Анна Голон - Анжелика. Путь в Версаль

– Так это вы, мадам, вышли замуж за нашего хозяина?

– Ну да.

– Вот все у нас обрадуются! А то все спрашивают, кто будет новой хозяйкой.

Значит, местные жители вообще ничего не знали. Либо у них были неверные сведения, если они решили, что свадьба уже состоялась.

– Эх, жаль, что вы не дождались, не доехали до нас, – продолжил Гилло, покачав лохматой головой. – Какая свадьба была бы!

Анжелика не решилась выдать Филиппа и сказать этому увальню Гилло, что свадьба состоится в Плесси и она рассчитывает, насколько это от нее зависит, на большой праздник, где соберется вся округа.

– Праздник все равно будет, – пообещала она.

Поторопив Жавотту и наконец оставшись одна, Анжелика облачилась в домашнее шелковое платье и оглядела комнату.

За прошедшие почти десять лет ее убранство не поменялось. Но теперь Анжелика смотрела на все иными глазами, она уже не была той девочкой, которую ослепила роскошь. Старинная, в голландском стиле мебель черного дерева и широченный альков с четырьмя колоннами показались ей старомодными.

Она подошла к окну и распахнула его. При виде узкого карниза ее охватил страх. А ведь когда-то она с легкостью по нему пробиралась.

«Я стала слишком толстой, теперь мне до башенки не дойти!» – в отчаянии подумала она.

Все по привычке расхваливали ее стройное, подтянутое тело… Но в этот вечер ей пришлось с горечью признать, как неумолимо течет время. Дело было не только в другом весе, нет, ей не хватало гибкости, и она рисковала свернуть себе шею.

Поразмыслив, она решила позвать на помощь Жавотту:

– Жавотта, девочка моя, ты маленькая, тоненькая и гибкая как тростник. Попробуй пройти по карнизу до угловой башенки. И пожалуйста, постарайся не упасть!

– Хорошо, мадам, – ответила Жавотта, готовая ради своей хозяйки пролезть хоть сквозь игольное ушко.

Высунувшись в окно, Анжелика с тревогой наблюдала, как девушка продвигается по карнизу.

– Загляни внутрь башенки. Видишь что-нибудь?

– Вижу. Что-то темное… какой-то ящичек, – сразу отозвалась Жавотта.

Анжелика закрыла глаза и вынуждена была прислониться к оконной раме.

– Хорошо. Возьми его и принеси мне, только осторожно.

Через несколько мгновений Анжелика держала в руках ларец монаха Экзили. От сырости на нем образовалась земляная корка. Но корпус его был сделан из сандалового дерева, и ни грызуны, ни цвель не могли его повредить.

– Ступай, – бесцветным голосом сказала она Жавотте. – И не болтай о том, что я попросила тебя сделать. Будешь держать язык за зубами – подарю тебе чепец и новое платье.

– О мадам, да с кем же мне болтать? – возмутилась Жавотта. – Я ни слова по-здешнему не понимаю.

Ей было очень досадно, что они уехали из Парижа. Со вздохом она пошла вслед за Барбой поговорить со знакомыми, и в особенности с господином Давидом Шайу.

Анжелика очистила ларец. Ей стоило немалых усилий разработать проржавевшую пружину. Наконец крышка поднялась, и она увидела на дне, выстланном несколькими слоями ткани, изумрудный флакон. Наглядевшись на него, она закрыла ларец. Куда бы его спрятать до приезда Филиппа и до той минуты, когда она отдаст его взамен на обручальное кольцо? Анжелика положила ларец в тот же секретер, откуда его так безрассудно вытащила пятнадцать лет назад. «Если бы я тогда знала! – сказала она себе. – Но разве в тринадцать лет можно предвидеть последствия своих поступков?»

Спрятав ключ от секретера за корсаж, она в отчаянии огляделась. Эти места вызывали у нее тягостное чувство. Из-за мелкой кражи, которую она совершила, Жоффрей, ее единственная любовь, был приговорен и рухнула вся их жизнь!..

Она заставила себя ненадолго прилечь отдохнуть. Вскоре щебет детских голосов на лужайке возвестил ей о том, что сыновья проснулись. Она спустилась к ним, усадила их в старую двуколку вместе с Барбой, Жавоттой, Флипо и Легконогим, а сама села за кучера. И вся компания весело покатила в Монтелу.

Солнце садилось, и по зеленым лугам, где паслись мулы, разливался шафрановый свет. Болота осушили, и от этого весь пейзаж очень изменился.

