Анна Голон - Анжелика. Тулузская свадьба

Вечерами в домике на Гаронне, отдыхая на террасе, они вспоминали голос, который звучал у балкона.

Анжелика никак не могла понять, как она позволила так разыграть себя. Скромная одежда странствующего трубадура обманула ее.

— Как я могла заподозрить обман? Я же видела его грубые пыльные башмаки, одежду из простой саржи. Вы! Жоффрей. Такой элегантный!..

— Действительно, я должен был с особым вниманием отнестись к своему перевоплощению. Я опасался вашего живого проницательного взгляда, желавшего все увидеть, все понять… Мне понравилось, что вы не ушли, а выбрали магию мелодии и очарование безродного певца.

— Чего вы ждали от этой злой шутки?

— Того, что и случилось. Обнять вас и украсть один поцелуй.

— Это было недостойно! Я никогда не прощу вас!

Жоффрей де Пейрак объяснил, почему решил уехать в Париж, даже не повидав ее.

— Я ведь держал вас в своих объятиях… Я узнал чуть больше о тех сокровищах, которые вы скрывали от меня… Я не хотел и дальше страдать, сгорая в мучительном огне, как те грешники, что вечно желают и не в силах обрести желаемое. Поэтому уехал. Нет, очаровательная невинность, я не искал утешения у Нинон де Ланкло. Думать так — значит плохо понимать природу мужчины, когда он сражен болезнью любви, о которой говорят поэты и о которой так мало знают… Только обладание предметом своего желания может исцелить его. Все иное лишь вызывает отвращение. Вы были моим горизонтом. Множество тайн Искусства Любви, о которых я даже и не догадывался, открылись мне…

Он не привык откровенно признаваться в собственных чувствах, но говорил о том первом мгновении, первом взгляде, о том дне, когда увидел ее. Она вышла из кареты и стояла в лучах солнца, а вокруг пыль, танцы, шум, пронзительные звуки музыкальных инструментов и дробь тамбуринов.

— Вот так вы появились передо мной у стен Тулузы среди шумной музыки и танцев… Я догадывался, что вы боитесь меня… и возможно, поначалу меня это забавляло… Но случилось то, чего я не ожидал. Я увидел перед собой саму невинность, само очарование! Воплощение искренности и отваги. И вас, прекраснейшую из женщин, продали самому отвратительному, ужасному злодею! В тот день я испытал незнакомое мне доселе потрясение! Не знаю, было ли это тем, что поэты называют «озарением любви», «любовью с первого взгляда», но во мне одновременно бушевали восторг, уверенность и боль. Безжалостная стрела маленького бога Эроса пронзила меня в тот день. Я был охвачен гневом на тех, кто принес вас в жертву, не отдавая себе отчета, что я сам, без сожаления, участвовал в этом. Тогда, сидя рядом с вами в карете, — и пусть вы в ужасе отказывались замечать меня и цветы, которые я вам подарил, — я поклялся себе покорить вас… поклялся любить вас вечно…

Он обнимал ее и покрывал поцелуями.

Потом они долго молчали, наслаждаясь единением со звездной ночью.

Анжелика отдыхала у его сердца.

Она могла бы умереть, настолько чудесным и безграничным было ее ощущение счастья.

В доме Анжелики, как и во всем королевстве, царила радость. Даже архиепископ Тулузский был занят более важными заботами и больше не следил с подозрительностью за действиями своего соперника графа де Пейрака. И действительно, монсеньора де Фонтенака, как и архиепископа Байонны, только что призвали сопровождать кардинала в его пиренейском путешествии.

Вся Франция была наполнена слухами о неком событии, которое до сих пор тщательно скрывалось, потому что оно было слишком невероятным, необыкновенным! После второго сражения при Дюне, где мессир де Тюренн одержал трудную победу над принцем Конде и доном Хуаном Хосе Австрийским, казалось, король Испании Филипп IV впервые задумался о мирных переговорах. Маленькая лазейка, но кардинал Мазарини мгновенно ею воспользовался и представил план, который он вынашивал уже давно и осуществление которого, несомненно, принесло бы наконец Европе мир: брак молодого короля Людовика XIV с дочерью короля Испании, инфантой Марией-Терезией[121].

