На обратном пути барон был настолько погружен в свои мысли, что позволил лошади идти шагом. Анжелика молчала, и он почти забыл о ее присутствии.
Когда они достигли вершины небольшой возвышенности, лошадь и вовсе остановилась.
Барон поднял глаза и заметил вдалеке, на огромном лугу, несколько своих знаменитых мулов, которые паслись вместе. Рядом с ними на фоне облачного неба вырисовывался силуэт одного из ослов-производителей — прекрасный экземпляр осла пуату, о котором говорил мэтр Молин. Почти такой же большой, как молодая лошадь, с длинной темно-коричневой шерстью, словно обрезанной ударами кривого садового ножа, придающей ему сходство с древними, примитивными породами ушедших эпох.
— Он действительно красив, — сказал барон.
— Он пасется совсем близко к изгороди, — заметила Анжелика, — видимо, ищет там свои любимые колючки черной ежевики.
Лошадь, наконец, сдвинулась с места. Через какое-то время они оказались в тенистой лощине.
— Остановимся здесь.
Они любили вот так останавливаться во время прогулок. Отец садился на поросший мхом камень или на выступ коряги на глинистом склоне. Тем временем лошадь спокойно щипала травку на обочине. Иногда Анжелика тоже усаживалась рядом с отцом. Бывало, она собирала сокровища, которые находила поблизости, — фрукты, цветы, корни…
На этот раз она достала из маленького мешка стебель засахаренного дягиля, который госпожа Молин дала девочке на дорогу. Однако перед тем как начать есть, Анжелика встала перед отцом и многозначительно на него взглянула.
— Отец, вы полагаете не опасно завязывать деловые отношения с протестантом? Кормилица говорила, что они совершают страшные преступления в церквях. Она рассказывала, как ее прабабка или прабабка ее прабабки спасла шкатулку с реликвиями из церкви Святой Урсулы в момент, когда протестанты выдирали их из алтаря и собирались швырнуть свиньям. Она многие годы хранила шкатулку у себя, пока ее не удалось вернуть в одну из уцелевших церквей. За благодеяние ее дом благословили. Она рассказывала про времена, когда гугеноты привязали кюре де Партеней к главному распятию над алтарем, а потом убили его выстрелами из арбалета. Они превратили в груду осколков голову младенца Иисуса в соборе Нотр Дам дю Бон Секур и повернули лицом к стене изображение Святой Девы, к которому веками приходили паломники. Они говорили, что это все идолопоклонство, и что мы, католики, — язычники, так как падаем ниц перед изображениями наших святых…
И почему нам нельзя играть с нашими соседями из замка Рамбур, если они протестанты?.. Не похоже, чтобы они были опасными… Тот из них, что постарше Жослена, все время трубит в рог… Это просто выводит дедушку из себя… Он говорит, что они нас подстрекают… А что думаете об этом вы, отец? Правда ли, что мы язычники, если молимся перед статуями в церквях? И правда ли, что статуи — идолы?..
Отец слушал дочь с удивлением. Отвлекшись от прежних мыслей, он задумался над ответом.
— Идолы?!. Я не знаю. Для них, да, возможно… Ничего не поделаешь. У каждого свое мнение, — добавил он растерянно, ошеломленный ее горячностью.
Барон тщетно пытался подобрать возражения.
— Эти… иконоборцы — старая история. Все в прошлом. Мы не можем постоянно ворошить былое. Лучший способ не беспокоиться из-за подобных воспоминаний — не говорить о них. Забыть их.
На моих землях есть несколько крестьян-гугенотов… Они единственные сполна и регулярно вносят арендную плату… Что касается Рамбуров, наших соседей-дворян, то они часто приносят дичь к моему столу, потому что я позволяю им охотиться в своих лесах… У меня самого никогда не было ни времени, ни денег, чтобы тренировать соколов и собак… Необходимо забыть. Иначе распри никогда не кончатся.
