Обширные водные луга, пресноводные болота простирались от Ньора и Фонтене-ле-Конт до океана. Немного не доходя до Марана, Шайе и даже Люсона, они сливались с горькими болотами, то есть с солончаками. А дальше начинался берег с его грядой, белой от драгоценной соли, из-за которой жестоко враждовали таможенники и контрабандисты.
Если кормилица почти не рассказывала историй о таможенниках и соляных контрабандистах (а такими историями увлекались все жители болот) то только потому, что она сама родилась на твердой земле и глубоко презирала людей, чьи ноги все время по колено в воде и которые, к тому же, гугеноты.
На сушу замок Монтелу смотрел многочисленными окнами фасада, построенного несколько позже. Только старый подъемный мост с ржавыми цепями, на которых сидели индюки и куры, отделял парадный вход от лужайки, где паслись мулы. Справа располагалась господская голубятня и ферма, которая сдавалась в аренду. Другие фермы находились по ту сторону рва. Вдали виднелась колокольня деревни Монтелу.
А затем начинались дремучие леса, с их дубами и каштанами. Вы бы не нашли здесь ни единой прогалины вплоть до севера Гатина и Вандейского бокажа, и даже почти до Луары и Анжу, если бы решились пересечь этот край, не испугавшись ни волков, ни разбойников. Ньельский лес, самый близкий, принадлежал сеньору дю Плесси. Жители Монтелу отправляли туда пастись свиней, что приводило к постоянным тяжбам с управляющим маркиза, месье Молином, который слыл человеком суровым. Еще в лесу жили несколько мастеров, делающих сабо, угольщики и — колдунья по имени Мелюзина. Никогда Анжелике не позабыть тот день, когда она впервые встретила колдунью Мелюзину. Девочка играла с маленькими приятелями в войну. «Рыцари» в поисках удачи и подвигов мастерили себе мечи из тростника и камыша. Это случилось довольно давно. Анжелике исполнилось тогда не больше пяти или шести лет, но она уже была достаточно ловкой, чтобы лазить по деревьям, перебираясь с ветки на ветку. Один из мальчиков закричал: «Там наверху гнездо!..» Но как только она протянула к гнезду руку, чей-то голос приказал: «Прочь! Прочь, скверные дети! Не смейте губить жизнь!..»
Приказ произнесли на местном диалекте, но Анжелике сначала показалось, что перед ней потустороннее существо, может быть Белая дама, а другие ребятишки — и лазавшие по деревьям, и игравшие внизу, увидев под деревом окруженную светом женщину, бросились наутек с криками: «Колдунья!.. КОЛДУНЬЯ!..»
Анжелика тоже спустилась с дерева, но не убежала и осталась наедине с видением. Она помнила, как женщина ей улыбнулась и провела своим длинным белым пальцем по ладони девочки, как будто для того, чтобы нарисовать там какой-то знак или что-то прочитать. Затем она сказала по-французски: «Зачем ты это делаешь? Посмотри, как взволнованы бедные родители там, наверху». И женщина показала Анжелике обеих птиц, отца и мать, с отчаянными криками носившихся вокруг дерева, на которых она раньше не обратила внимания.
С тех пор девочка полюбила гулять с Мелюзиной и старалась запомнить все, чему та ее учила. Уже само имя лесной колдуньи вызывало ощущение чего-то необычного. Тем, кто смотрел на нее издалека, казалось, что она скользит над травой лужайки, не касаясь земли. Зимой она иногда появлялась у дверей, чтобы попросить кувшин молока в обмен на целебные травы.
По ее примеру Анжелика собирала цветы и коренья, сушила их, кипятила, измельчала и раскладывала по мешочкам в тайном убежище, о котором знал только старый Гийом. А Пюльшери порой часами не могла дозваться девочку.
Разговоры с Мелюзиной, их встречи, их открытия — все это Анжелика бережно хранила в уголке своего разума, своего сердца — там, где было место только лишь для них двоих.
Мелюзина, колдунья.
Она была госпожой господского леса.
Со своей компанией Анжелика, Маркиза Ангелов, никогда не переступала границ общинных земель, очень большой территории, где крестьянам дозволялось собирать хворост для очага или пасти свиней. Дальше никто не шел. Кроме них, Анжелики и Мелюзины. Ведь дальше начинался таинственный лес, с его мшистыми скалами, с его озерцами, сине-зелеными, едва видными под переплетающимися стеблями водных растений, тот самый лес, где разворачивались события эпических поэм из календарей и маленьких синих книжек.
