И он прошептал ей на ухо:

— Деревянный Зад!

И он покачал не по росту огромной головой:

— Это закон природы. Чтобы править нищими, нужны мозги. А чаще всего их как раз у длинноногих-то и недостает. Ты что на это скажешь, Легкая Нога?

Тот, кого карлик назвал Легкая Нога, улыбнулся. Он только что присел на краешек могильной плиты, прижав руку к груди так, словно у него болело сердце. Это был еще совсем юноша, приятный с виду. Он с одышкой произнес:

— Ты прав, Баркароль. Лучше голова на плечах, чем ноги. Потому что если ноги откажут, то у тебя больше ничего не останется.

Анжелика удивленно посмотрела на ноги молодого человека, длинные и мускулистые.

Он грустно улыбнулся.

— Ноги-то при мне, но они меня почти не слушаются. Я был скороходом мессира де Ля Саблиера; как-то раз я пробежал за день двадцать лье, и сердце не выдержало. С тех пор еле хожу.

— Не можешь ходить, потому что слишком много бегал! — крикнул карлик и подпрыгнул. — Ху-ху-ху! Вот так потеха!

— Заткни глотку, Барко, — проворчал кто-то. — Ты уже достал.

Чья-то крепкая рука схватила карлика за шиворот и отшвырнула на груду костей.

— Этот урод всем надоел. Согласна, красотка?

Человек, так грубо вмешавшийся в разговор, нагнулся к Анжелике. Молодая женщина успела порядком устать от омерзительного вида окружавших ее калек и нищих, поэтому его красота принесла ей даже какое-то облегчение. Она не могла как следует разглядеть лицо мужчины, скрытое в тени широкополой войлочной шляпы с облезлым пером. Но правильные черты, большие глаза и красивый рот не ускользнули от ее внимания. Мужчина был молод, в полном расцвете сил. Смуглая рука лежала на рукояти заткнутого за ремень кинжала.

— Ты чья, красотка? — ласково спросил он, и ей послышался в его голосе чуть заметный иностранный акцент.

Она промолчала и высокомерно отвернулась, глядя прямо перед собой.


На ступенях перед Великим Кесарем лежал тот самый медный таз, в который совсем недавно барабанил мальчишка из его свиты.

Подданные Короля по очереди подходили и бросали в таз дань.

Налог каждого зависел от его «специальности». Карлик, снова пристроившийся рядом с Анжеликой, вполголоса называл ей род занятий каждого из нищих, умело пользовавшихся милосердием добрых людей со времен основания Парижа. Баркароль показал на прилично одетых «попрошаек», которые, скорчив стыдливую мину, подходили к прохожим с жалостной байкой о том, что раньше они были уважаемыми людьми, но во время войны их дома сожгли, а имущество разграбили. «Торгаши» выдавали себя за торговцев, разоренных разбойниками, а «обращенные» признавались, что они протестанты, но по милости Божьей обрели свет истинной веры и собираются перейти в католичество. «Обретя» истинную веру в одном приходе, они отправлялись в другой. Так переходили они от одного прихода к другому, в каждом «обретая» истинную веру.

«Бродячие солдаты» и «пересмешники», бывшие вояки, выбивали из перепуганных горожан подаяние, угрожая им шпагой, а «сиротки», маленькие дети, хватали прохожих за руки и плакали от голода, пытаясь тронуть добрые сердца.

И весь этот сброд подчинялся Великому Кесарю и уважал его за то, что он умел поддерживать порядок между соперничающими бандами.

В таз падал дождь су, экю, а иногда попадалась и золотая монета.


Между тем смуглый мужчина не сводил с Анжелики глаз. Он шагнул к ней и дотронулся до ее плеча. А когда она отпрянула, быстро проговорил:

— Я — Родогон-Египтянин. В Париже четыре тысячи моих людей. Все цыгане, которые приезжают в столицу, платят мне налог, и черноволосые гадалки, что читают будущее по линиям на ладони, — тоже. Ты хочешь быть одной из моих подруг?


Она не ответила. Луна плыла теперь над колокольней и оссуариями. Перед кафедрой растянулась целая процессия калек, и настоящих, и фальшивых, и тех, кто добровольно уродует себя, чтобы вызывать сострадание у горожан, и тех, кто может к вечеру отложить в сторонку свой костыль и снять с себя повязку. Вот почему их логово прозвали Двором чудес.

