он.
— Почему же? — удивились женщины хором. — Места у нас хватит. Три комнаты, все-таки.
Шакиб покачал головой:
— Мы не женаты. Во-первых, это — грех, а во-вторых, я не хочу, чтобы про Аллу говорили плохое.
Женщины переглянулись.
— Видите ли, — Алина мама припечатала ладонью стол, — в сложившихся обстоятельствах это, скорее, ваш долг.
— Какие обстоятельства? — Шакиб беспечно махнул рукой. — С земляками я сам разберусь. Перееду в другую общагу. В Ленинграде их много.
— Мы другое имеем в виду.
Алла Соломоновна вопросительно взглянула на дочь. Та кивнула.
— Мы не хотим, чтобы ребенок рос без отца. Аллочкин папа умер, когда ей три годика было. Мы, конечно, отдали ей всю свою любовь, но в доме должен быть мужчина! — сказала она твердо.
Шакиб удивленно посмотрел на Аллу. Она виновато улыбнулась.
Дверь в комнату оказалась открытой. «Неужели забыл запереть?» — подумал Шакиб. На кровати, поверх одеяла мирно спал Джамал. На полу рядом с ним стояла чайная чашка, заполненная окурками. Тяжелый дух табака висел воздухе. Шакиб подошел к окну, открыл форточку. Свет включать не стал. Стоял, смотрел на освещенную фонарями улицу и вспоминал долгие разговоры с Джамалом в бейрутском подвале, тяжелую ночную работу в порту, клятвы перед расставанием. И года не прошло с тех пор, а кажется, что все это было в очень далекой и какой-то чужой жизни.
Заскрипела кровать.
— Пришел? Долго я тебя ждал.
— Зачем курил в комнате? Здесь в конце сентября девушки из колхоза вернутся — здесь жить будут.
— Ничего, проветрят, — Джамал спустил ноги с кровати. — Поговорим?
Шакиб развернул стул в сторону гостя, сел.
— Ну, давай.
— Ты уже, наверное, понял, что я к тебе не чай пить пришел.
Шакиб не отвечал и внимательно следил за движениями Джамала в полумраке.
— Ты — предатель, Шакиб Халиль. Тебя ищут. И связался ты с предателем. Только если твой новый друг Али — музыкант, и спрос с него, как с обычного труса — провели «профилактику» и отправили домой, то ты — военнослужащий, и тебя будут судить. Если вернешься добровольно, то решение будет милосердным. Может, расскажешь мне, почему ты сбежал?
— Ленинград решил посмотреть, — коротко ответил Шакиб, — и мне здесь понравилось.
— Судя по обстановке, ты здесь один живешь, но в тумбочке — крем для рук женский.
Кремом пользовалась Алла после того, как мыла чашки на общей кухне. Судя по всему, про нее «землячество» пока не пронюхало.
— Кто-то из девушек забыл, — пожал плечами Шакиб.
— Ты, я смотрю, время тут не терял, — усмехнулся Джамал.
— А ты что один пришел? Вы же в гости втроем ходите, — Шакиб поспешил сменить тему.
— Зря ты так. Когда узнали про тебя, хотели сюда группу послать. Для воздействия, так сказать. Я отговорил. Сказал, что нашего с тобой разговора достаточно будет. Так что, собирайся.
— Что, прямо сейчас?
— Нет. В понедельник для тебя на вахте оставят инструкцию и проездные документы до Еревана. Поездом поедешь — это два дня. В Ереване поживешь несколько дней в общаге педагогического института у земляков. Они помогут взять билет на самолет до Алеппо. Там тебя встретят. Всё. Я верю, что ты не трус.
* * *
Предложение пожить на даче возникло сразу после того, как он объявил, что переехать не может, так как его «будут искать и беспокоить земляки». Шакиб не верил, что его так просто оставят в покое, но бросить Аллу в сложившихся обстоятельствах он просто физически не мог.
Дачу строил сразу после войны Аллин дедушка. Тогда станция «Скачки» еще была далеко за городом. Сейчас же Ленинград плавно окружал старенькое садоводство новыми бетонными корпусами. Зато добираться до дачи можно было и на электричке, и на автобусе от метро. Дом был летний, с одинарными рамами, продуваемый всеми ленинградскими ветрами, но железная печь-буржуйка раскалялась за несколько минут, и в комнате становилось даже жарко. Правда, также быстро она и остывала. По совету соседа Миши, который жил в Скачках круглый год, Шакиб уложил на печку два слоя кирпичей, которые, разогревшись, держали тепло несколько часов. На ночь хватало, а дни еще стояли теплые. Время проходило в заготовке дров, ловле пескарей в местном пруду и в разговорах с Мишей, который целыми днями возился на соседнем участке. Он очень уважительно отзывался о соседках-«евреечках»:
— Вот ведь — мужика нет, а хозяйство исправно содержат. И забор не завален, и грядки всегда прополоты. Анна Соломоновна у них — голова, хозяин…
Вечером Шакиб шел на остановку встречать Аллу. Она по дороге успевала купить продукты: десяток яиц, полкило докторской колбасы, сосиски в полиэтилене. Один раз даже умудрилась довезти нерастаявшей пачку его любимых пельменей. Они дружно готовили ужин на трехногой электрической плитке, а потом смотрели старенький телевизор, забравшись под одеяло. Утром Шакиб просыпался первым, грел воду Алле для умывания и после завтрака провожал ее до остановки.
— Мама говорила со знакомым юристом, — рассказывала Алла, — он сказал, что если виза у тебя не просрочена и в розыск тебя советские власти не объявили, то можно подать заявление в специальный ЗАГС для иностранцев и зарегистрировать брак. Только там три месяца ждать надо. Он обещал узнать, нельзя ли сократить время ожидания, если принести справку о беременности. А потом можно сразу подавать заявление на получение вида на жительство. Тогда и на работу устроишься.