Анна Голон - Анжелика. Путь в Версаль

– Как только ей окажут помощь, я перевезу ее к себе. А пока надо срочно послать за Большим Матье.

Четверть часа спустя Флипо мчался к Новому мосту, свистя на ходу, чтобы нищие его узнавали. Анжелика уже обращалась к Большому Матье, когда Флоримона зацепило каретой, и знала, что у знахаря есть чудодейственное средство, чтобы останавливать кровь. А еще он умел, когда его вызывали, укутываться в плащ, неотличимый по цвету от стенки, и держать язык за зубами.

Большой Матье явился быстро и осмотрел больную проворно и энергично, как и подобало опытному практику. При этом он, по обыкновению, ворчал:

– Ах, юная дама, отчего же вы не пользуетесь электуариями целомудрия, которые Большой Матье продает у Нового моста? Они готовятся из камфары, лакрицы, виноградных косточек и цветов водяной лилии. Достаточно принять утром и вечером два-три драже и запить их стаканом молочной сыворотки, предварительно окунув туда кусочек раскаленного железа, чтобы обуздать излишний жар Венеры, за который приходится так дорого платить…

Но бедняжка Мари-Агнес не могла услышать эти запоздалые рекомендации. Щеки ее ввалились, под глазами залегли лиловые тени, и лицо в обрамлении густых черных волос казалось безжизненной восковой маской.

Прошло немного времени, и Анжелика с облегчением увидела, что кровотечение прекратилось и щеки сестры чуть-чуть порозовели.

Большой Матье ушел, оставив Анжелике целебный настой из трав, который больная должна была пить каждый час, «чтобы восстановить потерянную кровь».

Он посоветовал несколько часов не трогать Мари-Агнес и никуда не перевозить.

Когда он уехал, Анжелика присела к небольшому столу. Стоявшее на нем распятие отбрасывало на стену огромную тень. Вскоре вошел Раймон и уселся по другую сторону стола.

– Я думаю, на рассвете мы сможем перевезти ее ко мне, но пока надо подождать: пусть она хоть немного наберется сил, – сказала Анжелика.

– Подождем, – отозвался Раймон.

Он задумчиво склонил голову в молитве. Лицо его казалось Анжелике не таким худым, как прежде, черные волосы падали на белый воротничок сутаны, а тонзура казалась шире из-за наметившейся лысины. Но в общем он мало переменился.

– А как ты узнал, что я живу в особняке Ботрейи и что теперь меня зовут мадам Моран?

Иезуит сделал широкий жест ухоженной белой рукой:

– Навести справки о тебе было нетрудно. Я восхищаюсь тобой, Анжелика. Та кошмарная история, жертвой которой ты стала, теперь в прошлом.

– Ну не совсем, – ответила она с горечью. – Я все еще не могу показаться в свете. И все аристократы, гораздо менее родовитые, чем я, смотрят на меня как на выскочку-шоколадницу. Королевский двор и Версаль мне пока заказаны.

Раймон пристально посмотрел на нее. Ему были известны все способы преодоления светских трудностей.

– А почему бы тебе не выйти замуж за аристократа? В поклонниках у тебя недостатка нет, и твоя красота и богатство наверняка привлекают мужчин. И ты обрела бы тогда новый титул…

Анжелика сразу подумала о Филиппе и покраснела при этой мысли. Маркиза дю Плесси-Бельер?.. Это было бы чудесно…

– Раймон, как же я раньше об этом не подумала?

– Ты еще не привыкла к мысли, что ты вдова и абсолютно свободна, – жестко отозвался он. – Теперь тебе доступны все средства честно добиться высокого ранга. В твоем положении есть много преимуществ, и я готов тебе всячески помогать.

– Спасибо, Раймон. Это было бы чудесно… – мечтательно повторила она. – Я слишком далеко зашла, ты всего не знаешь. Из всей нашей семьи только я одна пала так низко, да и нельзя сказать, чтобы судьбы каждого из нас сложились так уж блестяще. И отчего это нам так не везет?

– Благодарю тебя за это «мы», – сказал Раймон, кротко улыбнувшись.

– О! Ведь стать иезуитом – тоже невелико везение. Помнишь, отец от этого был не в восторге. Он хотел бы видеть тебя хозяином богатого и солидного церковного прихода. Жослен сгинул где-то в Америке. У Дени, единственного в семье, кто стал военным, репутация сорвиголовы и заядлого игрока, что еще того хуже. Гонтран? О нем и говорить нечего. Он утратил связь с нашим кругом, поддавшись страсти малевать, как простой ремесленник. Альбер служит пажом у маршала де Рошана и состоит у него в любовниках, а может, иногда отдает дань и жирным прелестям маршальши. А Мари-Агнес…

Она замолчала, прислушалась к еле уловимому дыханию, доносившемуся из алькова, и продолжала тише:

– Надо сказать, она еще в детстве была очень возбудима и кувыркалась на соломе со всеми местными мальчишками. А теперь и при дворе, наверное, всех перепробовала. Как ты думаешь, чей это был ребенок?

