«Он портит мне все Рождество, Господи. Разве Ты не можешь избавить меня от этой мучительной боли, которую я чувствую при одном только взгляде на него? Он изменил мне! Самое меньшее, что Ты можешь сделать, — это наслать на него какую-нибудь страшную болезнь».

— Папа сказал, что он завтра вылетает в Сан-Франциско, — сообщил Клэнтон. — Он проведет Рождество с abuelo у abuela[54].

Горькая досада наполнила Сьерру. Ему даже не хватает чуткости и душевной тонкости, чтобы остаться на праздники дома и пострадать в одиночестве! Нет. Он должен ехать в Хилдсбург и насладиться рождественскими каникулами в обществе Луиса и Марии.

Разумеется, она оставила без должного внимания тот факт, что они приглашали на праздники и ее.

Каролина многозначительно вздохнула:

— Как бы мне хотелось поехать!

Душой Сьерра была на стороне дочери, но даже и не подумала признаться в этом.

— Мы поедем к дедушке и бабушке на Пасху.

Лететь в Сан-Франциско втроем слишком накладно. К тому же, она должна будет на протяжении всего праздничного обеда смотреть на Алекса и в придачу ко всему чувствовать на себе робкие, полные надежд, взгляды Луиса и Марии. А еще у нее нет никакой возможности взять выходные за свой счет.

В любом случае, Сьерра ничего уже не могла изменить: билеты на все рейсы наверняка давно раскуплены.

В голове вертелись мириады вариантов вежливого отказа, пока она ждала, что Алекс подойдет поговорить с ней. Она мигом представила себе, как он будет стоять на коленях и просить ее провести эти дни с ним. Но Алекс не приблизился к ней даже на расстояние двадцати футов. Вместо этого он незаметно и тихо удалился.

Когда она заметила его уход, то решила для себя, что ее это нисколечко не заботит. И все-таки желчь разъедала ее изнутри.

* * *

Как только Сьерра переступила порог дома, зазвонил телефон.

— Еще не успокоилась?

— А с чего мне злиться?

— Ты мне скажи.

Она швырнула трубку, надеясь, что у него лопнут барабанные перепонки. Снова раздалась трель телефона. Схватив трубку, Сьерра выпалила:

— Не имею никакого желания говорить с тобой. Не желаю ничего слышать о тебе. Хочу только одного: забыть, что ты живешь на одной планете со мной.

— И тебя с Рождеством Христовым! — смеясь, поздравил Сьерру Рон.

Ее бросило в жар. Она закрыла лицо руками и рухнула на табурет рядом с кухонным столом.

— Прости. Я думала…

— Что это был Алекс. Я так понимаю, вы уже разговариваете друг с другом.

Она как-то совсем уж неженственно фыркнула.

— Если это так можно назвать.

В дверь позвонили. Открывать побежала Каролина. Ну, и кто бы вы думали там стоял, нагруженный профессионально упакованными рождественскими подарками? Разумеется, такая лакейская работа не для него. Упаковкой подарков всегда занималась она, Сьерра, а заодно и рассылкой рождественских открыток, и походами по магазинам.

Сьерра втянула воздух в легкие и тихо сказала:

— Я должна идти, Рон. Мне срочно нужно найти какую-нибудь тараканью морилку.

Надолго Алекс не задержался. Всего один раз коротко взглянул на нее и полностью сосредоточился на детях.

— Вернусь 28-го декабря, — целуя Каролину, сообщил он. — Не проводишь меня? — обратился он к сыну.

— Конечно.

Когда за Алексом и Клэнтоном закрылась дверь, Каролина обернулась к матери и посмотрела на нее.

— Это Рождество будет самым ужасным в моей жизни!

Девочка заплакала и выбежала из гостиной.

У Сьерры появилось предчувствие, что и для нее этот праздник окажется не самым веселым.

И она не ошиблась.

На протяжении прошлых лет индейку в их семье всегда готовил Алекс. Готовить это блюдо его научил отец Сьерры. «В семье Клэнтон есть такая традиция: на День благодарения и на Рождество эту птицу готовят мужчины». В этом году Сьерре самой пришлось повозиться у плиты, в результате чего индейка получилась пересушенной и твердой, как камень. Подливка чуть исправила положение, но ненамного. Клэнтон и Каролина не высказали ни единого слова жалобы, но было видно, что они предпочли бы «Макдоналдс» всем ее праздничным изыскам. Только поджаристая кожица оказалась действительно вкусной.

