– Капитан! Капитан!
– В чем дело?
– Только что с Малого моста доставили труп.
– Так отправьте его в морг.
– Да… Только вот он получил удар ножом в живот. Надо бы, чтобы вы удостоверили…
Капитан разразился такими проклятиями, что едва не рухнула колокольня соседней церкви, и выскочил в коридор.
И снова, замерзая все больше и больше, Анжелика ждала. Она уже стала надеяться, что ночь так и пройдет, что капитан не вернется или – как знать? – с ним что-то случится… Однако вскоре снова послышались раскаты его мощного голоса. Он вошел в сопровождении солдата.
– Сними мне сапоги! – приказал он солдату. – А теперь убирайся! А ты, девушка, не стой тут как пень и не стучи зубами, а пошевеливайся!
Анжелика развернулась, направилась к алькову и принялась раздеваться.
В желудке у нее словно застрял тяжелый ком.
Она задумалась, следует ли снять рубашку, и осталась в ней. Анжелика легла в постель и, несмотря на свою боязнь, нырнув под одеяло, ощутила блаженство: перины были мягкие. Она понемногу стала согреваться и, подтянув простыню к подбородку, смотрела, как раздевается капитан.
Это было похоже на разгул стихии. Он трещал, свистел, стонал, рокотал, а тень его гигантской фигуры распласталась по всей стене.
Сняв свой великолепный каштановый парик, Людоед бережно надел его на деревянную болванку.
И наконец, энергично почесав голый череп, совсем освободился от одежды.
Даже без сапог и парика, обнаженный, как Геракл Праксителя, начальник королевской стражи по-прежнему выглядел очень внушительно. Анжелика услышала, как плещется вода. Наконец он появился, стыдливо прикрыв бедра полотенцем.
И тут в дверь снова постучали:
– Капитан! Капитан!
Людоед открыл.
– Капитан, вернулся стражник и доложил, что на улице Мучеников ограбили дом и что…
– Черт бы вас всех побрал! – загрохотал капитан. – Что же вы никак не угомонитесь! Когда же вы поймете, что мученик – это я?! Вы что, не видите, что в постели у меня тепленькая курочка, которая вот уже три часа томится в ожидании? Неужто вы думаете, что у меня есть время заниматься вашей ерундой?
Он захлопнул дверь, с грохотом заложил засовы и, на мгновение задержавшись у порога, разразился отборной бранью. Успокоившись, он повязал голый череп платком и кокетливо выпустил уголки надо лбом.
После чего взял подсвечник и осторожно подошел к алькову.
Свернувшись в клубок под натянутой до самого подбородка простыней, Анжелика смотрела на приближающегося красного гиганта, голова которого с двумя «рожками» отбрасывала забавную тень на потолок.
Ей, пригревшейся в тепле постели, оцепеневшей от ожидания и уже полусонной, его вид показался столь комичным, что она не удержалась и прыснула.
Людоед остановился и с удивлением уставился на молодую женщину. На его веселой физиономии появилось ликующее выражение.
– Хо-хо! Моя крошка мне улыбается! Вот уж не ожидал! Пускать взглядом ледяные стрелы ты мастерица! Но вижу, ты и шутку понимаешь! Ну да! Ты смеешься, красотка! Это хорошо! Эй-эй! Хо-хо-хо!
И он расхохотался во все горло. Он был так смешон со своими «рожками» и подсвечником, что Анжелика буквально задыхалась от смеха в подушках. Наконец, с глазами полными слез, она все же справилась с собой. Она злилась на себя, потому что собиралась вести себя с достоинством, равнодушно, дать только то, что от нее потребуют. А теперь она смеется, как продажная девка, желающая приободрить клиента.
– Хорошо, милашка, хорошо, – твердил совершенно довольный капитан. – Ну-ка, подвинься немного, дай мне местечко возле тебя.
Матрас прогнулся под его огромным телом. Капитан задул свечу. Его рука задернула завесу алькова. И во влажной темноте стал особенно невыносим исходивший от него сильный запах вина, табака и кожаных сапог.
Он порывисто дышал и бормотал какие-то нечленораздельные ругательства. Наконец, похлопав по матрасу, он нащупал свою пленницу, и его гигантская лапища накрыла Анжелику. Она напряглась.
