Анна Голон - Анжелика. Путь в Версаль

Поэт широко зевал и тер глаза. Его светлые ресницы еще слипались от сна.

– Странная женщина! – произнес он наконец. – Ты начала вдруг мне «тыкать».

Он обнял ее за талию и хотел привлечь. Но она нетерпеливо высвободилась:

– Да послушай же, что я тебе говорю!

– Через пять минут ты обзовешь меня деревенщиной. Ты уже не маленькая нищенка, а важная дама, отдающая приказания. Ладно, к вашим услугам, маркиза. Впрочем, я уже все понял. С кого ты хочешь начать? С Бриенна? Я припоминаю, что он волочился за мадемуазель де Лавальер и мечтал заказать ее портрет в образе Марии Магдалины. С тех пор король с трудом его переносит. Итак, мы сделаем из Бриенна приправу к обеду его величества. – Он обратил свое прекрасное бледное лицо на восток, где вставало солнце. – Да, к обеду можно успеть. Типографские прессы мэтра Жильбера всегда готовы, если надо усилить эхо моего зубовного скрежета против власти. Я тебе уже говорил, что сын мэтра Жильбера был когда-то приговорен, не знаю уж, за какой грешок, к галерам? Вот для нас и прекрасный случай, согласна?

И, вытащив из плаща с широкими рукавами старое гусиное перо, Грязный Поэт начал сочинять.

Занималось утро. Все церковные и монастырские колокола весело вызванивали Аngélus.

Ближе к полудню, прослушав мессу, король вышел из часовни и пересек приемную, где его ожидали податели прошений. Он обратил внимание, что пол усеян листками белой бумаги, которые торопливо собирал слуга, словно они только что появились. Но немного дальше, спускаясь по лестнице, ведущей в его апартаменты, Людовик XIV вновь отметил тот же непорядок и выразил свое неудовольствие:

– Что это значит? Здесь бумажки падают с неба, как осенние листья в Кур-ла-Рен? Извольте подать мне одну из них.

Герцог де Креки, страшно покраснев, вмешался:

– Ваше величество, эти измышления не представляют ровно никакого интереса.

– А! Я вижу, чтó это, – сказал король, протягивая в нетерпении руку. – Опять какие-то измышления этого проклятого Грязного Поэта с Нового моста, который словно угорь ускользает из рук полицейских и теперь уже раскидывает свои мерзости во дворце у меня под ногами. Дайте-ка, прошу вас… Ну конечно это он! Когда увидите гражданского судью и прево города Парижа, передайте им, господа, мои поздравления…

Садясь за обед, состоявший из трех куропаток в изюмном соусе, судочка с рыбой, жаркого в огуречном соусе и блюда пирожков с китовым языком, Людовик XIV положил рядом исписанный листок, свежая типографская краска которого пачкала пальцы. Король любил поесть и уже давно научился контролировать свою чувствительность, поэтому его аппетит не пострадал. Но когда чтение было окончено, тишина, царившая в комнате, где обычно оживленно болтали кавалеры, походила на безмолвие подземелья.

Грубый, резкий язык памфлета, слова которого жалили, как пчелы, уже более десятилетия был воплощением фрондерского духа города.

В этом сочинении рассказывалось о славных делах господина де Бриенна, первого дворянина короля, того самого, который не ограничился попыткой похитить «нимфу с волосами лунного света» у своего благодетельного господина и не довольствовался постоянными скандалами, вызванными ссорами с женой. Нет, прошлой ночью он отправился в таверну на улице Валле-де-Мизер. Там галантный юноша вместе со своими собутыльниками изнасиловали маленького торговца вафлями и шпагами вспороли ему живот. Потом, оскопив, они убили хозяина, проломили голову его племяннику, изнасиловали служанку и в завершение веселья подожгли заведение, от которого остались одни головешки.

– Святой Дионисий! – воскликнул король. – Если это правда, то Бриенн заслуживает петли. Кто-нибудь, господа, уже слышал об этом преступлении?

Придворные уверяли, что почти ничего не знают о ночных событиях.

Тогда король, увидев юного пажа, помощника офицера стола, обратился к нему напрямик:

– Вы, дитя мое, должно быть, очень пытливы и любознательны, как все мальчики вашего возраста. Расскажите-ка, о чем болтали сегодня утром на Новом мосту?

