Анна Голон - Анжелика. Королевские празднества

21 февраля 1660 года Людовик XIV прибыл в Котиньяк. Верхом на великолепном скакуне, шаг за шагом, уступ за уступом, король поднимался на гору Вердаль к храму Милосердной Богоматери, которой обязан жизнью.

Воздух был прозрачен и напоен светом, как, впрочем, всегда зимой в Провансе.

Деревенька Котиньяк[1], вот уже более века хорошо известная всем паломникам, лепилась к утесу; солнце заливало ее розоватые черепичные крыши, тихо журчала вода в фонтанах, а пещеры располагали к молитве и созерцанию. Вдали, за бесконечной чередой холмов и долин, воображение рисовало лазурь Средиземного моря, которая смешивалась с небесной синевой.

Там, у подножия разноцветной горы, его мать, королева Анна Австрийская, преклонив в храме колени, вспоминала те мгновения тревоги и надежды, что испытала двадцатью двумя годами ранее[2], когда ее сердце разрывалось между страной, где царствовал ее супруг, король Людовик XIII, и Испанией, которой правили ее братья — Филипп IV и кардинал-инфант Фердинанд, заклятые враги Франции.

В ту пору над ней довлело проклятие бесплодия. Двадцать лет брака, потерявшего всякую привлекательность, угроза развода, которым ее непрерывно пугал неумолимый кардинал Ришельё, чьи политические планы она расстраивала, — все это превратило в кошмар жизнь французской королевы, молодой, красивой и всеми покинутой женщины.

Выстоять она могла, только полностью отдавшись вере и надежде, уповая на заступничество Господа Бога. Лишь мистики[3] поддерживали в ней мужество. Долгие годы они не давали несчастной Анне Австрийской, охваченной страстным желанием стать матерью, пасть духом.

Их смиренные, набожные и тихие голоса мягко, но убедительно шептали ей о божественном предначертании, возвращая веру в себя, в свои силы и в тело, пораженное самым страшным недугом, который может случиться с женщиной, — бесплодием.

Теплота и милосердие мистиков-духовидцев, подобные милосердию Господа, обратившего взор к земле, их пылкие речи, доносившиеся из бедных монастырей и мест паломничеств с единственной надеждой донести Благую Весть, утешали ее.

Сначала появилась кальварианка[4] Анна-Мария из ордена «Девы Голгофы», члены которого приобщились к Страстям Христовым и состраданию Божьей Матери. Этот орден основал отец Жозеф, серый кардинал[5] его высокопреосвященства Ришельё.

Бретонка по происхождению, Анна-Мария, урожденная Анна де Гулен, облачилась в монашеское одеяние в Морле. В 1630 году, в Страстную пятницу, ее охватил религиозный экстаз и на глазах у всех на ее теле проступили стигматы[6]. С тех пор она долгое время была вестником Небес. Людовик XIII и кардинал Ришельё привезли ее в Париж и сделали своей предсказательницей и советчицей; она поддерживала их шаткую веру, которую всегда считала недостаточной, — и не она ли объявила о том, что «Корби вернут»?[7] Настоящее чудо — ведь король с кардиналом помыслить об этом не могли. И хотя они легко забывали о королеве, Анна-Мария помнила о ней, снова и снова повторяя, что Бог услышит молитвы Анны Австрийской и подарит ей ребенка.

Еще была кармелитка, сестра Маргарита из бургундского ордена Святого Причастия в Боне, которой в таинственных видениях много раз являлись Дева Мария и Младенец Иисус.

В год, когда Анна Австрийская направилась в аббатство Фриголе близ Авиньона, чтобы преклонить колени и вновь вознести страстные молитвы к Богоматери Исцеляющей, на Маргариту снизошла божья благодать мистического брака[8] и стигматы. Произошло это 16 февраля 1632 года.

Казалось, ее исключительный духовный путь каким-то образом связан с тщетным ожиданием королевой небесного дара — наследника французского престола. Монахиня поведала, что Господь говорил с ней: «Он любит короля… Он повелел ей молиться о дофине… Молиться перед статуей Младенца Иисуса».