Как только Сьерра расставила посуду по отделениям посудомоечной машины, дети принялись рассматривать подарки. Больше всего Клэнтону и Каролине понравились подарки Алекса. Кто может винить их за это? Его покупки были из разряда роскошных излишеств, а она могла позволить себе покупать лишь практичные вещи.

Сьерра решила послушать рождественские мелодии по радио, но музыка казалась какой-то назойливой и угнетающей. Лишенная возможности буйствовать и выплескивать ярость, она с большей остротой ощутила одиночество; душа ее изнывала от боли и тоски, когда она представляла себе улыбающегося Алекса, беззаботно справляющего праздник в кругу семьи: матери, отца, сестер и братьев, племянников и племянниц, двоюродных и троюродных братьев и сестер. Что уж говорить, даже соседи, наверное, присоединятся к их веселью!

Весь вечер она перебирала в памяти прошлые рождественские праздники. Дети играли, она сидела перед телевизором. Шел мультфильм по мотивам «Рождественских сказок» Диккенса. Она вдруг почувствовала, что очень похожа на героя мультяшки — Скруджа. Затем, чтобы как-то развеселить себя, она решила посмотреть фильм «Эта замечательная жизнь»[55]. Сьерра выключила телевизор лишь тогда, когда Джордж Бейли спрыгнул с моста.

«Господи, я новообращенная христианка, и это самое худшее Рождество в моей жизни!»

«Как ты называешь Меня, возлюбленная Моя?»

«Господь. Ты Господь».

«Тогда покорись Мне».

— Мама, у тебя болит голова? — спросила Каролина, которая только что спустилась в гостиную и увидела, как Сьерра потирает виски.

Да, у нее болит голова, болит сердце, болит душа.


Воскресную проповедь о прощении Сьерре вовсе не хотелось слушать. Отречение Петра. Иисус знал о слабостях Своих учеников. Он предупреждал Петра.

— Дух бодр, плоть же немощна[56]. — Он знал также, что Петр будет раскаиваться.

Как и Алекс, сказавший, что очень сожалеет о случившемся и по-прежнему любит ее.

«Не могу, Господи. Не могу простить его и заново пройти через все это!»

Но слова, доносившиеся с кафедры, продолжали стучаться в воздвигнутую вокруг ее сердца стену.

— Если любите Меня, соблюдите Мои заповеди… Любовь долготерпит, милосердствует… все покрывает, всему верит, всего надеется, все переносит[57].

Сьерра не могла забыть выражение лица Алекса, когда она призналась ему, что больше не хочет любить его. Нестерпимая боль. Да, жгучая боль, но это не имело никакого значения. Она любила его вне зависимости от того, хотела она этого или нет. Но что же это за любовь, которая приносит страдания и разрывает сердце на части?

Ничто больше не имело для нее никакого смысла. И меньше всего — яростная борьба чувств внутри нее. За все это время Сьерра пришла к выводу, что нет ни единого шанса для примирения. Она считала, что Алекс ненавидит ее. Она окончательно поняла свою роль в разрушении брака. Осознала свою вину.

Теперь она нуждалась в прощении и… в отмщении.

Неспокойная совесть мучила ее, терзала душу. Сьерра крепко зажмурила глаза.

«Я не такая, как Ты, Иисус».

— Все могу в укрепляющем меня Иисусе Христе[58], — произнес пастор.

«Не чувствую я себя сильной, Господи. Злость и обида — вот единственное, что я ощущаю. Как мне забыть, что он сделал со мной? Как перестать думать о его отношениях с другой женщиной? Как я могу доверять ему после всего этого?»

— …Что только истинно, что честно, что справедливо, что чисто, что любезно, что достославно, что только добродетель и похвала, о том помышляйте[59].

«Так, как поступал он, Господи?»

«А как поступаешь ты, возлюбленная Моя?»

Ей захотелось сбежать из церкви. Не слышать слов, которые открывали глаза на ее собственные грехи. Ей так хотелось увидеть перст, указующий на грехи Алекса. Она пришла сюда за вдохновением, обновлением, просветлением, наконец. А вовсе не за тем, чтобы быть осужденной.