Здесь вполне могли бы встретиться закованные в железные доспехи рыцари или, по крайней мере, какой-нибудь забытый со времен Мерлина дракон, неважно, изрыгает он пламя или нет. Ведь до сих пор провинция не могла похвастаться, что в ее календаре есть страничка, где изображен святой защитник героини — девы в белом одеянии, который связал бы дракона и изгнал бы его из страны или, по крайней мере, довел бы до края пропасти, где тот бы и сгинул по милости Божией.
В запретной глуши бродила только одна Мелюзина.
Она стала водить туда Анжелику. И однажды девочка поняла, что о прогулках с Мелюзиной она не расскажет никому и никогда.
Старый Лютцен знал только о тайнике в подвалах замка, где Анжелика хранила и сушила свои растения по примеру подруги. Она чувствовала, что все это нужно хранить в тайне. Крестьяне боялись старой женщины. Тот же хвастунишка Николя, как и все остальные, при виде ее удирал с воплями: «Колдунья! Колдунья!». Что не мешало им, захворав, тихонько прокрадываться к скале, у которой жила Мелюзина, или отправлять туда мальчишку, чтобы получить немного целебного отвара. По словам местных жителей, она не была похожа на других колдуний, и никто не знал, откуда она пришла.
Свои седые волосы Мелюзина перехватывала лентой, а иногда украшала цветами, и Анжелика находила это очень красивым! Она часто напевала. И бесшумно скользила между деревьями и травами с маленькой, сплетенной из корней жимолости корзинкой, куда она складывала то плоды, то листья, то головки цветов. Постепенно она допустила девочку к более серьезному сбору, но его следовало производить втайне и сопровождать чтением странных молитв.
И поэтому Анжелика никому не рассказывала о том, что переживала с Мелюзиной. Это была как бы вторая жизнь, где девочка становилась одним целым с колдуньей, растениями и лесными зверями. Жизнь, которую она бережно хранила в себе самой, как в «волшебной шкатулке», как в запретной комнате маленького зачарованного замка, который принадлежал ей одной. Она мечтала, что однажды станет такой же искусной, как Мелюзина, и тогда исцелит весь мир.
В деревнях по обычаю всех колдуний называли Мелюзинами.
Хотели ли крестьяне защититься от ведьм или попросить у них помощи, они всегда по обыкновению поклонялись великой и знаменитой, почти обожествленной фее Мелюзине, что испокон веку считалась покровительницей западных земель. Кормилица неохотно рассказывала ее трагическую историю, так как она навевала на Фантину печаль.
Фея Мелюзина была дочерью некоего Эленаса, короля Альбы[12]. Вскоре после замужества с принцем Раймоном де Форезом ее стали называть Матерью Люзиньяна, затем это имя превратилось в Мерлюзину и, наконец, в Мелюзину.
Миновали счастливые годы, и пришла беда. Беда вдвойне ужасная, потому что ее можно было избежать.
Кормилица говорила, что муж феи Мелюзины принес себе и своей семье несчастье и обрек прекраснейшую обожаемую жену на вечные страдания не потому, что разлюбил ее или полюбил другую, и не потому, что супруга скрыла от него какое-то греховное чувство, и даже не потому, что он стал жертвой любопытства, как принято считать; нет, несчастье произошло потому, что красивый влюбленный человек оказался всего-навсего легкомысленным!
С этими словами Фантина Лозье украдкой бросала взгляд черных глаз на Анжелику. Легкомыслие! Все несчастья мира заключены в этом слове и проистекают из него, как из ящика Пандоры!
Однажды вечером, вернувшись домой, в один из своих чудесных замков, который он получил в качестве приданого от своей не менее чудесной супруги, и, решив оказать пышный прием нескольким друзьям, встреченным по дороге, он забыл о настойчивой просьбе жены никогда не пытаться проникнуть в ее покои по субботам. И вот он вместе с собутыльниками вошел к ней, и перед ними предстало ужасное зрелище: в большом бассейне плескалась великолепная женщина с рыбьим хвостом.
Осознав, что ее тайна раскрыта, женщина-чудовище испустила страшный крик — крик агонии — и, разбрызгивая воду, рванулась в окно, в ночь, в пустынные пространства, где отныне должна была скитаться вечно. Это оказалось не просто разоблачение — теперь она не могла умереть естественной смертью и была обречена на вечную жизнь. Ведь что бы там ни говорили, для живого существа нет ничего страшнее бессмертия!