Она убедила их войти в узкое горло заброшенного подземного хода. Свежесть туннелей успокаивала, но темнота заставила детей заплакать.
— Тише, тише, — успокаивал голос Анжелики. — Скоро мы будем на кухне, и нянюшка Фантина накормит нас супом.
Упоминание о нянюшке Фантине всех взбодрило. Вслед за дочерью барона де Сансе крестьяне, охая и спотыкаясь, поднимались по наполовину обрушившимся лестницам, пересекали залы, заваленные отбросами, от которых разбегались крысы. Анжелика уверенно шла вперед. Это было ее царство.
Когда они добрались до большого вестибюля, их на мгновение смутили звуки голосов. Но Анжелика, так же как и крестьяне, не решалась даже подумать о том, что на замок могли напасть. Запах супа и теплого вина, доносившийся со стороны кухни, усилился. Определенно, там собралось много народа, но тихий, размеренный и даже печальный тон их разговоров указывал на то, что это не бандиты. Другие крестьяне из окрестных деревень и ферм тоже пришли спрятаться под защиту старых полуразрушенных стен.
Общий крик ужаса раздался при виде вновь прибывших, которых поначалу приняли за разбойников. Но, увидев Анжелику, кормилица бросилась к ней и сжала в объятиях.
— Птичка моя! Ты жива! Спасибо, Господи! Святая Радегунда, святой Илларий, спасибо вам!
Впервые Анжелика воспротивилась ее горячим объятиям. Она только что провела «своих» людей через болота. Долгие часы за ней по пятам следовало это жалкое сборище. Теперь она уже не ребенок! С чувством, близким к негодованию, она вырвалась из рук Фантины Лозье.
— Их надо накормить, — сказала она.
Позже, словно во сне, она увидела мать, с полными слез глазами, которая гладила ее по щекам.
— Дочь моя, сколько волнений вы нам доставили!
Потом к ней подошла худая, словно свечка, Пюльшери, с красным от слез лицом, затем отец и дед…
Анжелика нашла весьма забавной эту вереницу марионеток. Она проглотила большую чашку теплого вина и, опьянев, погрузилась в блаженное оцепенение. Окружающие обсуждали перипетии трагической ночи: на их деревню напали, дома сожгли, а синдика[16] выбросили из окна недавно достроенного второго этажа, которым он так гордился. А еще эти язычники-мародеры захватили маленькую церковь, украли священные сосуды и привязали кюре с его служанкой к алтарю. Эти люди одержимы дьяволом, иначе им не пришли бы в голову подобные вещи!
Перед Анжеликой сидела старуха, которая баюкала на руках свою внучку, уже большую девочку с опухшим от слез лицом. Бабушка качала головой и без остановки повторяла со смесью отвращения и страха:
— Что они с ней вытворяли! Что они с ней вытворяли! Это ужасно!..
Рассказывали о том, как насиловали женщин, избивали мужчин, уводили коров, коз. Пономарь пытался удержать своего осла за хвост, а два бандита тянули его за уши. И конечно сильнее всех при этом кричало бедное животное!
Но очень многие успели убежать. Одни — в лес, другие — на болото, но в основном люди бежали в замок. Во дворе и в залах было достаточно места, чтобы разместить уцелевшую скотину. К несчастью, их бегство привлекло к стенам замка нескольких грабителей, и, несмотря на мушкет барона де Сансе, все могло бы кончиться плохо, если бы старому Гийому внезапно не пришла в голову великолепная идея. Повиснув на покрытых ржавчиной цепях, он сумел поднять мост. Как жестокие, но трусливые шакалы, бандиты отступили перед убогой канавой с гнилой водой.
И тут все увидели странный спектакль. Старый Гийом, стоя около галереи, выкрикивал оскорбления на своем языке и грозил кулаком вслед убегавшим оборванным фигурам. Внезапно один из разбойников остановился и закричал ему в ответ. На фоне красной от пожарищ ночи диалог на тевтонском наречии, о которое можно было сломать язык, заставил задрожать от страха всех вокруг.
Никто не знал, что именно Гийом и его земляк сказали друг другу. Но как бы то ни было, разбойники больше не возвращались к замку и с рассветом ушли из деревни. Все смотрели на Гийома как на героя, и он почивал на лаврах своих военных побед.
Этот случай убедительно доказывал, что в банду из сельских нищих и городских бедняков входили также и пришедшие с севера дезертиры.
