Т. И. Каминская - «Антика. 100 шедевров о любви». Том 5

Пока, подруги, с пленницами гость

Прощается, сбираясь в путь обратный,

К вам, милые, я выйти поспешила,

Поведать вам, что я предприняла,

Печалью поделиться и поплакать.

Ведь деву ту – нет, верно, уж не деву! —

Я приняла, как корабельщик груз,

Погибельный для сердца своего.

Теперь мы обе на одной постели

Ждем тех же ласк. Вот дар мне от Геракла

За то, что я очаг блюла так долго,

Считая мужа преданным и честным.

Я на него сердиться не могу:

Необоримым болен он недугом.

Но с нею вместе жить… О, кто бы мог

Делить с другой единого супруга?

Я вижу все: краса ее в расцвете,

Моя же – увядает. Взор мужчин

Рвет первый цвет, иного им не надо.

Боюсь, Геракл, зовясь моим супругом,

На деле другом будет этой, новой.

Но я сказала: гнев не подобает

Разумным женам. Я открою вам,

Чем думаю помочь своей невзгоде:

Есть у меня от чудища подарок, —

Хранится много лет в сосуде медном, —

От Несса[64] космогрудого; когда

Он умирал, дар этот, юной девой,

Я получила. Чрез Евен[65] глубокий

Кентавр людей переправлял за плату,

Без паруса и весел, на руках.

Когда я молодой женой Геракла

Уехала, покинув дом отцовский, —

Меня он нес. Вдруг посредине брода

Бесстыдною рукой меня схватил.

Я вскрикнула. Геракл мой в тот же миг

Крылатую пустил стрелу, и в грудь

Она со свистом чудищу вонзилась.

И Несс сказал, кончаясь: «Дочь Ойнея,

Поверь моим словам – себе на пользу:

Ведь я тебя последней перенес.

Коль ты мою запекшуюся кровь

Сберешь руками, там, где черным ядом

Окрашена она Лернейской Гидры,

В ней обретешь ты приворот надежный

Для мужниного сердца: никогда

Он женщину другую не полюбит».

Все это мне припомнилось, подруги.

Я бережно хранила сгусток в доме.

И вот, хитон я смазала той кровью,

Как Несс велел перед кончиной. Дело

Совершено. Я колдовства не знаю

И не терплю причастных колдовству, —

Но, может быть, приворожу Геракла

И одолею чары этой девы.

Так поступить решилась я. Но если

Мой шаг безумен, отступлюсь сама.

Нет, если ты уверена в успехе,

Поступок твой, нам кажется, не плох.

Да, в средстве я уверена, хоть раньше

Его мне не случалось испытать.

Предпринимая, надо знать наверно, —

А у тебя есть вера, знанья – нет.

Узнаем скоро. Вижу, он выходит

Из двери: в путь обратный собрался.

Но сохраняйте тайну! Если скрыт

Проступок наш, то не позорен он.

Что приказать изволишь, дочь Ойнея?

Я слишком долго задержался здесь.

Вот что успела я надумать, Лихас,

Пока ты пленниц в доме занимал.

Снеси одежду праздничную эту,

Мной сотканную, мужу моему;

Но накажи, чтоб до него никто

В нее другой не вздумал облачаться;

Чтоб солнца луч ее не увидал,

Ни пламя очага, ни огнь алтарный,

Доколь ее Геракл в виду у всех

Богам не явит в день закланья жертв.

Вот мой обет: увижу иль услышу,

Что он спасен и дома, в сей хитон

Его одену, и богам предстанет

Он в блеске новом, в новом облаченье.

Предъявишь знак ему, и тотчас он

Печать от перстня моего признает.

Теперь иди и помни, что посол

Своей не руководствуется волей.

И будем мы тебя благодарить,

И он и я, признательные оба.

Примерно соблюдая долг Гермеса,

Я порученья выполню твои.

Ларец с подарком отвезу и точно

Все передам, что ты мне наказала.

Теперь ты можешь отправляться в путь:

Ты знаешь все, что происходит в доме.

Да, и скажу, что все благополучно.

Про чужестранку тоже: ты свидетель,

Как я радушно встретила ее.

От радости затрепетало сердце.

Что ж передать еще? Боюсь, не рано ль

Рассказывать ему, как я тоскую,

Не зная, сам тоскует он иль нет.

(Уходит.)

Вы, вблизи корабельных приютов,

И у горных горячих потоков,[66]

И на склонах Этейских живущие,

И на взморье залива Мелиды,[67]

На брегах златострельной богини,

Где Пилейские сборища[68] эллинов

Прославляемы с давних времен!

Скоро звонкоголосая флейта

Прозвучит не напевом печали,

Но в согласии с лирою Муз.

Возвращается к нам победителем

Сын могучий Кронида. В награду

За свершенные подвиги к дому

Он с богатой добычей спешит.

Ожидали двенадцать мы месяцев,

Но не видели в граде лица его, —

Пропадал где-то за морем без вести.

А его супруга милая

Здесь томилась и рыдала,

Горько плакала, несчастная.

Но наконец многотрудным деяньям

Ярый Арей полагает предел.

О, явись! О, явись! Да не медлит

Твой корабль многовесельный в море,

Да причалит у нашего города!

Ты покинь на дальнем острове

Алтари, где ныне жертвами —

Слышим – чествуешь богов!

В новой одежде, исполненный страсти,

Обвороженный любовью, явись!

О милые подруги, как мне страшно!

Не слишком ли далеко я зашла?

О чем ты, Деянира, дочь Ойнея?

Не знаю, но боюсь, как бы во зло

Не обратилась сладкая надежда.

Ты разумеешь свой подарок мужу?

Да, именно. Теперь я всем скажу:

Не действуйте, пока не все вам ясно.

Скажи, коль можно, что страшит тебя?

Случилось небывалое, подруги;

Открою вам неслыханное чудо:

Тот самый клок прекрасной белой шерсти,

Которым я нарядную одежду

Натерла, весь исчез. Его извне

Ничто не съело, – сам себя съедая,

По камню он расплылся. Чтобы вам

Точнее знать, я расскажу подробно.

Все то, чему кентавр, стрелой смертельной

Пронзенный в бок, меня учил, страдая,

Я выполнила точно. Сохраняла

Его слова я в памяти, как надпись

На бронзовой таблице. Соблюдала

Его наказ: держать подальше зелье

От солнца и огня, в укромном месте,

Доколь его не применю я к делу.

Все соблюла. Теперь же, в должный час,

Там, в комнатах, я средство применила,

Взяв шерсти клок от нашей же овцы.

Сложила ткань и в недоступный солнцу

Ларец замкнула, как известно вам.

Вернувшись в дом, я вижу вдруг такое,

Чему нет слов, что превосходит разум.

Ту шерсть, которой мазала одежду,

Я бросила на солнечном припеке.

Нагрелся постепенно клок и вдруг

Стал расплываться по полу и течь, —

И более всего похоже было,

Что деревянные текут опилки.

Так весь он разошелся. А на месте,

Где он лежал, вскипают комья пены,

Как будто сок багровых гроздьев Вакха

Разлили по земле в палящий зной.

Несчастная, не знаю, что и думать.

Я вижу дело страшное свое!

Кентавр из-за меня погиб: с чего же

Ему желать мне блага в смертный час?

Нет! Погубить убийцу он замыслил

И обольщал меня. Но я лишь ныне