Мейвис Чик - Антракт

— Откуда это? — поинтересовалась я.

— «Цимбелин».

— Не знаю этой пьесы.

— О, — сказал он, прикасаясь пальцем к бутонам, — обычная история о любви и предательстве. Как и все у Шекспира. Я был Якимо. Хорошая роль.

— Любовь вовсе не обязательно бывает вероломной. Только в пьесах, книгах и вообще. В реальной жизни она может быть — гм-м — очень приятной.

Мне показалось странным, что я высказала подобную мысль.

— Любовь, моя дорогая девочка, всегда вероломна и всегда приятна…

Он поднялся.

— Я немного замерзла, — сказала я.

— Тогда пойдем в дом.

— Почему ты просто не обнимешь и не согреешь меня? — Я прижалась к Финбару. — Я не хочу пока возвращаться. Здесь так красиво.

Я молилась, чтобы он не смог трезво оценить мои слова — что в его состоянии было практически невозможно, — ведь я солгала. Красоты не было и в помине. Ночь была облачной, воздух — сырым, на темной тропинке в моем саду лежали мрачные унылые тени, а повсюду под ногами — вырванные мокрые сорняки. Как ни напрягай воображение, невозможно было представить, что мы в беседке, залитой лунным светом. Я еще глубже зарылась лицом в его джемпер, и Финбар обнял меня с некоторым воодушевлением.

— От тебя приятно пахнет, — сказал он.

Я поняла, что на холоде он слегка протрезвел. Ничего страшного, я всегда могу влить в него еще немного спиртного, когда мы вернемся.

— Знаешь, кого я так же обнимал сегодня вечером? — со смехом спросил он.

Я постаралась дышать как можно ровнее и спросила весело, хотя, может быть, немного приглушенно:

— Нет, кого?

— Мэрион Френч.

— Актрису?

— Кинозвезду, — поправил он.

— Она твоя подруга?

Вдох, пауза, вдох…

— Нет, — он засмеялся, — никогда раньше не встречались. Но на этой фотосессии она была.

И передышка…

— Зачем?

— Агент проталкивает ее в этот фильм про боксеров…

Если не двигаться, мне был слышен стук его сердца.

— …Отличные могут быть сборы.

— Она очень красива.

— Она ужасная зануда.

Мне нравилась эта женщина.

— А мне бы хотелось быть похожей на нее.

— Ты могла бы дать ей сто очков вперед.

— Она очень сексуальна. — Я прижалась к нему еще сильнее, стараясь не замечать, что мы практически увязли в сорняках.

— Она ужасна. Должно быть, у нее под норковой шубой тонна стали. Что я чувствовал, так это ее сиськи — они уткнулись в меня, как недоспелые дыни.

— Прости. — Я поспешно отстранилась.

— Все в порядке, — любезно сказал Финбар. — Твоих я совсем не чувствую.

Самый сомнительный комплимент, который мне когда-либо делали.

Он немного покачнулся и сказал «Упс» — это прозвучало ободряюще.

— Она получит роль? В этом фильме?

— Ни малейшего шанса, — ответил Финбар со счастливым видом. — Клейтон-младший настоящий христианин. Не выносит сексуальную распущенность. Хочет, чтобы все было достойно, по-христиански и отличного качества. Ничего греховного! Ясно? — Он говорил, имитируя произношение кинопродюсера.

— А что вообще можно считать греховным? И, кстати, кто из нас без греха? — спросила я.

— Именно это я и сказал Джимбо. — Финбар обхватил руками мою голову и поцеловал в переносицу. — Все эксцентрики так же проницательны, как ты?

По моему телу пробежала дрожь.

— Пойдем, — позвал он, обнимая меня за плечи, — холодно, и ты вся дрожишь. Нужно вернуться в дом. — Он повернулся и изящно склонился перед примулами. — Спасибо, мои дорогие, за ваше весеннее представление.

Я обогнала Финбара и успела погасить лампу в кухне, — свет имеет отвратительную особенность менять настроение.

— Потанцуем, — предложила я, когда мы снова оказались в жаркой комнате, выходящей в холл. — Давай устроим праздник. Ешь, пей и веселись, — сильное желание подвигло меня на крайнюю изворотливость, — потому что завтра мы…

— Я бы действительно съел что-нибудь, — согласился он.

— Выпей виски. — Я щедро наполнила бокал. — Побалуй себя. Ты ведь говорил, что собираешься напиться…

И, пока Финбар стоял с бокалом в руке, я крутила ручку настройки старого доброго радиоприемника.