Все они: валлонцы, итальянцы, фламандцы, жители Лотарингии и Льежа, испанцы, немцы — были солдатами армий, собранных принцами для короля. Такой калейдоскоп народов мирные жители Пуату не могли себе даже вообразить. Вскоре кое-кто стал утверждать, что среди бандитов был и поляк, один из дикарей, что недавно под предводительством кондотьера Жана де Верта[17] резали в Пикардии грудных младенцев. Его хорошо разглядели. У него было совершенно желтое лицо, меховая шапка и, без сомнения, огромная мужская сила, знакомства с которой под конец дня не удалось избежать ни одной женщине.
Сгоревшие дома восстанавливали всей деревней. Из глины, смешанной с соломой и камышом быстро смастерили довольно крепкие постройки. Не пострадавший от разбойников урожай выдался богатым, что утешало крестьян. Только две девочки, в том числе и Франсина, не смогли оправиться после изнасилования. Пролежав некоторое время в горячке, они умерли.
Ходили слухи, что маршальский суд[18] Ньора послал небольшой отряд солдат в погоню за бандой грабителей, оказавшейся разобщенной и плохо организованной.
Итак, вторжение разбойников во владения баронов де Сансе не внесло больших изменений в привычное течение жизни замка. Только старый дедушка стал еще чаще ворчать на непокорных протестантов и сокрушаться о смерти славного короля Генриха IV, в чем он видел причину всех бед.
— Эти люди олицетворяют дух разрушения. Некогда я порицал кардинала Ришельё за его жестокость, но теперь понимаю, что он был недостаточно тверд.
Анжелика и Гонтран, которые оказались единственными слушателями этой тирады, переглянулись с видом заговорщиков. Реальность ускользала от взгляда их храброго дедушки! Все внуки обожали старого барона, но редко соглашались с его устаревшими взглядами.
Мальчик, которому скоро должно было исполниться двенадцать, осмелился возразить:
— Эти разбойники, дедушка, не были гугенотами. Они католики, дезертировавшие из голодных армий, и иностранные наемники, которые, как говорят, не получили платы, а еще крестьяне, разоренные войной.
— Тогда бы они не пришли сюда. И, все же, ты не заставишь меня поверить в то, что среди них не было протестантов. В мое время армии, и правда, плохо платили солдатам, но платили регулярно. Поверь мне, у беспорядков иностранные корни, скорее всего английские или голландские. Они сплачиваются в группы и устраивают волнения лишь потому, что Нантский эдикт[19] был слишком снисходителен к гугенотам: им оставили не только право исповедовать свою религию, но и гражданские права…
— Дедушка, а что это за права, которые оставили протестантам? — неожиданно спросила Анжелика.
— Ты слишком мала, чтобы понять, девочка моя, — произнес старый барон. Затем добавил: — Гражданские права — это то, что нельзя забрать у человека, не лишив его чести.
— Значит, это не деньги, — предположила малышка.
Старый барон похвалил ее:
— Да, правильно. Анжелика, ты определенно очень умна для своего возраста.
Но Анжелика считала, что вопрос требует разъяснений.
— Тогда, если разбойники ограбят нас подчистую и разденут догола, у нас все равно останутся наши гражданские права?
— Правильно, дочь моя, — ответил ее брат.
Но в его голосе звучала ирония, и она спросила себя, не насмехается ли он над ней.
О Гонтране не знали, что и думать. Он рос замкнутым и молчаливым ребенком. Не имея возможности слушать наставника дома или ходить в коллеж, он вынужден был довольствоваться скудными знаниями, получаемыми от школьного учителя и деревенского кюре. Очень часто он уходил к себе на чердак, чтобы давить красную кошениль или растирать цветную глину и рисовать странные творения, которые он называл «картинами» или «живописью». Небрежный к своему внешнему виду, как и все дети де Сансе, он порой упрекал Анжелику за то, что она жила словно маленькая дикарка и не умела держать себя, как подобает дворянке.
— А ты не так глупа, как кажешься, — сделал он тогда комплимент сестре.
Уже какое-то время старый барон прислушивался к звукам со двора, откуда доносился шум перепалки и крики, смешанные с кудахтаньем испуганных кур. Затем послышался топот чьих-то ног, а в яростных воплях стал различим голос Гийома. Стоял тихий летний день, и остальных домочадцев не было в замке.