Пьер спрашивал себя, какие чувства питает его дочь к этому юноше со столь странными манерами. То, что к ней привязался Лоран, – это нормально. В компании с ней он себя чувствовал в безопасности, был окружен нежностью и заботой. Он не упускал случая быть обласканным и позволял себе капризничать. Но она-то – что нашла в нем она? Не смогла стать женщиной с Марком, так превратилась в мать для Лорана? Выходит, по сути, она не столько уж и нуждалась в каком-нибудь мужчине, сколько по жизни ей не хватало дитя. Он выпил большой стакан вина. Анн поднялась, едва закончился ужин:
– Спокойной ночи, папа.
Он с удивлением посмотрел на нее:
– Разве телевизор сегодня смотреть не будем?
– Тебе я его смотреть не мешаю, а я устала.
Она поцеловала его и вышла, не взглянув на Лорана. Тот сидел, откинувшись на спинку стула, и постукивал кончиками пальцев по столу. Затем, спохватившись, тоже вскочил:
– Спокойной ночи, Пьер.
– И вы не задержитесь? Хотя бы на пять минут?
– Нет, я тоже устал.
– Ну что ж, спокойной ночи.
Оставшись один, Пьер слушал, как удаляются его шаги. Открылась и закрылась дверь в комнату Анн. Он представил их в постели, и эта мысль обожгла его. Немыслимо! Краска залила его щеки.
Он рассеянно включил телевизор. Без звука, только изображение. Повернувшись к призрачному экрану, он сказал самому себе: «Нужно бы позвонить Элен». Но побоялся, что Анн услышит его и придется опять объясняться. И лгать, снова лгать.
Связанный по рукам и ногам, он в отчаянии думал о пространстве, разделявшем его с уязвленным и несчастным другом. Встреча со смертью для такой чувствительной женщины, как она, – очень тяжелое испытание. Лицом к лицу с пустотой. А эти скорбные формальности! Элен теперь одна, и ей не на кого опереться.
Он повернул ручку звука. Голоса взрывом заполнили комнату. Два политика – один от большинства, другой от оппозиции – вцепились друг в друга по проблемам налогообложения.
Отдаленная болтовня телевизора проникала даже через закрытую дверь. Полулежа на кровати, Анн листала рукопись книги о старинной охоте. Предполагалось, что это будет шикарное издание с богатыми иллюстрациями. Завтра – экспертная комиссия, и она должна представить свое заключение. Но чем дальше Анн вчитывалась, тем с большим трудом ее мысли совпадали с текстом. Между нею и работой неотступно находился Лоран. Он сидел, развалившись в кресле и обняв ладонями запрокинутую голову.
– Анн, ты чего? – спросил он вполголоса.
– Ничего, я работаю.
– Что-то у нас с тобой не так, я это чувствую.
– Есть от чего, не правда ли? – спросила она.
– Это потому, что я не хочу ходить на вечерние курсы в школу декоративного искусства?
– И из-за этого, и из-за всего остального, Лоран. Не будем затевать дискуссию. Ты ненавидишь свою работу, ничего в жизни тебя не интересует. Даже деньги, которые ты зарабатываешь! Я в таком случае все меньше и меньше интересуюсь тобой – вот и все!
– Что ты хочешь этим сказать? – выкрикнул он, поднимаясь.
Анн не ответила, притворно углубившись в чтение. Лоран подошел к кровати, его тень закрыла страничку с текстом.
– Видишь ли, Анн, – сказал он, – ты всегда недовольна. Ты хотела, чтобы я работал с тобой, и я согласился. Ты пожелала, чтобы я жил с тобой, и я здесь, в твоей комнате. Теперь ты требуешь, чтобы я ходил на вечерние курсы. На работе я превратился в заморыша, но я еще должен до одиннадцати часов учиться орудовать циркулем и рейсфедером! И так – три или четыре года! И все это для того, чтобы как следует слиться с обществом, гниющим от денег! Мы закончим тем, что уничтожим себя. Обоих – и тебя, и меня. И все потому, что ты вбила себе в голову, будто нужно зарабатывать как можно больше денег, и тогда будешь счастлив. Но с тех пор, как я работаю, и ты это чувствуешь так же, как я, все между нами пошло прахом. Ты уже не такая, я почти свихнулся.
– Вот что, Лоран, хватит! – оборвала она. – Мои требования, твоя любовь, твои теории, мой уют, деньги, общество. Ты просто лентяй и фразер!
– Анн!
Он попытался взять ее за руки. Она оттолкнула его:
– Нет!