Кормилица Фантина рассказывает вам слишком много глупых историй. Должно быть, она отыскивает их в синей библиотеке, составленной стараниями бродячих торговцев… Это не вполне подходящая литература… Я имею в виду… она не совсем соответствует исторической действительности… Ты понимаешь?.. Старые сказки лишь призваны вдохновлять на военные подвиги. Хотя, сам я в этом мало что смыслю… но так говорят твоя мать и Пюльшери… Конечно, Молин — гугенот, но он человек нашего времени… и к тому же разбирается в мулах…
Тут доводы иссякли, и отец умолк. Анжелика выслушала его очень внимательно. Она несколько раз кивнула головой с одобрительной улыбкой, а потом принялась за сладости. Девочка сдержалась и не стала настаивать на разъяснениях по двум причинам: она побоялась, что отец запретит ей читать дома маленькие синие книжки и альманахи — такие красивые, с нарисованными Луной, звездами и Солнцем, с разными поговорками, изречениями, легендами и чудесами, где все месяцы года представлялись как вереница повозок, украшенных цветами и привозящими «ворохи чудес».
Кроме того, именно такой несколько наивный ответ барона по поводу протестантов Анжелика и хотела от него услышать. Она была с ним согласна. Все эти причитания и упреки насчет разбитых статуй и оскверненных реликвий их не касались. Существовало много других более важных вещей в жизни, которыми они могли бы заняться — разводить мулов, например…
Барон сам удивился, как быстро он занял столь четкую позицию, стоило Анжелике подтолкнуть его неожиданными вопросами. В сущности, разговаривая с ней, он внезапно осознал, что вся его настороженность и колебания из-за того, что он заключает соглашение с приверженцем протестантской религии, не имеют под собой никаких других серьезных оснований, кроме старых воспоминаний о прошлых жестокостях, совершенных во время ужасных религиозных войн последнего столетия. Однако, если присмотреться, братоубийственные войны были богаты на преступления и ужасы как со стороны протестантов, так и католиков.
Анжелика продолжала лакомиться зелеными липкими стебельками. Она вся перепачкалась, но ела с таким довольным и счастливым видом, что барон не мог сдержать улыбки, глядя на дочь. «Она еще совсем ребенок, — подумал он. — К счастью!». Анжелика что-то напевала, рассматривая вершины деревьев, а барон любовался цветом и исключительной прозрачностью ее глаз.
«Они по-настоящему зеленые», — думал он.
Барона упрекали, что он избрал Анжелику в любимицы и часто берет с собой на прогулки только потому, что она хорошенькая.
В действительности это было не совсем так. Она сама приходила к нему, еще будучи совсем маленькой, и умоляла взять с собой покататься на лошади.
На самом деле Анжелика оставалась единственным ребенком в семье, которого интересовало, что скажет он, отец, — был ли это вопрос о мулах или о вечных денежных заботах. Она всегда старалась его понять.
«По крайней мере, она понимает то, что я ей объясняю, несмотря на юный возраст», — думал барон, наблюдая, как дочь, напевая какую-то мелодию, танцует, подпрыгивая то на одной, то на другой ноге.
Если сделка с Молином удастся, он отправит ее в монастырь. Конечно, ему будет ее не хватать, но зато дочь получит достойное образование.
Анжелику тоже вполне удовлетворил разговор с отцом о протестантах. Она уже давно хотела узнать его мнение обо всем этом, и вот теперь, когда беседа состоялась, девочка успокоилась.
Отцу будет полезно сотрудничество с Молином. Управляющий владениями Плесси-Бельер много знал и производил впечатление человека, который отлично разбирается в том, что представляет собой каждый в округе — богатый и бедный, католик и протестант, дворянин и крестьянин. Хозяин края, вот кто он был.
Не подавая виду, он также был хозяином и ветреных сеньоров, которым служил, этих «чудных» из Парижа, заносчивых Плесси-Бельер, которые столь редко наведывались в свой сказочно прекрасный белый замок, отражающийся в пруду с кувшинками.
Глава 5
В мае парни Монтелу украшали шляпы зелеными колосками, а девушки вплетали в волосы цветки льна, и все вместе шли танцевать вокруг дольменов — огромных, плоских, как стол, каменных плит, которые остались на полях Пуату с доисторических времен. На обратном пути, уже парами, неторопливо разбредались они по лугам и подлескам, наполненным благоуханием ландышей.
В июне папаша Солье выдавал замуж дочь и устраивал грандиозный праздник. Он был единственным крестьянином, на которого, как и на самого барона де Сансе, работали только издольщики. Солье считался в округе весьма зажиточным, да к тому же владел деревенской таверной.