Петр снова молчал.
— Рабби, я тебе о них говорил!
— Ладно, входите, — послышалось из опочивальни.
Иов открыл дверь и пропустил вперед супругов.
В Эрмитаже висит картина Эль Греко «Апостолы Петр и Павел». Мы не будем обсуждать неестественно вытянутые фигуры персонажей этого полотна — такими Эль Греко изображал всех людей; оставим также в покое эпилептика Павла, ибо не он является героем нашей истории, и внимательнее приглядимся к образу Петра в трактовке испанского художника.
У апостола кроткий и добродетельный взор, открытый и высокий лоб, красивый, «благородный» нос; крепко сжатые губы свидетельствуют о большом жизненном опыте и великой мудрости Петра. Его ухоженные, прекрасной формы усы и борода будто скопированы с испанского гранда (что, конечно, так и было). Весь облик апостола говорит нам о его доброте, честности, порядочности, глубоком уме и обширных знаниях, и не заметно ни тени гордыни, алчности, злобы. Устремленный куда — то в сторону и вниз взгляд Петра задумчив и грустен: очевидно, что князь апостолов размышляет о нелегких судьбах человеческих, скорбит о наших грехах и сокрушается, видя непобедимую мощь Сатаны.
Святой человек, да и только!
До Караваджо все европейские живописцы приукрашивали положительных, с точки зрения Библии, персонажей христианской истории. Дело в том, что все картины на эту тему писались по заказам Церкви. Конечно, крупнейший феодал был самым ненадежным, придирчивым и скаредным партнером, какого только можно себе представить, но художникам приходилось с ним связываться. Церковь имела много денег и нуждалась в произведениях искусства — с их помощью католики хотели усилить свое влияние, что было особенно важно в период Реформации. Известно, правда, много случаев, когда живописцы, даже великие, годами ждали оплаты своего труда. Но обычно священники, скрепя сердце и скрипя зубами, всё же платили художникам и скульпторам. Иначе бы батюшкам пришлось самим украшать храмы, и абстракционизм возник бы ещё в то далекое время.
Кто платит (или обещает заплатить), тот и заказывает музыку (и многое другое). Художники старались изо всех сил, чтобы угодить работодателям, нарисовать Христа и Петра покрасивее, а Иуду — поуродливее. И когда основоположник реалистического направления в живописи Караваджо изобразил богоматерь и святых ничем не отличающимися от «простых» людей (то есть честных тружеников), церковники буйно возмутились и не выкупили картины. Не понравился им реализм Караваджо.
Восхищаясь гением и творческим подвигом этого итальянского художника, усомнимся в правильности его подхода к изображению столпов христианства. Их, по нашему мнению, не следует срисовывать с крестьян и крестьянок. Земледельцы не сделали живописцам ничего плохого.
Итак, Анания, Сапфира и Иов вошли в опочивальню Петра. За столом сидел и читал какой-то свиток мужчина лет сорока. Он поднял голову и повернул к посетителям свое желтое, заплывшее жиром и покрытое мелкими ямками лицо. Его небольшие красноватые глазки, один из которых косил, смотрели неприветливо, а под ними располагались темно-фиолетовые полукружья. Одно ухо у мужчины было нормальным, другое, однако, сильно оттопыривалось. Мясистая нижняя губа безжизненно свисала, а нос хозяина опочивальни украшала крупная бородавка, из которой топорщилось несколько волосков. Росли волосы и из ушей этого мужчины. Его взъерошенную шевелюру уже немного тронула седина, но в редкой бороденке серебряных нитей пока не было.
Так на самом деле выглядел святой апостол Петр — тот камень, на котором Иисус Христос собирался строить свою церковь, но затем сказал любимому ученику: «Отыди, Сатана!» («Евангелие от Матфея», XVI, 23). Семь пятниц на неделе было у «царя иудейского»!
Страшилище отодвинуло свиток и разрешило Анании и Сапфире присесть на стоящую у стены длинную скамью, а Иову велело удалиться. Петр уже знал, что супруги владеют в Иерусалиме домом и участком земли. Этим, с его точки зрения, они выгодно отличались от многих «братьев» и «сестер», коих князь апостолов презрительно именовал «голью перекатной». Поэтому Кефас согласился лично переговорить с претендентами на вступление в его общину. Недвижимость — дело серьезное.
— Считаете ли вы Иисуса Назорея Спасителем? — спросил он.
Супруги ответили утвердительно, и Петр удовлетворенно прикрыл глаза. В мыслях он уже владел имуществом Анании и Сапфиры.