Анн нервно схватила карандаш и попыталась сделать в книге пометку. Но вместо текста со страницы на нее смотрел Лоран. А тот, пораженный ее словами, молчал. Он повернулся к ней спиной и принялся раздеваться с мальчишеской резкостью, разбрасывая одежду по всей комнате. Оставшись совершенно голым, он бросился в постель животом вниз и спрятал лицо в изгиб согнутой руки. Анн не пошевелилась. Он дышал чуть слышно, и вытянувшееся рядом с нею тело испускало волнующий матовый свет. Работать она больше не могла. Что же делать? Все забыть? Уснуть? Ей вдруг показалось, что она все время как бы крутит ручку ворота глубокого колодца и вытаскивает из его чрева Лорана, но стоит только ей дать слабину, как веревка снова разматывается, и тот опять проваливается в пустоту.
Анн отложила рукопись, потушила лампу и прилегла рядом с юношей, положив голову на подушку. В темноте послышался жалобный, тихий голос Лорана:
– Ты не любишь меня больше, Анн?
Это прозвучало так, будто рядом с ней, бок о бок, простонал раненый. Со всех сторон ее омывало исходившее от него тепло.
Она прошептала:
– Молчи, прошу тебя! Ты рта не можешь открыть, не ляпнув какую-нибудь глупость.
Немного погодя она кожей почувствовала, как он в темноте смотрит на нее. Она молча сняла с себя ночную сорочку и легла на покатую спину Лорана. От прикосновения он весь задрожал. Обеими руками она ласкала его волосы, слегка стягивая их на затылке, целовала мочки его ушей, покрывала поцелуями его щеки. И ощутила на губах солоноватый привкус его слез. Он плакал. Анн была настолько тронута, что жалость к нему затуманила все ее мысли. Внутри ожило и разгоралось нетерпение. Она больше не знала, чего ей хотелось где-то там, в другом бытии и куда она там стремилась. Распахнутыми глазами она силилась разглядеть в темноте смутный блеск других глаз, тех, что искали ее. И она простонала:
– Я устала от тебя! Ты сводишь меня с ума. Я не знаю, что с тобой делать! Я стараюсь, но все напрасно… Я больше так не могу!..
Он перевернулся на спину. Анн высвободилась и осторожно легла на него сверху. Всем своим телом она ощущала то, в чем так нуждалась, – нежность и тепло его кожи. Она развела его руки в стороны, уподобив распятию, и уткнулась лицом в мужскую подмышку.
Прикоснувшись губами к ее затылку, Лоран прошептал:
– Анн, любовь моя, жизнь моя! Если ты хочешь, я буду ходить на эти курсы. Только будь ласкова со мной…
Она чуть приподнялась над ним, словно хотела пропустить себе на грудь, на живот немного воздуха, и снова, бесконечно медленно, с каким-то ужасающим наслаждением опустилась в ночи на ждущее и требующее тело, слепое и упругое.
21
С самого начала Анн едва сдерживалась, чтобы не задать вопрос, так и просившийся ей на язык. Если она и согласилась присоединиться к Марку в «Старине Жорже» в половине седьмого, то лишь из-за странного предчувствия таинственности, присутствующей во всем этом. Совершенно выздоровевший, со свежим лицом, он непринужденно и шутливо рассказывал о своей болезни:
– В общем-то весьма живой и темпераментный мужчина, я вдруг ощутил себя немощным стариком, неспособными завязать себе шнурки. Смещение позвонка. И, кажется, это может повториться. Посоветовали заниматься физкультурой. Ты можешь представить меня дергающимся по утрам перед зеркалом?
Анн сделала небольшой глоток вина:
– Еще как! Ты всегда тщательно следил за своей персоной.
– Это упрек?
– Скорее комплимент. Кстати, ты забыл мне сказать, что живешь не один.
Марк не шелохнулся, но она догадалась, что задела его за живое.
– Не думал, что моя частная жизнь интересует тебя с этой стороны, – буркнул он в ответ.
– Марк, я о себе рассказываю тебе все.
– Это не одно и то же.
– Э, нет, не юли. Или ты мне уже не друг?
– Я никогда им не был и не буду, – уверенно ответил он и склонился, чтобы заглянуть Анн в лицо.
Она тем временем думала о Лоране. Ему снова не хватило чувства юмора, когда она рассказала ему про свое рандеву с Марком: «Опять? Зачем? Где? Во сколько?»
– Хорошо, хорошо, – сказала она. – Я не буду задавать вопросов. Эта женщина останется для меня твоей тайной поклонницей.
В бистро становилось шумнее. Два молодых парня препирались с хозяином, пытаясь расплатиться по счету зажигалкой. Марк, казалось, о чем-то серьезно размышлял. Он заметно колебался: шаг назад или прыжок вперед. И внезапно признался: