— С вами?!
— Со мной, а что?
— Да, да, конечно!
Он смотрел на меня недоумённо.
— Убери свою швабру с ведром, чтобы никто не споткнулся и не упал, а я пока чай приготовлю.
Я не знала, что мне думать и чего ожидать. В ординаторскую шла как на эшафот. Сердце стучало так, что мне казалось, всё спящее отделение его стук слышит.
В кабинете меня ждал накрытый стол и даже пирожные-профитроли, мои любимые. Много.
— Ешь давай, — проговорил он, — ешь и слушай. Я всё присматриваюсь к тебе, приглядываюсь и понять никак не могу. Скажи мне, пожалуйста, что ты тут делаешь?
— Подрабатываю.
— Зачем?
— Опыта набираюсь…
— Это когда тряпкой из стороны в сторону машешь? Вот тогда ты опыта набираешься? Какого опыта? Ты бы лучше дома лишний раз полы помыла, всё матери помощь. А тут наши баба Дуся и баба Клава без тебя справятся. Тебе нужны деньги? На что? Ты не куришь, вредных привычек, которые не оплачивают родители, не имеешь.
— Вы хотите, чтобы я ушла с работы? — ком стоял в горле. Я этого Илью Владимировича практически ненавидела в тот момент.
Но если эмоции у меня сильны, то я ем. Просто катастрофически ем. Вот и сейчас я, чуть не плача, поглощала профитроли одну за другой.
— Да, я хочу чтобы ты ушла с работы. Потрать время освободившееся с пользой. Займись чем-нибудь, хобби каким. Понимаешь, никакого опыта ты не приобретаешь, серьёзных денег не зарабатываешь. А учёба страдает, я говорил с преподавателями. Иногда тебя просто жалеют. Девочка работает! Недоедает, блин, девочка! Я и с отцом твоим говорил, хотя он считает, что работа дисциплинирует, но я его убедил, что не та работа и не для того человека. Ты со специальностью определилась? Или как?
Меня просто выводил из себя его покровительственно-поучительный тон. Я понимала, что уволюсь завтра же, что больше сюда ни ногой, что человек, от вида и голоса которого я просто таяла, который так прочно, практически намертво поселился в моём сердце, теперь просто рушит мою жизнь. Я так хорошо пристроилась. Я могла смотреть на него издали, мечтать могла, а он…
Но он задал вопрос, и я должна ответить. Нет, не думала я определяться со специальностью. Знала только, что хочу быть практиком, что наука не для меня, и биохимия не для меня. Как бы я ни любила я маму и дядю Глеба, их работа казалась мне скучной: пробирки, анализаторы и таблицы, статистика и ещё раз статистика. Нет, нет и нет — не моё.
Но сейчас надо было сделать выбор и ответить. Не говорить же, что я тут торчу по личным соображениям.
— Хирургия, мне нравится хирургия. И можете не волноваться, я уволюсь, и меня вы больше не увидите.
После этих слов я запихала в рот следующий профитроль, встала и собралась выйти из ординаторской. Он надо мной ржал, просто открыто нагло ржал и не скрывал этого. Но как было красиво его улыбающееся лицо… потрясающе красиво…
— Сядь, я ещё не закончил. Значит, хирургия. Это кое-что объясняет. Но ты пошла не по тому пути. Я хочу предложить тебе другой вариант. Да, ты увольняешься и полы больше не моешь. Но ты можешь приходить в дни моих дежурств. Буду давать тебе задания, выучишь, ответишь, а дальше позволю присутствовать на операциях. Пока так.
Мой гнев сменился радостью. О таком я и мечтать-то не смела. Я ничего не смогла произнести, кроме: «Спасибо!» И своё спасибо я произнесла раз двадцать, не меньше.
Я накатала заявление на увольнение, допила чай, доела пирожные.
А потом произошло самое невероятное. Мы обменялись телефонами.
Он принёс мне свой график дежурств, но обещал звонить, если что-то изменится.
А потом болтали просто ни о чём. Вернее, всё не так, он рассказывал, как работал в первые годы. Как учился в институте, про преподавателей рассказывал, которые были у него. Некоторые из них вели занятия и у меня.
Но я просто слушала, потому что никак не могла поверить в своё свершившееся счастье, я упивалась звуками его голоса. Я находилась на вершине блаженства.
Неужели он заметил меня, неужели я ему… Нет, не буду загадывать.
Не буду! Буду жить здесь и сейчас, буду довольствоваться тем, что имею. А мне вон какой кусок счастья только что отвалили. Такой, что и подумать я не могла, да и представить не могла в самых далеко идущих мечтах.
