Но для Дэвида, купившего Роуз-Брайер, усадьба ничего не значила. Глядя на чашку, Виктория рассеянно дотронулась до места, где откололся кусочек фарфора. Как она могла объяснить Эсме, кто такой на самом деле Дэвид и почему он здесь? Она даже не могла сказать ей, собирается ли Дэвид вернуть Натаниела или будет ли она сама здесь весной.
Эсма перестала рубить овощи и положила руки на доску.
– Никто из нас никогда не спрашивал вас, от кого вы прятались все эти годы, потому что есть вещи, о которых не следует говорить. Но вы живете здесь уже давно, и мы стали одной семьей. И если вам хочется поговорить, облегчите душу, никому не скажу ни слова.
– Вы с Уильямом всегда были добры ко мне, Эсма. Но есть вопросы, которые я должна сама решить.
Виктория сняла со стены накидку и набросила на плечи: Дэвид забрал свой плащ.
Она вышла из дома, солнце ослепило ее. Снег, наметенный ветром к стенам коттеджа, еще не растаял. Пробираясь между луж, Виктория пересекла двор и спустилась в подвал, где хранились лечебные травы. В тишине раздавался лишь звук лопаты, врезавшейся в землю.
Удар. Скрежет. Удар. Скрежет. Стены усиливали звук, доносившийся из глубины подвала. Виктория сжала губы. С замиранием сердца она пошла на звук. Если есть что-то страшнее, чем оказаться парией в собственной семье, то это страх вообще лишиться семьи.
– Зачем ты встала с постели, Виктория? – донесся из темноты голос сэра Генри.
Услышав, что он по-прежнему называет ее по имени, под которым знал ее, Виктория в нерешительности остановилась у лампы, стоявшей на рабочем столе, не зная, идти дальше или вернуться.
– Я хочу поговорить с вами, сэр Генри.
– Если ты чувствуешь себя достаточно хорошо, чтобы ходить и говорить, то подай мне горшочек.
Виктория сняла с полки горшочек и прибавила огня в лампе. Сэр Генри давно выкопал ямки в ее саду. Она опустилась на колени рядом с ним и помогла положить хрупкую луковицу в горшочек. Потом Виктория достанет ее и высушит, потому что в горшке она не сохранится, и сэр Генри, конечно же, это знал.
Следя за его руками, насыпавшими землю, Виктория поняла, что он снова и снова делает одну и ту же работу без всякой цели. Она взглянула на него, и глаза ее наполнились слезами.
– Я уже разложила большую часть трав, собранных в прошлом месяце. А остальные...
– Он привезет моего внука сюда? – Сэр Генри продолжал разгребать горку земли.
Руки Виктории замерли над крышкой, но она кивнула, хотя не была в этом уверена:
– Дэвид не держит на вас зла, сэр Генри.
– Уезжай в Роуз-Брайер, Виктория. Возьми с собой все, что тебе нужно. Здесь, в коттедже, нет ничего, что было бы мне дорого. Только книги, Когда я умру, заберешь их себе, если останешься здесь.
Она растерялась.
– Мне не нужны ваши вещи, сэр Генри.
– Твое место рядом с мужем. Ты принадлежишь Чедвику, хочешь ты этого или не хочешь.
– Не хочу.
– А сильно ли ты любишь своего сына?
– Как вы можете в этом сомневаться?
– Будет ли Натаниел в безопасности со своим отцом? Она вытерла щеку и кивнула:
– Дэвид ни за что не допустит, чтобы с ним что-то случилось.
– Значит, и ты будешь с ним в безопасности.
– Ошибаетесь, – сказала она. – Он меня презирает.
– Чушь, Виктория. – Произнеся излюбленное словечко, сэр Генри вытер руки о штаны. – Он в тебя влюблен.
Она не стала возражать сэру Генри, поскольку он слишком хорошо ее знал. Виктория считала, что любить еще не значит вверять любимому человеку жизнь. Во многих отношениях Дэвид был таким же обманщиком, как и она.
Бледный луч света упал через узкое окно подвала в сад.
– В этой жизни мы получаем мало наград. – Сэр Генри снова взялся за лопату. – Одна из них – семья. Вторая – любовь. С матерью Скотта у нас было и то и другое, но это лишь заставило меня понять, что жизнь слишком коротка. Мне все равно, кем были вы оба десять лет назад. Главное – какая ты сейчас. Только за это ты несешь ответственность.
Виктория вглядывалась в лицо сэра Генри, находившееся в тени.
– Это не так просто.
– Я старый солдат и врач, Виктория, – сказан он. – Мы с сыном стали чужими еще задолго до того, как он вступил в Восточно-индийскую компанию и отправился искать удачи, оставив мне Бетани. Моему сыну не хватало мужества или упорства, чтобы устроить свою жизнь и жизнь дочери.