Береговая линия с зарослями кустарников отступила к западу.

Однако, въехав на подъемный мост, по которому, как и раньше, важно расхаживали индюки, Анжелика поняла, что замок, где прошло ее детство, ничуть не изменился. Барон де Сансе, несмотря на относительный достаток, так и не починил старую каменную кладку. Донжон и зубчатые стены с земляными валами обветшали и заросли плющом, а главный вход был по-прежнему с кухни.

На кухне кормилица чистила лук, старый барон сидел рядом. Кормилица сохранила свою статность и подвижность, а вот зуба ни одного не осталось. И волосы стали совсем седыми, и оттого лицо казалось почти коричневым, как у мавританки.

Может, Анжелике показалось, но радость от встречи вышла слегка натянутой, как случается порой, когда вдруг объявляется человек, которого долго считали умершим. Ее, конечно, давно оплакали, жизнь пошла своим чередом без нее, и теперь ей надо снова дать место в этой жизни.

Флоримон и Кантор быстро помогли всем справиться с неловкостью. Кормилица со слезами на глазах прижимала к сердцу «прелестных малышей», и не прошло и трех минут, как щеки мальчиков раскраснелись от ее поцелуев, а руки не могли удержать всех яблок и орехов. Кантор взобрался на стол и спел весь свой репертуар.

– А призрак старой дамы все еще бродит по Монтелу? – спросила Анжелика.

– Я ее уж давно не видала, – отозвалась кормилица, покачав головой. – С тех пор как Жан-Мари, самый младший в семье, уехал в коллеж, она больше не появлялась. Я всегда думала, что она разыскивает сына…

В мрачноватой гостиной, как и прежде, царила тетушка Жанна. Она сидела, как большая паучиха в паутине, и ткала ковры.

– Она уже ничего не слышит и умом немного тронулась, – пояснил старый барон.

Однако, увидев Анжелику, старуха хрипло спросила:

– А Хромой тоже приехал? Ведь его же сожгли?..

Это был единственный намек на ее первое замужество, который Анжелика услышала в Монтелу. Об этом периоде ее жизни все предпочитали не упоминать. Да барон, похоже, не особенно задавался вопросами по этому поводу. По мере того как вырастали его дети, выходили замуж, женились, приезжали к нему или не приезжали, они все постепенно смешались в его сознании. Он много говорил о Дени, который стал офицером, и о младшем, Жане-Мари. Его не заботила судьба Ортанс, а о Гонтране он вообще ничего не желал знать. На самом деле единственная тема, которая его волновала в любой беседе, были его мулы.

Побродив по замку, Анжелика успокоилась. Монтелу остался прежним – немного грустным, обветшалым, но таким душевным…

Она с ликованием отметила, что дети чувствовали себя на кухне так, словно родились здесь, среди кастрюль с капустным супом и бесконечных баек кормилицы. Они просили мать остаться обедать и ночевать в Монтелу. Но Анжелика увезла их в Плесси: она боялась, что приедет Филипп, и хотела встретить его.

На другой день, поскольку никакого курьера Филипп не прислал, она снова отправилась к отцу, на этот раз одна.

Они вместе объехали владения барона, и он показал ей все нововведения.

Прохладный вечерний воздух пах травами, и Анжелике хотелось петь. Под конец прогулки барон неожиданно остановил коня и пристально вгляделся в лицо дочери. Потом глубоко вздохнул:

– Значит, ты вернулась, Анжелика?

Глаза его наполнились слезами. Он положил руку ей на плечо и повторял без конца:

– Анжелика, доченька…

Она взволнованно ответила:

– Я вернулась, отец, и теперь мы часто сможем видеться. Вы ведь знаете, я выхожу замуж за Филиппа дю Плесси-Бельера. Вы посылали мне свое благословение.

– А я думал, свадьба уже состоялась, – удивленно заметил он.

Сжав губы, Анжелика промолчала. Но зачем было Филиппу всем внушать, что свадьба уже состоялась в Париже?

На обратном пути Анжелика почувствовала смутную тревогу, и сердце ее забилось, когда она увидела во дворе экипаж маркиза.

Лакеи сообщили, что хозяин уже два часа как приехал. Она поспешила в замок. Поднимаясь по лестнице, она услышала крики детей.

«Снова Флоримон и Кантор раскапризничались, – сказала она себе. – Деревенский воздух их явно возбуждает». Не годилось, чтобы будущий отчим счел их несносными созданиями. Она сразу направилась в детскую с намерением строго навести порядок. Оттуда доносились испуганные крики Кантора и собачий лай.