— Алка, пошли сниматься.
— Неохота, — ответила Алла, — да и денег жалко.
— Слушай, этот Гела на тебя глаз положил. Говорит, бесплатно напечатаю такую красавицу. Пойдем скорее — скажешь, чтобы он нас вдвоем сфоткал.
— Гела? Это разве мужское имя?
— Не знаю, он сказал: «Гела — художник, и за красоту денег не берет».
Фотограф подошел к процессу с душой — подруги долго позировали под режиссерские выкрики: «Свет держим! Покажи страсть! Смотрим вдаль и грустим о маме…» Синхронно закидывали головы, становясь в профиль, как Маркс и Энгельс, потом, взявшись за руки, смотрели в то разные стороны, то в одну. Съемку пришлось прервать только после недовольных реплик женской части группы, которую мастер обделил своим вниманием.
На территории санатория имени Орджоникидзе после группового снимка на фоне фонтана «с грудями», по меткому выражению экскурсовода (наяды в стиле сталинского ампира действительно поражали своими формами), Гела потащил Аллу сниматься на галерею с колоннами. Попытку Жанны увязаться следом он строго пресек:
— У меня в плане тема одиночества. Не отвлекайте модель!
Подсаживая на каменные перила, брал на руки, как ребенка, а помогая слезать, задерживал ее ладонь в своей, «со значением» глядя в глаза. Но Алле было не до его мужских чар — жара усилилась, хотелось пить и слегка мутило от сильного запаха одеколона, который источал вокруг себя ценитель красоты.
На набережной, вопреки ожиданиям, ухаживания не возобновились — после группового снимка на фоне моря санаторский фотограф вступил в конфликт с местным коллегой, который назойливо предлагал сфотографироваться «с живым обезьяном». «Обезьян» лежал у него на плече, прикрыв глаза, и впечатления «живого» не производил. Во время конфликта он только вздрагивал от особенно громких аргументов и еще сильнее вцеплялся в майку-сеточку своего хозяина.
В автобусе на обратном пути Гела бесцеремонно потряс задремавшую Аллу за плечо и, прищурив восточный глаз, вкрадчиво сказал:
— В мастерскую вечером приходи — открою тебе секреты мастерства…
— Куда? Зачем? — не поняла Алла.
— Ну, негативы выберем, проявлять-печатать будем. Потом туда-сюда глянцевать. Приходи.
* * *
После ужина Жанну поджидал на крыльце главного корпуса высоченный брюнет, похожий на индийского киноактера Амитабха Баччана.
— Это Алладин, — представила незнакомца Жанна. — Он из Йемена.
— Из Северного Йемена, — уточнил брюнет.
— Мы в кафе собираемся. Хочешь с нами?
По Жанниному лицу было видно, что приглашает она из вежливости, так что Алла поспешила отказаться и отправилась в номер. Подруга нагнала ее по дороге к корпусу и без обиняков попросила:
— Слушай, где-то через час можешь из номера уйти? В кино сходи или у моря посиди. Понимаешь, очень надо…
И снова умчалась догонять своего Алладина.
В кино сегодня крутили что-то про войну, поэтому Алла решила устроиться где-нибудь под фонарем с «Сагой о Форсайтах» и наконец-то дочитать толстенный фолиант. Возле расчерченной на квадраты площадки с огромными шахматными фигурами всегда было тихо и светил мощный прожектор. Сейчас двое пожилых игроков сосредоточенно двигали тяжелые фигуры и не обращали внимания на окружающую действительность. Стол для обычных шахмат был пуст и Алла с комфортом устроилась за ним со своей тяжелой книгой. Минут через десять она поняла, что насладиться покоем не получится — вместе со свежим ветерком со стороны моря прилетела стая комаров и принялась нещадно кусать любительницу чтения за открытые части тела. Захлопнув «Сагу», Алла двинулась к морю. Свежий ветерок отгонял комаров, но ни один фонарь не горел. «Можно устроиться на пляже, — решила она, — хоть воздухом подышу под шум прибоя». Спустилась по железной лесенке, крепко держась в темноте за перила и заковыляла по крупной гальке к лежакам. Непонятный шум заставил ее прислушаться и остановиться. Сквозь мерный шум прибоя явственно были слышны чье-то сопение и сдавленные повизгивания. Глаза уже привыкли к темноте и в полумраке стали явно различимы силуэты на лежаках. «Я, похоже, чужая на этом празднике жизни…» — поняла Алла и побрела назад, в сторону освещенного фонарями парка.
Возвращаться в номер было еще рано, а сидеть в душном фойе не хотелось. Оставалось гулять по парку, не останавливаясь, чтобы не стать добычей комаров. Проходя вдоль стены старого корпуса, обращенной к дороге, обратила внимание на жестяной прямоугольный светильник с пробитыми в виде неровной надписи дырочками на лицевой стороне. В Ленинграде такие коробки светились в темноте старых дворов надписями «Убежище», напоминая о том, что империализм не дремлет.
