Я сунула бокал, к которому даже не притронулась, в руку Робина и отправилась на свое место, чтобы подождать начала в тишине. Как и прежде, вмешательство посторонних вывело меня из равновесия. Я предпочитала хранить свою любовь в тайне. Одного вздоха достаточно, чтобы разрушить такое счастье. Не следует никому о нем рассказывать.
Когда пьеса закончилась, восторгам зрителей не было предела. Мои ладони болели от аплодисментов, а полуобнаженный, запачканный кровью антигерой пьесы воскрес как раз вовремя, чтобы выводить своих коллег на поклоны. Откровенно говоря, в самом конце во время чрезвычайно напряженного боя на мечах между Кориоланом и Авфидием я очень волновалась. Вспомнив о своей роли в срыве репетиции, я испугалась и в ходе боя решила, что если Кориолан выйдет из него невредимым, то я больше никогда не буду есть шоколад, парковать машину на двойной желтой полосе и нарушать моральные нормы. Я уткнулась носом в плечо Робина и лишь чуть-чуть подглядела в конце, а в финале, когда Финбар упал и умер, я вытирала слезы. Я ненавидела Авфидия. И позже, когда мы хлопали и кричали «Браво!», а Финбар внезапно взял за руку своего былого противника и вышел вместе с ним на поклон, боюсь, я засвистела.
— Джоан, — сказал Робин, — прекрати, все смотрят.
— О, к черту всех, — крикнула я. — Ура, ура! Он сделал это! Он сделал это… — Я подпрыгивала в кресле, и лепестки примулы летели во все стороны, — теперь они были окончательно мертвы, как и подобало моменту.
Внезапно я осознала, что Робин смотрит на меня со смешанным выражением удивления и неприязни. На мгновение я посмотрела на себя его глазами: обезумевшая женщина, которая переполнена эмоциями и разбрасывает по всему залу сморщенные лепестки. А поскольку я не могла придумать, как заставить его отвести взгляд, то показала язык. Бедняга моргнул, как будто я ударила его.
— Ура! Ура! Ура! — медленно и отчетливо произнесла я снова, глядя на него. Потом подпрыгнула в кресле еще несколько раз и, протянув руку, ущипнула Робина за нос. — И еще раз ура!
— Прекрати, — сказал он, убирая мою руку.
— Ладно, а ты прекрати так смотреть на меня. В чем дело? Ты разве не видел, как люди радуются? Я уверена, в Канаде твоему Лоуренсу кричали «ура!».
Он потер нос. И продолжал смотреть на меня. Все зрители уже направлялись к выходу, но мы оставались на местах.
— Ну? — спросила я и подпрыгнула еще один или два раза, как ребенок, которому сказали сидеть тихо.
— Я просто никогда не видел тебя такой… гм-м… э-э… гм-м…
— Такой… гм-м… какой?
Я посмотрела на него в упор и потянула за галстук-бабочку. По-моему, он покраснел, хотя мои глаза все еще были влажными от радости, а в зале стоял полумрак.
— Такой… гм-м… э-э… какой, Робин?
— Ну, э-э, — он боролся с собой, — такой оживленной.
«Разве в английском языке мало слов? — задумалась я на мгновение. — Я здесь надрываюсь от неописуемого восторга, а он только и может сказать, что я оживленная? Но как же сообщить ему правду?»
— О, Робин, Робин! — Я приложила ладони к его лицу и сжала ему щеки, пока он не стал похожим на эскиз Эпштейна.
Он резко отодвинулся, и я его понимаю, — щипок за нос и натянутый галстук-бабочка наверняка доставили ему сильный дискомфорт.
— Разве ты не понимаешь… Неужели сейчас не понял, что я люблю его?
Я собиралась добавить, что и Финбар любит меня, но посчитала это излишним.
И подобно тому как в вечер происшествия с creme de menthe моя бедная дорогая мамочка в прямом смысле слова отшатнулась от Финбара — тогда я впервые в жизни наблюдала это, — теперь я увидела, как человек по-настоящему спал с лица. Обычно беспристрастное лицо Робина Карстоуна внезапно стало похоже на сдувшийся воздушный шар.
— Это, — тихо произнес он из-под складок своего изменившегося лица, — очевидно.
Что бы вы обо мне ни думали из-за фраз типа «страшна как смерть» по отношению к женщинам, я — добрый человек.
— Мне кажется, нам сейчас стоило бы пойти и выпить что-нибудь, — сказала я, оглядывая практически пустой зал.