– Думаю, она и сама не знает! – резко сказал иезуит. – Но должен тебя предупредить: еще неизвестно, что тут было – аборт или тайные роды. Я дрожу при мысли о том, что она оставила малыша в руках этой Катрин Монвуазен.

– Она что, ходила к Вуазенше?

– Полагаю, ходила. Она все время бормотала это имя.

– Да кто к ней сейчас не ходит! – заметила Анжелика, пожав плечами. – Недавно у нее, переодевшись савояром, был герцог Вандомский, чтобы получить в откровении сведения о сокровище, которое спрятал месье де Тюренн. А брат короля вызывал ее в Сен-Клу, чтобы она ему показала дьявола. Не знаю, получилось у нее или нет, но заплатил он, как если бы видел. У этой прорицательницы, аферистки и торговки ядами большой талант…

Раймон слушал ее без улыбки, потом закрыл глаза и глубоко вздохнул.

– Анжелика, сестренка, я в ужасе! – медленно проговорил он. – Наш век – свидетель таких ужасных нравов, таких жестоких преступлений, от которых содрогнутся грядущие времена. Только в этом году сотни женщин признавались у меня в исповедальне, что избавились от детей. И это еще только начало. Бытовое распутство влечет за собой падение нравов и адюльтеры. Около половины исповедующихся утверждают, что либо кого-то отравили, либо устранили тех, кто им мешал, с помощью демонических практик. Неужели мы все еще варвары? Неужели еретики, расшатывая барьеры веры, открыли нам нашу глубинную природу? Несоответствие между законами и манерами ужасает. И во всем этом хаосе Церковь должна найти дорогу…

Анжелика с удивлением слушала иезуита:

– Зачем ты все это мне рассказываешь, Раймон? Может, я из тех женщин, что…

Священник пристально на нее взглянул и покачал головой:

– Ты – как алмаз, камень благородный, твердый и неодолимый, простой и прозрачный. Я не знаю, сколько ошибок ты совершила за годы своего исчезновения, но абсолютно убежден, что если и совершила, то потому, что иначе поступить не могла. Ты, моя сестричка, как бедный люд, который, в отличие от богачей и грандов, грешит, сам того не ведая…

Эти неожиданные слова вселили в сердце Анжелики бесхитростную благодать, они прозвучали для нее как зов милосердия, как прощение, пришедшее с небес.

Ночь была тиха. По келье плыл запах ладана, и тень от распятия, стоявшего между ними и постелью больной сестры, впервые за долгие годы показалась Анжелике нестрашной и вселяющей доверие.

Повинуясь внезапному порыву, она вдруг опустилась на колени на каменные плиты пола:

– Раймон, хочешь я тебе исповедуюсь?..

Мари-Агнес довольно быстро выздоравливала в особняке Ботрейи, хотя вид у нее все еще был болезненный и невеселый. Когда-то ее звонкий смех околдовал королевский двор, а теперь она, казалось, совсем разучилась смеяться. Живость ее характера проявлялась только в одном – в требовательных капризах. Поначалу больная не выказывала никакой признательности или благодарности по отношению к сестре. Однако, как только она немного окрепла, Анжелика при первой же возможности отвесила ей солидную оплеуху. И с этого дня Мари-Агнес поняла, что сестра, пожалуй, единственная из женщин, кого она никогда не сможет ослушаться. Каким наслаждением было для нее зимними вечерами устроиться возле ног Анжелики у очага и засидеться допоздна, играя на мандолине или вышивая! Обе любили посплетничать об общих знакомых, а поскольку язычки у них были острые, а характер живой, то они, бывало, хохотали во все горло.

Окончательно выздоровев, Мари-Агнес не собиралась покидать «свою подругу мадам Моран». Никто не догадывался, что они сестры, и это их ужасно забавляло. Королева справлялась о здоровье своей фрейлины, и та просила передать ее величеству, что чувствует себя хорошо, но хочет уйти в монастырь. Эта причуда была серьезнее, чем казалось на первый взгляд. Мари-Агнес упорно отказывалась видеться с кем бы то ни было, не отрывалась от Посланий святого Павла и ходила с Анжеликой в церковь.