Какая другая принцесса могла предложить столько же гарантий знатности и союзнических преимуществ, чтобы стать супругой молодого двадцатилетнего короля, надежды одной из самых великих наций? Много лет мессир де Лионн[122], государственный секретарь департамента иностранных дел Франции, с возрастающим замешательством изучал портреты принцесс христианского мира, достигших брачного возраста.

Сейчас уже нельзя было рассчитывать на Великую Мадемуазель, кузину короля десятью годами его старше, хотя в свое время ее рассматривали как серьезную претендентку, так как принцесса обладала поистине великолепным приданым.

Но пушечные выстрелы, сделанные по приказу этой бешеной фрондерки по королевским войскам в день сражения у предместья Сент-Антуан, положили конец столь прекрасному замыслу.

Лишь испанская инфанта могла стать залогом мира для истощенной Европы.

Мазарини знал — без этого союза мирный договор, утверждающий победы французов во Фландрии, станет пустыми словами, как и все те договоры, после которых отвоеванные пограничные провинции приходилось отдавать обратно.

Король Испании тоже это понимал. Щепетильный и, подобно своему предку Филиппу II, ценящий власть, опирающуюся на обширные владения, он также знал, что этот брак ознаменовал бы конец испанского владычества в Европе. Во время мирных переговоров он соглашался выполнить любые обязательства, уступал города… но вдруг резко остановился.

Никогда он не сможет отдать свою дочь королю Франции! Потому что она, дочь от его первого брака, была наследницей Испанских Нидерландов, и если Филипп IV не оставит после себя потомства мужского пола, то Мария-Терезия одна унаследует Испанию и все остальные королевские владения. Да, вторая супруга родила королю сына, даже двух. Но поговаривают, будто бы они слишком слабы и вряд ли проживут долго.

Мазарини был прирожденным дипломатом и никогда не стремился ускорить ход событий. Он использовал все свое притворство… Изобразил равнодушие…

При савойском дворе, чей очень знатный княжеский род вел свое начало еще с XI века от герцога по имени Гумберт I Белорукий[123], жила одна прелестная принцесса на выданье, Иоланда-Маргарита Савойская, сестра нынешнего герцога Савойского Карла-Эммануила II. К Мадам[124], их матери, которая долгие годы была регентшей и продолжала удерживать бразды правления герцогством, и обратились с настоятельной просьбой.

Был октябрь. Стояли холода. Оба двора — французский и савойский — встретились в Лионе.

И вот, пока все танцевали, согреваясь пышными празднествами, которыми издавна славились савойские правители, у потайной двери появился посланец и назвался Антонио Пиментелли.

Его приняли тайно, месье Кольбер, интендант кардинала, встретил его лично, затем секретными путями препроводил в отдельный кабинет.

Там к ним присоединился кардинал, и они долго совещались.

Наконец Мазарини возвратился к королеве Анне Австрийской и прошептал в сиянии люстр:

— Инфанта наша. Нам больше не надо искать.

Время успокоит обидчивость принцев Савойи, а пока французский двор вновь собрался в Париже.

Получив новые инструкции от короля Испании, Пиментелли, или Пиментель, как его уже называли по-дружески, возобновил свои маневры. Он скрывался в окрестных городках Монтаржи и Монтеро и по первому зову вновь устремлялся в Париж, кутаясь в свой серый плащ и стараясь остаться незамеченным. Переговоры должны были проходить в строжайшей тайне.

А в глубине своего Эскориала Филипп IV все еще не мог отказаться от своей мечты: отдать дочь за Леопольда I Австрийского, главу младшей линии Габсбургов, только что увенчанного короной императора Священной Римской империи.

У Мазарини волосы встали дыбом под кардинальской шапочкой. Он мысленно уже видел, как возрождается наследие великого императора Карла V! Франция будет окружена, и наступит день, когда ненасытные отпрыски дома Габсбургов проглотят ее.

Кардинал не сдавался, он боролся, делая шаг за шагом.

Но появилось новое препятствие.

Молодой король втайне пролил немало слез, потому что безумно влюбился в свою подружку детства, черноволосую Марию Манчини[125], племянницу кардинала.