«Фотолаборатория» прочитала Алла, подойдя поближе. Улыбнулась, вспомнив богемного красавца Гелу. Маленькая железная дверь под светильником была приоткрыта. «Видимо, творческий процесс идет», — решила Алла и, поколебавшись, потянула створку на себя. За дверью проем закрывала плотная черная ткань, из-за которой был слышен хриплый голос Челентано: «Susanna, Susannа…» Неожиданно из-за занавески выглянул Гела.
— Вай! Фотомодель пришла, — он бесцеремонно втащил гостью внутрь. — Заходи — музыку послушаем. Слышишь — про Сусанну поет. У меня сестру тоже Сусанной зовут.
Алла огляделась. Пара фотоувеличителей на длинном столе, шкаф с химреактивами и шикарный бархатный диван у стены. Вся стена над бархатным ложем была увешана фотографиями красавиц в бикини.
— Мои работы, — гордо обвел рукой этот вернисаж Гела. — Тут половина Советского Союза представлена. Даже с Чукотки модель есть.
— А наши снимки где? — поинтересовалась Алла.
— Не проявлял еще. Работы много. Хочешь, пока камерную съемку проведем? Располагайся, — он кивнул на диван.
— Да я не одета и не причесана… — замялась Алла.
— Зачем одета? Женская красота в оправе не нуждается. Вот, посмотри, — Гела, встав на цыпочки, стащил со шкафа картонную папку и протянул ей, — так работает фотохудожник.
Алла открыла папку. Пышнотелые красавицы позировали на диване в чем мать родила. Надо отдать должное автору — несмотря на отсутствие одежды, все выглядело достаточно пристойно. Позы моделей могли бы олицетворять скромность и даже невинность, если бы не некоторая «избыточность форм».
— Ой, нет, — Алла захлопнула папку. — Я на такое никогда не решусь.
— Запомни, девочка, — Гела многозначительно поднял указательный палец к потолку, — врача и художника не стесняются. Мы делаем мир немножечко лучше.
— Но я бы не хотела оказаться в этой папке.
— Обидеть художника легко… — покачал головой хозяин каморки.
— Я не хотела вас обидеть, — заверила Алла, — просто мы еще мало знакомы и я пока не прониклась к вам доверием, как к врачу.
— Надо растопить этот лед! — Гела вытащил из под стола бутылку шампанского. — Если откажешься выпить бокал этого нектара — правда, обижусь!
Хлопнула пробка, Алла успела приподнять ноги, чтобы хлынувшая на пол пена не забрызгала босоножки. В помещении запахло яблочным уксусом. Гела жестом опытного официанта наполнил две фарфоровые чашки пузырящимся напитком и протянул одну из них гостье.
— За искусство — до дна! — категорично объявил он.
Алла подняла чашку с нарисованным на ней ежиком с яблоком на спине и сделала глоток. Шампанское было теплым и очень сладким.
— Я сказал — до дна! — опереточным голосом воскликнул Гела, запрокинул голову и выпил свою порцию в несколько крупных глотков. Кадык на его шее при этом двигался с утробным бульканьем. Осушив свой сосуд, он перевернул его и потряс, демонстрируя завершенность процесса. На его чашке тоже был изображен ежик. Только не с яблоком, а с грибом на спине.
Напиток по вкусу напоминал компот и не был противным. Пожав плечами, Алла мелкими глотками допила остатки. Улыбнувшись, она тоже перевернула и потрясла свою чашку.
— Следующий бокал я хотел бы поднять за вечную красоту, которая дарит художнику вдохновение и остается потомкам в его творениях, — Гела снова наполнил чашки с ежиками…
Потом пили за «музу, посетившую обитель творца» и за «любовь, сравнимую с пламенем свечи». Гела схватил гостью за руки и сделал несколько танцевальных па в тесном пространстве. Голова у Аллы кружилась то ли от выпитого, то ли от сильного запаха Гелиного одеколона. Она снова опустилась на диван. Фотограф театрально опустился на одно колено и, взявшись за каблук босоножки, поцеловал ее лодыжку. После этого его губы каким-то неведомым образом оказались на внутренней поверхности Аллиного бедра. Сначала было щекотно, но потом неожиданная истома разлилась по телу. Так же хорошо ей бывало, когда пришедшая с работы мама начинала массировать ее согнутую над заданием по высшей математике спину. Она закрыла глаза и снова почувствовала сильный запах одеколона, но теперь он не показался ей противным. Неожиданно сильные губы впились ей в рот, а горячая чужая рука оказалась на ее промежности. Щетина царапала подбородок, а стальные пальцы проминали тонкую ткань трусов. Сопротивляться не было сил, и почему-то не хотелось. Алла начала постанывать, и ее голова плавно сползла со спинки дивана на подушку. Испытывая незнакомое удовольствие, начала понемногу двигать бедрами навстречу властной мужской руке. Внезапно она ощутила, что углекислота от выпитой шипучки рвется наружу, но рот ее был плотно запечатан чужими губами и языком. Вытаращив глаза, Алла отчаянно замотала головой и, столкнув с себя не ожидавшего такого оборота Гелу, опрометью бросилась к двери и выбежала вон. «Сага о Форсайтах» осталась на диване.