Если ждешь знамения, то обязательно его получишь. Для полуночников кто-то очень чуткий решил поставить песню Эллы Фицжеральд. Она проникновенно пела: «Звезды падают на Алабаму. Мои руки крепко обнимают тебя…» — и мы приникли друг к другу и задвигались под музыку, периодически останавливаясь, чтобы он глотнул виски. Из Алабамы мы переместились на «Синюю луну», моя рука лежала на его заду — он был очень даже неплох, — и мы танцевали еще и еще.

«А потом я внезапно увидела передо мной того единственного, кто был в моем сердце…»

— Ты прекрасна, — прошептал он мне на ухо.

— Да, — тихо согласилась я.

— Да, ты знаешь все слова.

Я прикоснулась к его шее.

Финбар передернул плечами.

— Поцелуй меня, — попросила я, сильно нервничая.

Уверенная соблазнительница, какой я наивно себя представляла, такого не могла допустить. И все же одному из нас нужно было подтолкнуть события, мы не могли всю ночь топтаться на месте.

— Финбар, — спросила я, — неужели тебе не жарко?

Глупый вопрос — жар исходил от него.

— Да, — пробормотал он где-то в районе моего уха.

— Выпей и охладись. — Я протянула ему бокал, и он выпил, как послушный ребенок, глядя на меня поверх него. — Может быть, снимешь джемпер?

— Герань, ты пытаешься соблазнить меня?

— Да, — твердо ответила я.

Зачем увиливать?

— Ты восхитительная девушка и очень соблазнительная, — сообщил он. И икнул.

Мы, с трудом переставляя ноги, поднялись по лестнице. Финбар практически повис на мне около двери в туалет, пока мы вдвоем пытались снять с него свитер. Круглый ворот может оказаться западней, когда нужно быстро освободиться от одежды.

— Восхитительная, восхитительная девушка, — бормотал он.

— Восхитительный, восхитительный мужчина, — повторяла я и тянула джемпер, рискуя свернуть ему шею.

Что ж, все-таки мы его сняли и успешно добрались до спальни. Я начала думать, что переборщила со спиртным, когда он, снова заважничав, снял туфли и стащил носки. Затем, самостоятельно поднявшись — звук молнии, потянул, стащил, — выбрался из джинсов, снял трусы и, прекрасный в своей наготе, развалился на кровати.

И имел наглость сразу же крепко уснуть.

Я, архиепископ Кентерберийский и королева — мы гарантированно защищены от СПИДа.

Как смогла, я пристроилась рядом с Финбаром — наши лица оказались очень близко друг к другу, — и пальцами приподняла ему веко. Зрачок описал небольшой круг, дернулся, и глаз снова закрылся. Я провела рукой по его спине, но красавец не шелохнулся. Финбар был великолепно сложен, просто идеально для предложенной ему роли боксера… и для той роли, которую я ему определила. Я вздохнула, стараясь привыкнуть, что после такого длительного перерыва кто-то оказался в постели рядом со мной. «Я не смогу уснуть», — в ту ночь это была моя последняя здравая мысль.

Прошло несколько секунд, прежде чем я поняла, что за звук разбудил меня. Луч солнца бил в глаза, я заморгала и снова зажмурилась. Снова этот противный звук, а потом что-то упало. Я все вспомнила и потянулась, надеясь, что выгляжу не очень растрепанной. Открыв один глаз, я постепенно привыкала к яркому солнцу. Потом пригляделась и увидела обнаженного мужчину, прыгавшего на одной ноге — другая безнадежно запуталась в трусах. Он едва двигал рукой, пытаясь ухватиться то за трещащий кусок хлопка, то за голову. И дергался, как зверь, страдающий от сильной боли.

— О Боже, — бормотал он, — Боже, Боже! — Потом, сдавшись, упал на пол, снова застонал и тихо пожаловался: — Голова, моя голова…

— Полцарства за мою голову, — хихикнула я.

— Совсем не смешно. — Приглушенный голос доносился откуда-то из района коленей.

Мужская ступня — практически идеальная, потому что ей никогда не приходилось приспосабливаться к крайностям обувной моды, — осторожно прокладывала путь в сторону отверстия для ног в изделии «Уай-франт»[27]. Вторая, на которой все еще виднелся едва заметный след от острого каблука, какое-то время продолжала дергаться, пока тоже не достигла своей цели. Финбар ухватился за резинку и, снова застонав, поднялся; эластичный пояс шлепнул его по талии. Он постоял некоторое время, похожий на приболевшего Геркулеса, — слабый, но торжествующий. Дрожа от возбуждения, я похлопала по пустующему месту рядом с собой.