Пол я домыла лишь перед рассветом.
А потом пошла на занятия.
Сегодня мне Ванька казался особенно молодым и особенно глупым. Ничего в нём нет, ни лоска, ни внешности, ни жизненной позиции. Мальчишка и всё.
Я ему, конечно, рассказала — и про увольнение, и про предложение Ильи Владимировича. С радостью такой рассказала, с восторгом. Пусть завидует.
А он сник, помрачнел и очень односложно отвечал на все мои вопросы. Так односложно, что мне и разговаривать с ним расхотелось. Он же друг, он должен радоваться за меня. У меня такая возможность погрузиться в профессию.
— Когда ты решила стать хирургом? — вдруг спросил он.
— Давно, а что?
— Ты никогда об этом не говорила.
— Ты считаешь, что я обо всём должна говорить?
— Я думал, что мы друзья.
Нас отвлекли девчонки из группы, потом началась пара. После которой Ваня проводил меня до самого дома. Шли молча, не проронив ни единого слова.
Только когда уже входила в подъезд, я услышала его слова:
— Я буду за тебя бороться, Анюта.
========== Предновогодняя кутерьма ==========
— Аня, ну почему надо дежурить в новогоднюю ночь? Ты уволилась. Графика работы у тебя нет. Новый год — семейный праздник. Где ты должна быть?
— Дома с семьёй. Мама, можно сделать исключение? Я не могу отказать человеку, который сам вызвался меня учить. Понимаешь, мама?
— А ещё тебе этот человек нравится! Так?
— Да причём здесь это? Я учусь, и собираюсь учиться.
— Дочь, я против!
— Что у вас тут происходит? — дядя Глеб вошёл в кухню, где случился весь этот разговор.
— Вон, племянница твоя собралась новогоднюю ночь проводить в приёмном покое хирургии.
— Значит, так для неё правильно. В чём дело, Маша?
— Я думаю, что это не то место и не то общество, на которое семейный праздник меняют.
— Не можешь отпустить взрослую дочь?
— Куда отпустить? Глеб, ты о чём? И какая она взрослая?
— Скоро двадцать, однако. Ты была взрослой в двадцать лет?
— Конечно, но только потому, что больше быть взрослым оказалось некому. Мама болела.
— И я был, потому что остался один. К тому времени уже совсем один и сам себе хозяин, и именно в то время выбирал свой путь, ставил цели и думал, как их осуществлять. Почему ты ограничиваешь дочь?
— Глеб, знаешь, такое впечатление, что она тебе чужая, и что тебе просто всё равно, где она и с кем будет!
— Машуня, не нарывайся! Она мне далеко не чужая, проблема в том, что ей пора учиться самостоятельности, а тебе пора её отпустить.
— Что значит — отпустить?! Ты с ума сошёл!
— Позволить быть взрослой. Доверять. Маша, чтобы научиться ответственности, не обязательно терять родителей, наверно, легче, когда они рядом и можно совет спросить, и свои ошибки разделить с ними. Нет, не так? Или тебя она больше устраивает в образе вечного ребёнка? Её жизнь, её выбор. Я так считаю. И нет ничего страшного, если Новый год она встретит в приёмном покое.
— И когда ты стал таким демократом? Ты, который сам за всех всё пытаешься решить?
— Маша, у каждого человека свои недостатки. У меня этот. Я же не отрицаю. А ты ведёшь себя сейчас, как курица-наседка.
— Я курица?!
— Ты курица-наседка.
— Ты зачем пришёл?
— Да вот теперь даже не знаю, говорить или нет. Мы с тобой вроде как поссорились.
— Говори, я думаю, что твой приход к моему разговору с Анютой не относится?
— Да. Не относится.
— Говори.
— Машунь, к нам с Лёней должны прийти его родители. Я хотел попросить вас всех быть тоже.
— И стол, соответственно, с меня?
— Обещаю посильную помощь.
— А Аня?
— Ну конечно, с нами!
— То есть тут её присутствие как члена семьи необходимо?
— Маша, не передёргивай!
— Да я-то что.
Мне надоело слушать их перепалку, и мирить их уже было явно пора.
— Дядя Глеб, я буду у тебя и помогу вам с мамой накрыть стол, а вот Новый год я буду встречать на дежурстве. Но вам обязательно позвоню. Мамуль, я уже взрослая! Честно скажу, не всегда мне это нравится. Но что делать! Выбор у меня невелик, надо учиться жить. Вот что я вам сообщаю, мои милые родственники. Учтите, что я вас люблю со всеми недостатками.