Мелоди Томас - Ангел в моей постели

Она должна убежать немедленно. Ее отец на свободе.

Она боится его. Боится, что он причинит зло сыну.

Она встречала людей, которые не различали добра и зла. Которые пили, потому что жаждали алкоголя, или дня не могли прожить без наркотика. В детстве она встречала много таких среди знакомых ее отца. Но ее отец знал разницу между добром и злом. Просто ему было наплевать. Его опиумом была игра. Он любил погоню, игру в лису и гончую, в кошку и мышку.

В этом они с Дэвидом очень похожи.

«Будь ты проклят, Донелли!» Охваченная отчаянием, она обхватила себя руками, отвернулась от окна и застыла.

Прислонившись спиной к двери, в комнате стоял Дэвид, он выглядел почти так же, как в то утро, когда она, голая, бросилась на него.

– – Ты бы не убежала от Кинли, Мэг.

– Почему?

– Потому что с ним был бы я.

Она скрипнула зубами, осознав, что действительно не любит его. В глубине его глаз вспыхивал огонь, он продолжал наблюдать за ней.

– Кем тебе приходится Неллис Манро?

– Он племянник сэра Генри. Хочет захватить все, что принадлежит Манро.

Дэвид оттолкнулся от двери.

– Все?

Она не решалась посмотреть ему в глаза.

– Кто-нибудь знает, что ты и я...

– ...законные муж и жена? Это ни для кого не тайна.

– Значит, они должны оценить ужасную жертву, которую ты принес ради Бога и королевы.

Он подошел к ней.

– Не все было жертвой, Мэг.

Она попыталась пройти мимо него.

– Я не хочу впутывать сэра Генри. Ты не можешь защитить его. Отец большой мастер менять внешность. Он может войти в комнату, и родная мать не узнает его.

– Что произошло между тобой и твоим отцом? – Он дотронулся до синяка на ее виске.

В этом прикосновении не было ничего угрожающего; но она отшатнулась.

– Зачем ты это делаешь?

– Посмотри на меня. – Он провел ладонью по ее щеке и приподнял лицо. Она могла поклясться, что слышит, как его сердце бьется почти так же громко, как ее собственное. – Обещай, что не убежишь, – сказал он. – Или я завтра же отдам тебя Кинли.

Он это сделает, потому что уверен, что она ничего не пообещает ему. Маргарет Фаради все еще жила в ней и хотела бороться с ним, даже если Виктория Манро этого не желала. Мэг, лучше знавшая жизнь, доверяла Дэвиду не настолько, чтобы не понимать, с кем имеет дело. Он всегда выполнял свои угрозы.

– Какова вероятность, – спросила она, – что какой-то ювелир узнал эту серьгу, а затем принес ее Кинли, тому самому человеку, который знал, что с ней делать?

– Я знаю лишь то, что до прихода ко мне он получил подлинную вещь.

– Подлинную? – Стиллингз приезжал в коттедж ночью, и в темноте она не заметила, что это подделка. – Конечно, ты бы не отдал бесценную антикварную вещь из индийской сокровищницы такому, как Стиллингз.

– Подделка была мастерски сделана. Ты могла не заметить, что серьга фальшивая. Так что не упрекай себя. Это не умаляет ценности второй парной серьги, которая все еще у тебя.

Со вздохом, вызвавшим резкую боль в ребрах, Виктория опустилась на пол и сидела, прислонившись спиной к гардеробу, с болью сознавая, что ей не выиграть этого сражения, ибо они сводили счеты, как враги. Она должна еще сильнее ненавидеть его.

– Почему бы тебе не привязать меня к кровати и не пытать? Неужели я должна давать тебе обещания?

Он присел перед ней на корточки, твердые выпуклые мускулы вырисовывались под натянувшейся над его бедрами тканью брюк.

– Я бы привязал тебя к кровати. Но сомневаюсь, что, обладая таким здравым рассудком, ты позволишь мне делать с тобой то, чего мне хочется.

Она посмотрела ему в глаза, они были темно-синими, почти черными. Он погасил ее гнев, и Виктория в страхе смотрела, как в нем происходят перемены.

– Как ты мог так бесцеремонно явиться сюда и напоминать мне о моем неприличном поведении сегодня утром? – прищурилась она.

– Я подумал, тебе будет приятно. Как в былые времена.

– Я не хочу любить тебя, Дэвид. Так что не старайся очаровать меня. Ничего у тебя не выйдет.

– Так ты даешь мне слово, что не убежишь?

Что значит для него ее слово? В ее жилах течет кровь Фаради.

– Я не побегу, – сдалась она, зная, что, сказав «побегу» вместо «убегу», оставляет себе лазейку.