Вы даже не представляете, насколько я добрая.
На самом деле мне хотелось помчаться за кулисы, ворваться в гримерную Финбара, с восторгом броситься в его объятия и поблагодарить за игру единственным способом, который я могла придумать: старым как мир и по-прежнему приносящим самое большое удовольствие. Но бросить Робина в такой момент могла бы только жестокосердная женщина. В любом случае мы еще успеем наверстать свое у Джимбо.
— Пойдем же, — весело сказала я, помогая ему подняться, — выпьем, расслабимся здесь, а потом поедем на вечеринку. — И практически без помощи со стороны Робина я поволокла коллегу в буфет. — Держись, — приказала я, — мы побудем здесь до отъезда.
Он немного собрался с силами и достал бумажник.
— Нет, нет, — весело продолжила я, — за мой счет.
Звучно чмокнула Робина в щеку и подтолкнула к стулу.
«Я никогда ничего тебе не обещала, — говорила я про себя, пробираясь сквозь толпу, — вообще ничего. Это все твоя вина, плюс твой Лоуренс и твое воображение. И я не ощущаю ни капли вины, вовсе нет».
— Тройную порцию виски и апельсиновый сок, — заказала я у барной стойки. — И побыстрее.
Я подумала, что Робину, возможно, понадобится поддержка, а поскольку я не собиралась прибегать к искусственному дыханию, спиртное показалось мне неплохим выходом. Знаю, знаю, это было не очень оригинально, но в тот момент из-за нервного потрясения ничего другого придумать я не могла.
Между тем поверженный Робин сидел не шелохнувшись. Я вложила бокал в безжизненную руку. Неужели мне всю жизнь суждено играть для мужчин роль миссис Бахус?
— Спасибо, — сдавленно произнес он и одним глотком опустошил бокал.
И неужели они всегда будут помогать мне в этом?
— Если хочешь, ты можешь поехать домой, — сказала я, — спасибо, что пришел.
— О нет, — ответил он, поднимаясь, — я намерен доставить тебя в сохранности, как меня и просили.
И Робин отправился за следующей порцией спиртного.
Я небольшими глотками пила из своего бокала и думала о том, что жизнь уже никогда не будет прежней. Какое же это замечательное чувство — любовь!
Так или иначе, нам нужно было провести время.
— А как тебе Виргилия? — спросила я.
— Кто?
— Его жена в пьесе.
— Очень удобно, — сказал он, поглаживая бокал. И мрачно добавил: — Иметь жену.
— Красивая, как считаешь?
— О да, — ответил он. — Жены, они красивые.
— И имею в виду пьесу, Виргилию…
— Что? Ах эта… Слишком толстая.
— А как тебе момент, когда он взял за руку Волумнию?
— Кого?
Разговаривать так было ненамного лучше, чем беседовать с пустым стулом.
— Волумнию, его мать.
— Правда? — спросил Робин. — Она была там?
Я обращалась к пустому стулу.
Он водил пальцем по краю стола, словно напряженно размышляющий Архимед.
— Знаешь, когда он сказал… — я не очень хорошо помнила этот момент, — что-то о том, что он поклялся отдать… Что это не следует называть отречением. Какой это был красивый момент!
— Пора идти, — сказал Робин, поднимаясь. Он немного покачнулся, но потом выпрямился. И мы пошли.
Я чувствовала радость и волнение одновременно, словно мне предстояло очнуться ото сна или пережить нечто подобное, — как будто я была одной из поэтических героинь-бутонов, готовых превратиться в цветок.
Ночь была необычайно теплая, и мы шли по мосту в сторону Стрэнда, не обращая внимания на проезжающие такси. Вода казалась черной и гладкой, лишь изредка по ней пробегала серебристая рябь. Облака закрывали только часть неба, и видно было, как луна подсвечивала размытые границы тумана. Я нисколечко не озябла, была полна энергии и не возражала против того, чтобы идти пешком всю дорогу до дома Джимбо, вот только это заняло бы слишком много времени. А мне больше всего на свете хотелось оказаться рядом с Финбаром.
Когда мы почти перешли мост, Робин, все это время хранивший полное молчание, заявил ни с того ни с сего:
— Ты как маленькая острая игла в моем боку. Всегда.
— Мне жаль, — смиренно произнесла я.
— Жаль! — закричал он. — Ради Бога, женщина! Именно сегодня ты решила сообщить мне, что любишь его!