– Ну-ну! – произнес Людоед. – Что это ты превратилась в деревянную куклу? Совсем не время, красотка. Впрочем, я не собираюсь тебя торопить. Я хочу обойтись с тобой нежно, потому что это ты. Только что было совсем другое дело: ты смотрела на меня, словно я не больше горошинки, и я уж было решил, что тебе приятно прийти сюда и переспать со мной. А я, между прочим, красивый мужчина, я нравлюсь женщинам. Впрочем, не стоит пытаться понять потаскуху… Главное, что ты мне нравишься. Я даже влюблен! Ты не похожа на других. Ты в десять раз краше. Со вчерашнего дня я только о тебе и думаю…
Его толстые пальцы пощипывали и ощупывали ее.
– Можно подумать, тебе это непривычно. Хотя ты так красива, у тебя, должно быть, много мужчин! Что касается нас двоих, скажу тебе откровенно: когда я увидел тебя в кордегардии, то подумал, что со своими замашками благородной дамы ты очень даже способна навести на меня порчу и сделать бессильным. Такое случается, даже с самыми лучшими. И тогда, чтобы быть уверенным, что смогу оказать тебе честь и не оплошать, я приказал принести мне крюшона с корицей. И горе мне! Именно с этого момента мне на башку так и сыплются все эти истории с ворами и покойниками. Эти люди будто специально подставились под нож, чтобы досадить мне. Три часа я метался между судебной канцелярией и моргом с этим чертовым крюшоном с корицей, который так возбуждает. И вот теперь я готов, не стану скрывать. И все же будет лучше для нас обоих, если ты проявишь немного нежности.
Его слова оказали на Анжелику успокаивающее воздействие.
В отличие от большинства женщин, она реагировала на уговоры. Капитан, который вовсе не был глупцом, интуитивно почувствовал это. Невозможно, приняв участие в разграблении многих городов и изнасиловав немало женщин и девушек разных национальностей, не приобрести некоторого опыта.
Терпение Людоеда было вознаграждено – лежавшее подле него прекрасное тело было безответно, но гибко. Со стоном наслаждения начальник стражи овладел им.
Анжелика не успела ни испытать отвращения, ни воспротивиться. Подхваченная этим объятием, словно ураганом, она почти тотчас вновь была свободна.
– Вот и все, дело сделано, – вздохнул капитан.
Широкой ладонью он, словно бревно, откатил Анжелику на другой конец постели.
– Давай спи себе на здоровье, красотка. С утра вернемся к нашим забавам и тогда будем квиты. – Через две секунды он уже громко храпел.
Анжелика думала, что ей будет трудно уснуть, но это упражнение, прибавившееся к усталости последних часов и уюту мягкой и теплой постели, очень скоро погрузило ее в глубокий сон.
Когда Анжелика проснулась, было еще темно. Ей потребовалось довольно много времени, чтобы понять, где она находится. Теперь капитан храпел тише. Было так жарко, что Анжелика сняла рубашку. Суровое полотно раздражало ее нежную кожу.
Анжелика больше не боялась Людоеда. И все-таки ей было не по себе. Тюрьма давила на нее. Какая-то тоска распирала грудь. Анжелика пыталась снова заснуть, но не смогла. Что-то мешало ей. Прислушавшись, она уловила доносящиеся откуда-то снизу странные звуки. И вдруг все поняла. Это были заключенные, находившиеся в камерах под полом, они скреблись, как крысы. Эти мрачные звуки разносились повсюду. Анжелика дрожала всем телом. Крепость Шатле давила на нее своей вековой тяжестью. Выйдет ли она когда-нибудь отсюда? Отпустит ли ее Людоед?
Он спал. Ему было подвластно все.
Он был хозяином этого ада, где человека превращают в животное, борющееся за свое жалкое существование. Анжелику пробрала дрожь, но она приблизилась к Людоеду и тронула его за плечо.
– А, ты уже не спишь? – процедил капитан сквозь зубы.
Он зевнул, почесал грудь, потом встал и приоткрыл шторы. Первые лучи осветили мрачную комнату, эту берлогу, которая много перевидала на своем веку.
– Как ты рано проснулась, моя курочка.
– Что это за звуки?
– Это заключенные. Еще бы! Им-то не позабавиться.
– Они страдают.
– Они там не для того, чтобы веселиться. Знаешь, тебе повезло, что ты оттуда вышла. Скажи, в моей постели лучше, чем там, за стеной, на соломе? Или ты не согласна?
Анжелика кивнула; ее убежденность восхитила капитана.
Он взял со столика возле кровати чарку и жадными глотками принялся пить. Его кадык поднимался и опускался.
Потом Людоед протянул бокал Анжелике:
– Теперь ты.
Она согласилась, понимая, что здесь, в зловещих стенах Шатле, только вино может спасти от отчаяния.