Итак, в своем монастыре обязанностью сестры Маргариты стало облачение для различных церемоний статуи Младенца Иисуса, которого называли Царем во Славе, и она наряжала его в одежды дофина. 15 декабря 1635 года ей было обещано свыше, что она не умрет, пока не увидит дарованного Франции наследника. Весть об этом передали королеве через монахов известного парижского монастыря. А 15 декабря 1637 года кармелитке было видение, что королева зачала дофина… в то время как последняя все еще пребывала в сомнении относительно своего состояния.

И наконец, брат Фиакр[9] — смиреннейший из смиренных. Этот скромный гончар с Монмартра так возлюбил жизнь духа, что получил благословение присоединиться к босоногим августинцам-отшельникам, так называемым «Малым отцам»[10], с которыми он служил мессы по утрам и молился по воскресеньям. Община приняла его 19 мая 1631 года, и он получил новое имя — брат Фиакр Святой Маргариты.

С самого начала скромный монах-августинец осознавал миссию, возложенную на него Небом, — молиться и исполнить данный Богу обет, чтобы несчастной монаршей семье, вот уже двадцать лет живущей в бесплодном браке, был дарован наследник.

Миссия, доверенная брату Фиакру, оказалась столь важной, что он открылся своему исповеднику.

— Отче, вот уже семь лет, как Господь ниспослал мне озарение дать обет Господу Богу и молиться Пречистой Деве за короля и королеву. Я уверен, что Господь дарует им дофина и что об этом необходимо сообщить Их Величествам…

О том, как исполнить обет, брат Фиакр получил весьма точный наказ. Богу угодно, чтобы он совершил три девятидневных молитвенных обета в честь Пресвятой Девы: первый — в Котиньяке, в честь Милосердной Богоматери, второй — в соборе Парижской Богоматери и третий — у самих августинцев в соборе Торжествующей Богоматери[11] в Париже.

Осторожные исповедник и настоятель посоветовали ему испросить у Неба знамение.

Когда распространились слухи о новой беременности королевы, трепет охватил всю страну. Слишком часто надежда оказывалась обманчивой! Кто знает, сколько продлится беременность?

На этот раз брат Фиакр проявил настойчивость.

Королева должна узнать о том, что ему было знамение свыше, о котором он просил в молитвах, следуя совету исповедника.

Однажды, когда августинец горячо молился в келье, он услышал за спиной плач ребенка. Обернувшись, монах увидел Деву Марию, увенчанную тремя золотыми коронами и облаченную в усеянное золотыми звездами голубое одеяние. «Не бойся, сын мой, — произнесла она. — Я — Богоматерь». Тут он рассмотрел ребенка, сидящего у Нее на руках, и упал на колени, приветствуя Иисуса Христа, своего Спасителя. Однако Непорочная Дева сказала: «Это не Мой Сын, но дитя, которого Бог хочет даровать Франции».

Видение длилось около четверти часа, затем Дева Мария исчезла.

Она являлась брату Фиакру еще дважды, и в последний раз обратилась к нему с такими словами: «Сын мой, отринь сомнения. Я хочу, чтобы ты сообщил королеве о том, что она должна выполнить три девятидневных молитвенных обета перед ликом Богородицы, который находится в соборе Милосердной Богоматери в Котиньяке». И тут в скромной келье перед его взором развернулась картина всего Прованса и образ статуи, которую там почитали и которая напоминала ту, что предстала перед ним, но была «чуть более печальной». Видение длилось ровно столько времени, сколько требовалось, чтобы рассмотреть все детали.

Наконец, капеллан больницы Отель-Дьё[12], месье Бернар, сообщил королеве о видениях брата Фиакра. 20 января 1638 года он написал ей длинное письмо, в котором поведал о божественном знамении: «Ликование всей Франции по поводу счастливой новости о Вашей беременности побуждает меня написать Вам эти строки…»

Отныне каждый стремился увидеть брата Фиакра, чтобы укрепить свою веру в то, что королева благополучно разрешится от бремени.

Вскоре его призвали в Лувр.

Беременная королева, исполненная радости и надежды, внимала убедительным речам босоногого Малого отца и отвечала ему на латыни:

— Вы не первый, кто предсказывает мне милость Божью, но вы первый, кто заставил меня поверить в нее.

Озарившая ее вера перешла в животворящую радость, а затем — в невыносимые девять месяцев ожидания и страха за маленькое хрупкое существо. Мучили ее мысли и о поле ребенка. Но теперь все тревоги рассеялись. Дитя, несомненно, родится живым, и это будет мальчик.