– И не пойдешь пешком, – уточнил он, – не поедешь на лошади или на телеге, не поплывешь на лодке, не скроешься из этого города с единственной целью сбежать от меня. Я говорю это совершенно серьезно. Если убежишь, я поймаю тебя.

– Ладно, – сказала Виктория. – Даю тебе слово, если оно когда-нибудь что-то для тебя значило. Но лучше бы ты защитил мою семью.

– Твоя семья не останется без защиты. Йен Рокуэлл присоединится к твоим домочадцам, – сказал он. – А я позабочусь, чтобы сэр Генри не потерял своего имения. Обещаю тебе.

Эти слова вселили в нее надежду. Она подумала о сэре Генри. Человеке, который был для нее больше, чем отцом. Он принял ее, когда на всем свете у нее не было места, куда бы она могла прийти, и придал ее жизни смысл и цель. Может быть, когда все закончится, ей тоже удастся что-нибудь сделать для него. А Роуз-Брайер был единственным домом, который знал ее сын. Земля была его будущим.

– Мистер Рокуэлл выглядит так, будто он только что из пеленок, – уже более мягко заметила Виктория.

Улыбка затаилась в уголке его губ.

– Не так уж он и молод. И знает свое дело.

– Как и ты?

– Там есть люди и похуже, Мэг.

– Но не для меня, – прошептала она. Сердце ее болезненно сжалось. Она вдруг поняла, что ей отчаянно хочется в кого-то верить, верить, что Дэвид не хуже ее родного отца.

– Ты и в самом деле акушерка? – спросил он.

– А ты и тот ребенок, который не отходил от тебя ни на шаг, любовники?

– Этот ребенок, как ты его называешь, очень опытный агент.

– Ты не ответил на мой вопрос. Он поймал ее взгляд и улыбнулся:

– Я и не собирался.

Он поднял ее, но она оттолкнула его руки:

– Пожалуйста, не... прикасайся ко мне.

Он взял ее руки и завел их ей за спину. Обоих охватило желание.

– Только не вводи меня в искушение схватить тебя за горло, Мэг. Мы заключили соглашение.

– А ты уверен, Дэвид, что мое горло там, куда тянутся твои руки?

Он улыбнулся, но не успел ответить, как раздался стук в дверь.

– Милорд? – Пожилая женщина в чепце и белом переднике поверх черного платья заглянула в дверь. – Я не хотела потревожить...

– Не беспокойтесь, Агата. – Дэвид перевел взгляд на расстроенную служанку, и из его глаз исчезла суровость. – Вы нас не потревожили.

– Вы велели принести ее милости еду и приготовить ванну.

– Так пришлите все сюда.

Когда женщина вышла, Виктория вскинула бровь:

– Ты же не лорд.

– А ты не леди. Я подумал, что это как-то примирит нас. – Он насмешливо поклонился с изяществом истинного джентльмена и зашагал к двери. – Что принадлежит мне, принадлежит и вам, леди Манро. – Он сделал широкий жест. – Наслаждайтесь вашей едой, как будто это в последний раз. Через несколько дней, когда все успокоится, Рокуэлл вернет вас в ваш скромный коттедж.

Виктории захотелось запустить в него чем-нибудь тяжелым. Он хуже ядовитой змеи – вползает в ее мысли и сгибает ее волю. Но как ни странно, с его уходом исчез последний слабый луч, согревавший комнату. И сразу стало холодно. Быть может, потому, что ее жизнь подошла к концу, подумала Виктория.

Проведя три дня в этой комнате, Виктория готова была искалечить любого, кто помешал бы ей уехать домой. Хорошо, что прошла головная боль и уменьшилась шишка на виске, которая была величиной с яйцо.

Устав бороться со своими мыслями, Виктория натянула поверх чулок панталоны и завязала их на талии. Ее жизнь потерпела крушение, и ей хотелось еще раз как следует выплакаться. Теперь, когда в крови уже нет опия.

Виктория стояла в гардеробной Дэвида перед высоким зеркалом, рассматривая синяки на ребрах.

Она не видела мужа с того самого утра, когда ее допрашивал Кинли. От Агаты она узнала, что Дэвид сразу после завтрака уезжает и поздно возвращается. Она не знала, где он спит. Прошлой ночью ей показалось, что он стоит возле кровати. Она приподнялась на локте, огляделась, но в комнате никого не было.

Виктория потрогала синяки на грудной клетке, и к ней вернулись непрошеные воспоминания. Она знала, почему ее преследуют мысли о Дэвиде. Ведь никакой другой мужчина никогда не лежал в ее постели, а она не могла забыть его ласки. Синяки снаружи нельзя было сравнить с теми, которые были у нее внутри. Она закрыла глаза, боль и гнев не могли унести с собой даже прошедшие годы.