Анна Голон - Анжелика. Путь в Версаль

– Похоже, вы единственная из дам, кого монсеньор еще удостаивает этой любезности, – отметил маркиз с легкой усмешкой, и было непонятно, издевается он или восхищается. – После смерти сердечной подруги мадемуазель де Вижан он поклялся, что отныне ему ничего не нужно от женщин, кроме плотских утех. Он сам мне рассказал по секрету. Интересно, что же ему было нужно раньше?

И он деликатно зевнул.

– Принцу вообще нужно только одно: получить пост командующего. С тех пор как стало известно, что идеи военной кампании носятся в воздухе, он не пропускает ни одной партии с королем и все проигрыши оплачивает золотом.

– Какой героизм! – усмехнулась Анжелика, которую скучающий, жеманный тон Филиппа начал выводить из себя. – Интересно, до каких пределов способен дойти этот блестящий царедворец, чтобы добиться королевских милостей?.. Подумать только, а ведь было время, когда он пытался отравить короля и его брата!

– Что вы такое говорите, мадам! – возмущенно запротестовал Филипп. – То, что принц участвовал в мятеже против Мазарини, он и сам не отрицает. Ненависть заставила его зайти в этом деле дальше, чем он хотел. Но мысль посягнуть на жизнь короля никогда не пришла бы ему в голову. Воистину женщины склонны к необдуманным предположениям!

– Не стройте из себя святую невинность, Филипп. Вы не хуже меня знаете, что это правда, потому что заговор плели в вашем же замке.

Воцарилось молчание, и Анжелика поняла, что попала в цель.

– Вы с ума сошли! – сказал Филипп не своим голосом.

Анжелика быстро повернулась к нему. Неужели она нашла дорогу к его страхам? К его единственному страху?

Он сильно побледнел, глаза стали внимательными и настороженными. Она понизила голос:

– Я там была. Я все видела и слышала. И принца Конде, и монаха Экзили, и герцогиню де Бофор, и вашего отца, и еще нескольких персон, ныне здравствующих и до сих пор состоящих при дворе в Версале. Я слышала, как все они продались Фуке.

– Неправда!

Чуть прикрыв глаза, она продекламировала:

– «Я, Людовик Второй, принц Конде, заверяю мессира Фуке, что отныне буду принадлежать только ему и никому более, обязуюсь предоставлять в его распоряжение все мои замки, фортификации и прочее, всякий раз как…»

– Замолчите! – в ужасе крикнул Филипп.

– «Писано в замке дю Плесси-Бельер двадцатого сентября тысяча шестьсот сорок девятого года».

Анжелика с торжеством заметила, как он все больше бледнеет.

– Дурочка, – заговорил он, презрительно пожав плечами. – Зачем ворошить эти старые истории? Что миновало, то миновало. Да король в это и не поверит.

– Король никогда не держал в руках документов, касающихся этого дела. И не знает, до каких пределов распространяется предательство вельмож.

Она замолчала, чтобы раскланяться с мадам д’Альбре, и продолжила сладким голосом:

– С тех пор как мессир Фуке был осужден, не прошло и пяти лет.

– Ну и что дальше? К чему вы клоните?

– А вот к чему: вряд ли король, даже спустя долгое время, сможет с радостью взглянуть на список имен тех, кто был замешан в деле Фуке.

– Он не увидит этого списка. Документы давно уничтожены.

– Не все.

Филипп придвинулся к ней. Она была бы рада, если бы за этим последовал любовный поцелуй, но момент был явно не для нежностей. Он так сильно сдавил ее руку, что у него побелели костяшки пальцев. Анжелика кусала себе губы от боли, но все-таки удовольствие было сильнее. Она предпочла бы тысячи раз видеть его таким, как сейчас, неистовым и грубым, вместо того чтобы любоваться безразличной физиономией человека, как в скорлупу заключенного в собственное презрение.

Под легким слоем румян, которыми он пользовался, лицо маркиза было мертвенно-бледным. Он еще сильнее стиснул руку Анжелики.

В лицо Анжелики пахнуло ненавистью и мускусной пастилкой.

– А ларец с ядом, – прошипел он, – взяли, конечно, вы!

– Я.

– Ах, дрянь! Я всегда был уверен, что вы что-то знаете. Но отец этому не верил. Исчезновение ларца мучило его до самой смерти. Так это были вы? И ларец сейчас у вас?

– Он всегда был у меня.

Филипп принялся ругаться сквозь зубы. Красивые, свежие губы, с которых сыплются проклятия, были восхитительны.