Они приходили с улицы Трюандери, из предместий Сен-Дени, Сен-Мартен, Сен-Марсель, с улиц Жюсьен и Святой Марии Египетской… Жалкие, шелудивые, отверженные, ничтожные, оборванные, те, что по двадцать раз на день падали в агонии у каменных тумб после того, как перетянули шнуром запястья, останавливая биение сердца, — все они бросали свою дань отвратительному маленькому идолу, власть которого признавали без оговорок.


Родогон-Египтянин снова опустил руку на плечо Анжелики. На этот раз она не отстранилась. Рука была горячей и крепкой, а Анжелика так замерзла! Мужчина был силен, а она слаба. Она подняла на него глаза и всмотрелась в лицо, которое уже не пугало ее. Анжелика видела, как поблескивали белки миндалевидных цыганских глаз. Он выругался сквозь зубы и грубо привлек ее к себе.

— Хочешь быть маркизой? Да, думаю, я могу тебе это предложить.

— А ты мне поможешь убить кое-кого?

Бандит запрокинул голову в беззвучном и пугающем хохоте.

— Десять, двадцать человек — только скажи! Покажи мне его, и еще до рассвета он будет барахтаться на земле в собственных кишках.

Он плюнул на руку и протянул ей.

— По рукам! Соглашайся.

Но она заложила руки за спину и покачала головой.

— Не сейчас.

Египтянин чертыхнулся и отошел, но при этом не спускал с Анжелики глаз.

— А ты упрямая, — сказал он. — Но я тебя хочу. И получу.

Анжелика провела рукой по лицу. От кого она однажды слышала эти жестокие, жадные слова?.. Она уже не могла вспомнить.


Между двумя солдатами вспыхнула ссора. Парад нищих закончился, и теперь перед Королем нищих дефилировали отъявленные преступники, не только воры, срезающие кошельки и отнимающие у жертв накидки и плащи, но и наемные убийцы, грабители и взломщики, среди которых были развратники-студенты, лакеи, бывшие каторжники и все иноземцы, которых война забросила в Париж: испанцы и ирландцы, немцы и швейцарцы, а также цыгане.

На этом собрании нищих и бродяг мужчин было гораздо больше, чем женщин, и, однако же, сюда явились далеко не все. Как ни просторно было кладбище Невинных, оно не смогло бы вместить всех обездоленных и парий столицы.


Внезапно подручные Великого Кесаря ударами кнута разогнали толпу и проложили в ней проход до той могилы, на которой сидела Анжелика. Увидев направлявшихся к ней небритых, грязных мужчин, она поняла, кого они ищут. Во главе их шагал Паленый.

— Король спрашивает, кто эта женщина, — воскликнул он, показывая на Анжелику.

Родогон обнял подругу за талию.

— Не двигайся, — прошептал он, — сейчас все уладим.

Прижимая ее к себе, цыган потащил молодую женщину к «трону». Он высокомерно и в то же время подозрительно поглядывал на толпу, словно опасаясь появления врага, который отнимет у него добычу.

На Египтянине были сапоги, сшитые из прекрасной кожи, и безупречный широкий новый плащ. Анжелика машинально отметила эти детали. Этот мужчина не пугал ее. Он привык властвовать и бороться. И Анжелика покорилась ему, как побежденная женщина, не способная существовать без господина.

Представ перед Великим Кесарем, Родогон склонил голову, сплюнул и произнес:

— Я, египетский герцог, беру ее себе в маркизы.

И широким жестом бросил в таз кошелек.

— Нет! — спокойно и твердо произнес чей-то голос.

Родогон резко обернулся:

— Весельчак!

В нескольких шагах от них в луче лунного света стоял тот самый ухмыляющийся оборванец с фиолетовым пятном на щеке, которого Анжелика уже дважды встречала на своем пути. Он был такого же высокого роста, как и Родогон, но шире в плечах. Сквозь прорехи в одежде виднелись мускулистые руки и волосатая грудь. Слегка расставив ноги и заложив большие пальцы рук за пояс, он нагло смотрел на Египтянина. Его атлетически сложенное тело казалось моложе отвратительного лица, прятавшегося в массе седых волос. Единственный глаз сверкал сквозь упавшие на лицо космы. Другой глаз был прикрыт черной повязкой.

Луна заливала его ярким светом, а позади поблескивал снег на крыше оссуария.

«О Господи! Какое ужасное место! — подумала Анжелика. — Настоящий кошмар!»