До Виктории когда-то доходили слухи, что Скотт Манро и сэр Генри поссорились и не общались до самой смерти сына. Но она не считана себя вправе подробно расспрашивать об этом сэра Генри.
– Что произошло между вами и вашим сыном?
– После рождения Бетани я хотел, чтобы он стал главой семьи. Он был нужен Роуз-Брайеру. Нужен дочери. Нужен городу. Но он не пожелал выполнять свой долг. – Сэр Генри вонзил в землю лопату. – Мы проспорили всю ночь, и он, разгневанный, ушел. На следующее утро, по пути к пациенту, я нашел его. Он ехал в карете, и с ним случилось несчастье. Никогда нельзя допускать, чтобы дорогой тебе человек уходил в гневе. Мне следовало бороться за нас обоих. Прошло полгода, и Скотт почти полностью восстановил свое здоровье. Но мы так и остались чужими друг другу до самой его смерти.
– Зачем вы мне это рассказываете? Он печально покачан головой:
– После несчастного случая Скотт больше не мог иметь детей.
Виктория вздрогнула.
– Значит, вы все время знали...
– Каковы бы ни были причины, я думал, что Скотт любит тебя достаточно сильно, чтобы жениться и дать твоему ребенку имя. Мне этого было достаточно. – Он присел на корточки. – Я никогда не соглашусь, что все это было ложью, как бы искренне ни любил тебя. Но я не могу позволить тебе уехать отсюда в гневе.
Виктория кивнула.
– У человека в жизни только две дороги, Виктория. Делать добро или творить зло.
Он вытащил из глины большую луковицу и, положив в горшочек, накрыл крышкой.
– Больше мы не будем говорить на эту тему. Поняла?
Не глядя на нее, сэр Генри с трудом поднялся. Виктория не стала помогать старику. Знала, что это будет ему неприятно.
– Этот молодой повеса, Иен Рокуэлл, – он указал лопатой на окно, – возьми его с собой в Роуз-Брайер. Ты не должна находиться в доме одна.
Виктория наконец нащупала на туалетном столе часики. Вечером она приняла большую дозу настойки розмарина и заснула, не дождавшись обеда. Она положила часы и обвела взглядом спальню. В доме царила предрассветная тишина.
Переезд в Роуз-Брайер занял у нее всего день. У нее не было ничего, принадлежавшего лично ей. А то, что было, Йен забрал из коттеджа.
– Мэм? – В дверях появилась Мойра, одна из девушек, приехавших вместе с Блейкли из Ирландии.
Виктория повернула голову.
– Я не хотела никого будить.
Виктория не собиралась беспокоить малочисленную челядь.
– Подбросить еще угля в камин, мэм?
– Нет, мне не холодно. Пойди еще поспи.
Когда девушка ушла, Виктория вылезла из постели и умылась водой из кувшина, который вечером оставила Мойра. Взглянув в зеркало, осмотрела рану. Кожа вокруг раны была покрыта красными пятнами, и к ней было больно прикасаться. Рана заживала, но не так быстро, как Виктории хотелось бы.
Виктория оделась, взяла лампу и вышла из спальни. Две горничные и дворецкий, которых нанял Дэвид, спали в другой части дома. Здесь была только Мойра.
Виктория бесшумно прошла по коридору и по задней лестнице поднялась на чердак. Все вокруг было покрыто пылью и паутиной. У стен свалены сундуки, корзины и старая мебель.
Опустившись на колени у второго слухового окна, она под грудой вышитых гобеленов и старинных вещей, накопившихся за долгие годы, нашла наконец то, что искала. Шкатулка из атласной кожи оказалась на месте, там, где она когда-то ее спрятала. Это была память о том, что она хотела бы забыть, но не могла.
Виктория открыла шкатулку. Золотой медальон лежал на подушечке из выцветшего бархата. Она раскрыла его, там находился дагерротип ее матери. Она как будто смотрела на собственное изображение. На медальоне не было выгравировано никаких дат, только латинская надпись.
Отец подарил Виктории медальон, когда ей исполнилось семнадцать. Подарок удивил ее, потому что отец ненавидел ее мать. Но Виктория дорожила медальоном, ибо это было единственное, что связывало ее с матерью. Это был подарок, сделанный отцом тайно от небольшой группы его приятелей, членов «Союза девяти». Позднее Виктория догадалась, что медальон означал какое-то коварство, предательство и был ей подарен не потому, что отец любил ее, а потому, что был одержим желанием привязать ее к себе. Она не лгала, когда говорила Дэвиду, что не знает, где спрятаны сокровища. А отец знал.