Махельт проснулась и принялась плакать, но ее всхлипывания не шли ни в какое сравнение с нечеловеческим ревом ветра. Теперь Вилли рвало, и даже Ричард стал бледным и тихим. Вильгельм свернулся в жалкий дрожащий клубок, закрыв глаза, крепко сжав губы, цветом лица сильно напоминая покойника. Они не отважились зажечь фонарь, и, когда ночь поглотила то, что еще оставалось от света, мир охватил Армагеддон. Ощущение времени исчезло, растворилось, осталась только тошнота от того, как «Святая Мария» карабкается на каждый гребень волны и снова погружается в пучину Ирландского моря, сражаясь за свою жизнь.
Капелланы семьи, Эстас и Роджер, стояли на коленях, сжав руки, и молились о том, чтобы корабль безопасно добрался до берега, но голоса несчастных поглощал вой шторма, и они таяли в воздухе.
Капитан корабля заглянул к ним и сообщил, что он собирается приспустить паруса и постараться обогнать шторм. Он с мрачным одобрением кивнул, прислушавшись к их молитвам, прокричал что-то насчет счастливчиков, родившихся в рубашке, и вернулся к команде.
— Что значит «родиться в рубашке»? — пожелал узнать Ричард.
— Это означает, что ты появляешься на свет в том же мешке, в котором лежал внутри материнской утробы, — объяснила ему Изабель. — И это значит, что ты никогда не утонешь.
Какое-то время он был в замешательстве, переваривая услышанное, а потом пришел к логическому заключению:
— То есть мы утонем?
— Нет, конечно, — сказала она, больше надеясь на это, чем убеждая его. — Бог нам поможет, если мы Ему помолимся.
Вильгельм поднялся из своего скрюченного положения, и Изабель протянула ему руку. Его ладонь была липкой, а обычно сильное, крепкое рукопожатие слабым и дрожащим. Ее охватил страх — не за их будущее, а за Вильгельма. Можно ли умереть от морской болезни? Он сглотнул и попытался что-то сказать. Изабель склонилась ближе к нему, стараясь разобрать его слова.
— Если мы… если Господь нас сохранит… я клянусь, я построю Ему церковь, где мы все будем лежать ниц, чтобы благодарить Его за Его милосердие, — он несколько раз судорожно проглотил слюну, а потом его вырвало.
Изабель сжала его пальцы в своей руке, чтобы показать, что она его поняла.
Всю ночь пассажиры молились, а яростные волны и порывы ветра продолжали набрасываться на «Святую Марию». Команда делала все возможное, чтобы они неслись, обгоняя шторм и не выходя из ветра, иначе они бы камнем пошли на дно. Голоса капелланов становились надтреснутыми и осипшими. Все старались держаться вместе, измученные, напуганные и окоченевшие.
Наконец с рассветом ветер утих и изменил направление: теперь он дул на восток. Сквозь всклокоченные, как ведьмины волосы, облака поднялось жемчужное солнце, и море успокоилось, превратившись в угрюмую серую гладь. «Святая Мария» качалась на волнах, как портовая шлюха после ночи, проведенной с новыми матросами. В ее мачте оказалась глубокая трещина, паруса превратились в лохмотья, а в обшивке там и сям, где наросшего мха и ветоши было поменьше, появились протечины. Измученный экипаж вычерпывал озера воды, плескавшиеся в трюме, но корабль был жив, хоть и при смерти. Вильгельм был не в состоянии делать что-либо, он мог только лежать под одеялом и дрожать, а вот Жан Дэрли и еще пара рыцарей помогали вычерпывать воду, как и Ричард, чей страх при дневном свете и улучшившейся погоде стремительно отступал. В качестве ковша ему вручили глиняный горшок для жаркого, и он с готовностью уселся вычерпывать воду.
На закате того же дня при ветре, угрожавшем снова усилиться, «Святая Мария» вошла наконец в глубокий канал Бэнноу Бэй и уткнулась в берег под скалами. Спотыкающейся походкой ступив на берег, скорее мертвый, чем живой, Вильгельм упал на колени, сгреб полные кулаки зернистого песка и снова поклялся Господу, что воздвигнет в Его честь церковь, за то что Он позволил кораблю дойти до берега и сберег пассажиров и экипаж. Остальные последовали его примеру; Изабель сошла на берег последней, настолько ошеломляющим и удивительным ей казалось то, что она снова очутилась на земле, где родилась, после семнадцати лет, проведенных на чужбине. Вдруг это оказалось реальностью. Морское путешествие завершило переход от «когда-нибудь» к «прямо сейчас», и, когда она наконец опустилась на колени, ее лицо было залито слезами.