Вдруг со двора послышались грохот и чей-то крик. Симон усмехнулся:
— Опять Сатана Иосифа со столба столкнул.
И затем задумчиво добавил:
— Да, сильны искушения Дьявола… Вот вы, Анания, Сапфира, часто бываете искушаемы?
Вера супругов еще не достигла таких глубин, потому этот вопрос их несколько смутил.
— Иногда случается, — неуверенно ответила Сапфира.
— Сатана, наверное, в основном искушает грешников, — предположил Анания, и по тону его слов чувствовалось, что себя он к ним не причисляет. Почувствовал это и Кефас.
— А ты не грешник? Я и то считаю себя грешником великим, прямо-таки величайшим, — сладостно самобичевался Петр.
— Что же я сделал такого? — недоумевал Анания.
— Что?! — взбеленился апостол. — В грехе, в блуде проводишь ночи свои, тело ублажаешь с женой молодой! Плоть должен ты лелеять или душу?
Сапфира от столь «откровенных» слов покраснела и не знала, куда ей спрятаться. Анания тоже смутился. Неужели его любовь была грехом?
— Наверное, — тихо промолвил плотник, — мы раньше жили не так, как надо. Но для того, чтобы приобщиться к благодати и святым тайнам, мы и пришли к тебе, рабби. Не отвергай нас!
Симон, услышав смиренную речь, немного смягчился и величественно изрек:
— Блуда избегайте, дети мои!
— Отче, но мы муж и жена, мы любим друг друга, — срывающимся от волнения голосом возразил Анания.
Святой апостол Петр вновь рассвирепел, да так, словно его укусил этот часто упоминаемый христианами Сатана. Лицо Симона побагровело, глаза выкатились из орбит, изо рта летели брызги слюны.
— Дурак, тварь, не прах презренный любить ты должен, а Господа нашего Иисуса Христа. Лишь он один дает нам благодать и учит Истине. Насколько же Царствие Небесное выше и совершеннее мира земного, сей юдоли скорби, слез и страданий! — радостно возвестил Симон, как будто он уже побывал на небесах и мог говорить об этом предмете с полным знанием дела.
Супруги испуганно смотрели на апостола. Сапфире не понравилось, что глава христиан назвал ее «прахом презренным». Она была о себе гораздо лучшего мнения, но, чтобы больше не раздражать этого вспыльчивого мужчину, сделала вид, что не заметила оскорбления.
— Царствие земное! — продолжал Петр. — Ты мерзкая обитель греха! Ведь что такое наслаждение? Это грех! Оно отвлекает нас от молитвы, от богоугодных дел, от умерщвления плоти. Наслаждение опасно тем, что создает иллюзию, будто мы можем получить радость не только от Бога. Конечно, могущественны козни Сатаны, коварны его искушения, но истинный верующий поборет их, опираясь на Дары Духа Святого, на силу молитвы, на помощь единоверцев. Истинный верующий, даже получая наслаждение, всем своим видом покажет, что не удовольствие оно ему приносит, а горе, омерзение, боль, и тем самым смутит Сатану и других в Вере укрепит.
Тут апостол показал, как надо скривиться, когда наслаждаешься. Супруги постарались запомнить эту гримасу, чтобы использовать ее и во время еды, и ночью. Но, видно, есть доля правды в утверждении льстецов о том, что начальники, когда за что-нибудь возьмутся, всё сделают лучше подчиненных. Ни Анания, ни Сапфира не смогли бы скорчить такую рожу. Петр же был в состоянии испугать самого Сатану.
От долгой болтовни у апостола пересохло в горле, он схватил стоявший на столе кувшин и сделал несколько глотков. Осушив губы рукой, Кефас собрался было продолжить свою речь, но передумал и уже более основательно приложился к кувшину. Минуты две, о чем-то задумавшись, он молчал, но затем снова раздался его скрипучий голос:
— Говоришь, вы муж и жена и потому любите друг друга. Но сказал Иисус Назорей: «И враги человеку — домашние его»! («Евангелие от Матфея», Х, 36).
— А почему? — удивленно воскликнули Анания и Сапфира.
— Да потому, что обычно домашние, эти упертые иудеи, против вступления членов их семей в нашу Церковь. Даже мать Иисуса пыталась разлучить своего Сына с нами. Помню, пришла однажды с братьями Его, а мы, запершись в одном сарае, слушали Учителя. И стала Мария вызывать Сына, но Он не вышел и сказал нам: «То мне не мать, а вы мне мать» («Евангелие от Марка», III, 31–35, «Евангелие от Матфея», ХII, 46–50 и «Евангелие от Луки», VIII, 19–21). И расцеловал нас всех.