Анна Голон - Анжелика Маркиза Ангелов

Вечером того дня, когда пришло известие о смерти матери, Анжелика, улегшись в кровать, внезапно с удивительной ясностью осознала, что потеряла ту самую тихую, грустно вздыхающую женщину, которая выносила ее под сердцем.

Эта мысль взволновала девушку, она положила руку на свой упругий подтянутый живот. Возможно ли, чтобы из такого крошечного пространства мог появиться полный жизни человек, или даже десять человек, один за другим, или даже больше? Затем детей отдают кормилицам, потом отпускают в мир, а они решают, например, отправиться в Америку, потом женятся и умирают. Анжелика подумала о Мадлон. С тех пор как эта всегда бледная и довольно странная девочка родилась на свет, она знала лишь тоску и страх. Она дрожала всем телом, слушая истории кормилицы. Она словно обитала в страшном воображаемом мире, далеком от реальности, из которого ее никто так и не смог вытащить.

«Когда у меня будет ребенок, я ни за что не позволю ему умереть вдали от меня. Я буду любить его! Ах, как я буду любить его! Я буду качать его на руках целыми днями, не отпуская от себя!»

Именно смерть матери позволила Анжелике вновь встретиться со своими братьями, Раймоном и Дени, которые пришли сообщить ей эту печальную весть. Как того требовали правила урсулинок, свидание происходило в приемной, где девушка была отгорожена от братьев холодными прутьями решетки.

Дени учился в коллеже. Он подрос и теперь внешне сильно походил на Жослена. Настолько сильно, что Анжелике даже на мгновение показалось, будто она вновь видит своего старшего брата — таким, каким память сохранила его образ: ученика в черной форме с роговой чернильницей, приколотой к поясу. Она была так потрясена этим неожиданным сходством, что, поздоровавшись со священником, сопровождавшим брата, уже больше не обращала на него внимания. Пришлось ему представиться.

— Я Раймон, Анжелика. Ты не узнаешь меня?

Она смутилась от этих слов. Монастырь урсулинок отличался крайней строгостью воспитания. Монахини так самозабвенно преклонялись перед священниками, что в этом почитании сквозило некое интуитивное повиновение женщин перед мужчинами. Поэтому когда девушка услышала, что брат по-простому обращается к ней на «ты», она почувствовала непроизвольную неловкость. Она опустила глаза. Раймон продолжал улыбаться, глядя на сестру. Очень тактично и деликатно он рассказал ей о горе, постигшем семью, а потом с невиданной простотой и легкостью заговорил о том, что на все воля Божья и детям надлежит смириться с утратой. Что-то новое появилось в его длинном лице с матовой кожей и светлыми горящими глазами.

Он сказал, что отец был весьма расстроен, когда узнал о том, что за годы пребывания в иезуитском коллеже желание Раймона принять сан не ослабло. А ведь после отъезда Жослена барон надеялся, что хотя бы Раймон унаследует его имя как продолжатель рода, но юноша отказался от наследства в пользу младших братьев и постригся в монахи. Гонтран также весьма огорчил бедного барона Армана. Он не желал ни вступать в армию, ни получать образование. Вместо этого он отправился в Париж учиться, но вот только чему — никто в точности не знал. Оставалось только ждать, пока Дени достигнет тринадцатилетнего возраста, чтобы вернуть роду де Сансе воинскую славу, согласно обычаю знатных семей.

Итак, молодой иезуит смотрел на сестру, которая, чтобы лучше его слышать, прижалась розовым личиком к холодным прутьям решетки, и в полумраке, царившем в приемной, ее необычные глаза стали прозрачными, как морская вода.

Раймон спросил с какой-то жалостью:

— А ты кем собираешься стать? Чего бы тебе хотелось, Анжелика?

Она тряхнула золотистой копной волос и равнодушно ответила, что пока не знает.

Как-то раз Анжелику снова позвали в приемную комнату.

К ней пожаловал старик Гийом, еще больше поседевший со времени их последней встречи. Свою вечную спутницу, ненаглядную алебарду, Гийом аккуратно прислонил к стене.

Он объявил девушке, что приехал, чтобы забрать ее домой, в Монтелу.

Обнимаясь с Анжеликой на прощание на пороге монастыря, монахини-урсулинки улыбались и радовались за нее, так как, по их мнению, это возвращение к своим означало, что ей нашли мужа.