– Пустите меня, мне больно, – сказала Анжелика.

Он медленно разжал пальцы, и глаза его сверкнули.

– Я знаю, вы хотели бы сделать мне еще больнее. Так больно, чтобы я замолчала навеки. Но вы ничего не добьетесь, Филипп. В тот самый день, как я умру, мое завещание будет доставлено королю, и он обнаружит там все разоблачения и точное указание, где находится тайник с документами.

Морщась от боли, Анжелика отлепила от запястья золотую цепочку, которую сильные пальцы Филиппа буквально впечатали в кожу.

– Ну и скотина же вы, Филипп, – небрежно-веселым тоном сказала она.

Теперь она была спокойна. Она отодвинула шторку и выглянула в окно.

Солнце уже заходило, и последние лучи проникали сквозь ветви деревьев. Карета снова повернула к Булонскому лесу. Совсем скоро начнет темнеть.

Анжелика почувствовала, как ее пронизывает вечерняя сырость. Поежившись, она повернулась к Филиппу.

Он был бледен и неподвижен, как статуя. Только на светлых усах дрожали капельки пота.

– Я люблю принца, – сказал он, – и мой отец был честным человеком. Думаю, этого допускать не надо… Сколько вы хотите в обмен на документы? Если нужно, я залезу в долги.

– Деньги мне не нужны.

– Тогда чего вы хотите?

– Я только что сказала вам, Филипп. Я хочу, чтобы вы на мне женились.

– Никогда! – крикнул он и отодвинулся.

Неужели она настолько ему противна? Ведь их отношения явно выходили за рамки пустой светской болтовни. Разве он не искал ее общества? И Нинон это не раз замечала.

Оба сидели молча. И только когда экипаж остановился возле ворот особняка Ботрейи, Анжелика осознала, что она в Париже. Уже совсем стемнело, и лица Филиппа она не видела. Ладно, тем лучше.

У нее хватило мужества ядовито спросить:

– Так что, маркиз, что вы надумали?

Он вздрогнул, словно очнувшись от дурного сна:

– Решено, мадам, я на вас женюсь! Будьте добры явиться завтра вечером в мой особняк на Фобур-Сент-Антуан, чтобы обсудить условия контракта с моим интендантом.

Анжелика не протянула ему руку для поцелуя, прекрасно понимая, что он ее оттолкнет.

Она отказалась от завтрака, который принес камердинер, и, вопреки своей привычке, не поднялась наверх к детям, а прямиком направилась в кабинет, к китайскому секретеру.

– Не надо, – отстранила она Жавотту, которая пришла, чтобы помочь ей одеться.

Оставшись одна, она задула все свечи, потому что боялась отразиться в зеркале.

Анжелика долго стояла неподвижно, опираясь на подоконник. Из сада доносился запах цветов.

Может быть, черный призрак принца нищих все еще ходит за ней по пятам?

Она ни за что не повернется и не посмотрит в зеркало. «Ты оставил меня одну! Что я еще могла сделать?» – вот что крикнет она призраку своей любви. Скоро она станет маркизой дю Плесси-Бельер, но где же радость триумфа? Вместо этого – опустошение и глубокая душевная рана.

«То, что ты сделала, гнусно и отвратительно!..»

Слезы бежали по щекам, лоб упирался в витраж, на котором рука какого-то осквернителя уничтожила герб графа де Пейрака. Тихо всхлипывая, она поклялась себе, что эти слезы бессилия будут последними, что она прольет в жизни.

Когда назавтра вечером мадам Моран явилась в особняк на улице Фобур-Сент-Антуан, к ней вернулась горделивая осанка. Она решила, что не стоит запоздалыми угрызениями совести портить победу, которая далась ей с таким трудом. «Вино налито, значит его следует выпить», как говаривал мэтр Буржю.

С высоко поднятой головой Анжелика вошла в просторную приемную, которую освещало только пламя очага. В комнате никого не было. Она сбросила накидку, сняла маску и протянула руки к огню. Застывшие пальцы не желали согреваться, а сердце колотилось, хотя ей и удалось отогнать все опасения.

Несколько мгновений спустя портьера сдвинулась, и пожилой, скромно одетый во все черное человек подошел к Анжелике и почтительно поклонился. Ей и в голову прийти не могло, что интендантом в доме семейства дю Плесси-Бельер служит не кто иной, как господин Молин. Узнав ее, тот испустил крик радости и сжал ей руки.

– Господин Молин!.. Неужели это вы? О!.. О, как я рада видеть вас снова.