Замок Килкенни, охранявший брод через реку Норе, представлял собой крепость из строевого леса, защищенную частоколом и массивными деревянными воротами. Право собственности на эту крепость было неотменяемым. Во время какой-то стычки двадцать восемь лет назад она сгорела дотла и была впоследствии заново отстроена, но прежней оборонной мощи ей вернуть не удалось.
Вильгельм, все еще приходивший в себя после пережитых ужасов, был слаб, как котенок. Рвота прекратилась, но желудок был измучен постоянными спазмами, горло саднило, а при мысли о еде внутри все по-прежнему переворачивалось. В этом состоянии он оценил укрепления и их недостатки, но дела ему до этого не было. Конечно, что-то нужно было предпринять, но позже, не сейчас, когда он едва мог усидеть на лошади, удерживая в руках поводья, не говоря уже о том, чтобы брать на себя бразды правления. Даже вылезти из седла было почти невозможно, но он настоял на том, что справится с этим сам, досадливо отмахнувшись от рыцарей, желавших ему помочь.
Во дворе крепости его встретил Реджинальд де Кеттевиль, его поверенный. Вильгельм послал его в Ленстер, чтобы тот сделал предварительный осмотр земель. Это было более десяти лет назад. Вильгельм прекрасно сознавал, что этот человек больше не может справляться здесь с делами, это было все равно, что выставлять дворового щенка против волка. Просто надо было послать кого-то, закрыть кем-то брешь. Как и сама крепость, де Кеттевиль был крепок, но уже не соответствовал требованиям.
Де Кеттевиль взволнованно приветствовал их. Он говорил очень быстро и то и дело заикался. Вильгельм, едва понимая его, отвечал монотонно.
— Я уверена: что бы вы нам ни предложили, это подойдет, — тактично улыбнувшись поверенному, вмешалась Изабель. — Все, что нам сейчас нужно, — это тепло и отдых.
Чтобы ее слова прозвучали убедительнее, она положила руку на плечо Махельт, у которой лицо было землистого цвета; девочку била крупная дрожь.
— Да, миледи, разумеется, — и он, с пылающими от смущения ушами, повел их вдоль длинного деревянного здания с крытой соломой кровлей и низкими свесами. Оно напоминало старое английское феодальное поместье: потолок подпирался изнутри деревянными балками, которые к тому же разделяли комнаты. Посреди зала на торфе и дерне горел в очаге огонь, а высоко над углями висел котел, из которого доносился аромат корений и лука. Слуги в знак уважения прервали свои дела, когда де Кеттевиль провел прибывших к стене в конце зала и через дверь дальше в личные покои. Комната обогревалась жаровнями с торфом. Вдоль белой оштукатуренной стены помещения тянулось полотно с изображением какого-то сражения. В дальнем конце комнаты между двумя пестро раскрашенными колоннами стояла массивная кровать, устланная волчьими шкурами и красными шерстяными покрывалами.
Де Кеттевиль начал что-то говорить, но осекся и поспешно поклонился.
— Миледи, — пробормотал он.
Вильгельм обернулся и увидел вошедшую в комнату женщину. Она была примерно одного с ним возраста, стройная, с ясными голубыми глазами, маленьким, острым носиком и полными губами. Она запыхалась, как будто бежала сюда. Ее правая рука покоилась на вздымавшейся груди, а левой она придерживала подол плаща и платья, чтобы они не касались пола. Ее волосы и шея были живописно укутаны шелковой вуалью цвета слоновой кости. Даже не слушая представлений де Кеттевиля, Вильгельм понял, что смотрит на Аойфу МакМурроу, дочь короля Дермота Ленстера, мать Изабель и бабушку их детей.
Ее взгляд перескакивал с одного пришедшего на другого, приметил Вильгельма, задержался ненадолго на детях и, наконец, жадно впился в Изабель. Затем, тихонько вскрикнув, она бросилась к своей дочери и заключила ее в жаркие объятия, с ее губ между поцелуями и всхлипами срывался поток ирландских слов. Изабель, которой редко предоставлялась возможность выплескивать чувства, разрыдалась и приникла к своей матери.
Наконец, Аойфа совладала с собой и, промокнув глаза концом рукава, отступила назад и перешла с ирландского на нормандский французский, с сильным акцентом.