БАРОН де Сансе рассматривал Анжелику, не скрывая своего удовлетворения.

— Монашки действительно из тебя сделали настоящую примерную девушку, дикарочка моя!

— Примерную? Ну это мы еще посмотрим, — возразила Анжелика и, как и раньше, небрежно тряхнула своими золотистыми кудрями. Этот напоенный болотными слегка сладкими и терпкими нотками воздух Монтелу воскресил в Анжелике любовь к свободе, она оживала, словно засохший цветок после обильного дождя. Родительская гордость барона Армана возрастала.

— Ты еще более красивая, чем я мог подумать. Правда, твоя кожа немного смугла для твоих волос и глаз, но в этом тоже есть определенное очарование. Хотя я давно заметил, многие мои дети смуглые. Боюсь, это память об арабах, чья кровь течет в жилах многих жителей Пуату. Ты видела своего маленького братика Жана-Мари? У него кожа как у настоящего мавра!

Неожиданно барон добавил:

— Твоей руки просит граф де Пейрак де Моренс д'Ирристрю.

— Моей руки? — удивилась Анжелика. — Но я его даже не знаю!

— Это не имеет значения. Важно то, что его знает Молин. Он заверил меня, что о более лестном союзе для своей дочери я и мечтать не могу.

Барон Арман весь сиял. Кончиком трости он сбивал примулы, растущие у обочины дороги, которая вела через овраг и по которой он прогуливался вместе с дочерью этим теплым апрельским утром.

Анжелика вместе со старым Гийомом и братом Дени приехала в Монтелу накануне вечером. Она очень удивилась, увидев Дени, но он ей объяснил, что хотя в коллеже и нет каникул, его специально отпустили, чтобы он смог присутствовать на ее свадьбе. Анжелика поняла, что возвращение в Монтелу, в родные места, не принесло былой радости. Для нее все здесь стало чужим, бессмысленным, вялым, хоть слуги сновали то тут, то там, выполняя поручения. Барон специально нанял строителей, которые возводили новые конюшни и сараи. После смерти матери для Анжелики было странно видеть в замке тетушек. Пюльшери не изменилась. Она очень обрадовалась, увидев племянницу. Но старушка так исхудала, что Анжелика побоялась обнять ее слишком крепко, чтобы не повредить хрупкие кости. Тетушка Жанна все так же сидела целыми днями в своем дальнем углу гостиной. Ничего не изменилась, она все так же сидела и вышивала очередной цветок.

Когда Анжелика была ребенком, голова которого была постоянно забита новыми фантазиями и приключениями, она не придавала особого значения бесконечному ворчанию и брюзжанию тетушки Жанны. Речь тети Жанны, как, впрочем, и она сама, была частью декораций. После монастыря и из-за своего волнения Анжелика стала более внимательно относиться к словам тети Жанны. Только теперь она замечала те взгляды, полные злобы, которые старуха бросала поверх своего вышивания. Отвечать на подобные взгляды словами любезности — занятие, требующее немалых усилий, поэтому Анжелика не стала этого делать. Выразив тетушке все свое уважение, включая реверанс, Анжелика чаще всего оставляла ее наедине с рукоделием, иголкой и ниткой.

Новость о свадьбе привела Анжелику в полное замешательство. Даже в замке, который она прекрасно помнила, казалось, появилась странная чужая пустота. Это ощущение пустоты было вызвано не только смертью матери.

Возможно, это из-за братьев? Старшие выросли, и Анжелика их постоянно путала. Тому, кого все называли «малышом», — Дени — исполнилось пятнадцать лет.

— А где Гонтран? — спросила она как-то у Мари-Аньес.

Девочка удивилась.

Без сомнения, Гонтран стал для нее «взрослым», и он жил далеко, в монастыре урсулинок или в иезуитском коллеже. Она его плохо знала. Но, обладая живым умом, Мари-Аньес хотела порадовать старшую сестру, которой очень восхищалась.

Пока Мари-Аньес бегала узнавать, куда же делся Гонтран, Анжелика вспомнила, что, когда Раймон приезжал за ней в монастырь, он упоминал об отъезде брата в Париж для продолжения учебы.

Наконец Мари-Аньес вернулась и выпалила:

— Он уехал!