Подросток покраснел, но он был из хорошей семьи, а потому ответил без особого смущения:

– Сир, говорят, что все описанное Грязным Поэтом – чистая правда и что все это случилось сегодня ночью в таверне «Красная Маска». Мы с товарищами ходили танцевать фарандолу и, когда возвращались, увидели огонь. Мы побежали на пожар. Но к тому моменту капуцины уже погасили пламя, и квартал уцелел.

– Говорят, что несчастье произошло из-за благородных господ.

– Да, но никто не знает их имен, потому что они были в масках.

– А что вам еще известно? – Король пристально смотрел ребенку в глаза.

Мальчик, уже маленький придворный, не решался рассказать то, что могло бы повредить его будущему. Но, подчиняясь требованию этого повелительного взгляда, он опустил голову и тихо ответил:

– Сир, я видел тело маленького торговца вафлями с распоротым животом. Какая-то женщина вытащила его из огня и несла на руках. Я видел также племянника хозяина таверны с перевязанной головой.

– А хозяин таверны?

– Его тело не успели вытащить из огня. Люди говорили…

В похвальном стремлении разрядить обстановку паж изобразил полуулыбку:

– Люди говорят, что для него это оказалось прекрасной смертью.

Но лицо короля оставалось каменным, и придворные тотчас прикрыли рот рукой, чтобы скрыть неподобающие улыбки.

– Пусть пошлют за де Бриенном, – распорядился король. – А вы, господин герцог де Креки, сообщите господину д’Обре следующие указания: чтобы все сведения и подробности об этом пожаре были собраны, а рапорт немедленно представлен мне – это с одной стороны, с другой стороны, чтобы каждый обладатель или торговец этим памфлетом был немедленно арестован и препровожден в Шатле. И наконец, любой прохожий, замеченный в том, что он подбирает или читает этот памфлет, должен быть приговорен к суровому штрафу и, возможно, даже заключен в тюрьму. Я также желаю, чтобы были приняты самые энергичные меры и найден хозяин типографии и Клод Ле Пти.

Граф де Бриенн находился дома. Слуги уложили его в постель, и он еще не проспался после ночной попойки.

– Дорогой друг, – обратился к нему маркиз де Жевр, капитан гвардейцев, – я явился к вам для исполнения неприятного долга. Хотя нет еще полной ясности, но мне кажется, что я приехал вас арестовать.

И он показал стихотворение, которое с удовольствием перечитывал по дороге в полной уверенности, что не подвергнется штрафу.

– Я погиб! – заключил де Бриенн, едва ворочая языком. – Правосудие в этом королевстве вершится быстро! Я еще… не освободился от вина, выпитого в этой проклятой таверне, а уже должен за него расплачиваться.

– Господин министр, – обратился к нему Людовик XIV, – по многим причинам мне тягостен разговор с вами. Будем кратки. Вы признаете, что участвовали минувшей ночью в гнусных преступлениях, описанных в этом памфлете? Да или нет?

– Сир, я там присутствовал, но не совершал всех этих мерзостей. Даже Грязный Поэт признает, что не я убил маленького торговца вафлями.

– Так кто же?

Граф де Бриенн молчал.

– Я рад, что вы не перекладываете всю вину на других. Но вы также во всей полноте несете за это ответственность. Это видно по вашему лицу. Тем хуже для вас, господин граф, что вас узнали. И вы заплатите за всех остальных. Простой народ волнуется… справедливо. Стало быть, должно свершиться правосудие. Быстрое. Я желаю, чтобы уже сегодня вечером на Новом мосту говорили, что господин де Бриенн заключен в Бастилию… И что его сурово покарают. А я лично счастлив, что мне представилась возможность избавиться от человека, которого выносил с трудом. И вам известно почему.

Несчастный де Бриенн вздохнул, вспомнив робкие поцелуи, которые он пытался украсть у нежной Лавальер, еще не зная о склонности своего властелина к этой прекрасной особе.

Он расплачивался одновременно и за невинную интрижку, и за бесстыдную оргию. В Париже стало больше одним дворянином, который яростно проклинал перо поэта. По дороге в Бастилию карету, перевозившую де Бриенна, остановила толпа торговцев Центрального рынка. Они потрясали листочками с памфлетом и разделочными ножами, требуя, чтобы им выдали пленника, дабы совершить над ним то, что он совершил над несчастным поваром Буржю.