Известно, что борьба философских идей в эпоху раннего феодализма носила характер борьбы идей религиозных. То же касается и социальной борьбы. Как христианство, зародившееся в среде угнетенных, стало религией феодального общества, с течением времени зачеркнув, по сути, свое изначальное предназначение — поддержку низших слоев, так и антикатолическая ересь, зарождаясь в кругах мелких ремесленников, крестьян и т. д., распространялась на классы феодалов, становилась знаменем их социальных устремлений и объединяла их с народными массами — постольку, поскольку объединение это было нужно борьбе за независимость: не только от ортодоксальной церкви, но и от королевского домена.

Альбигойская ересь получила свое название по городу Альби и графству Альбижуа (Альбигойя), где к концу XII в. распространилась секта так называемых катаров (от греческого katharos — чистый). Ее истоки — в вавилонском астральном, т. е. звездном, мировоззрении, рассматривавшем звезды как божества, Луну — как образ вечной жизни (ибо она умирает и воскресает), а Солнце — как силу, погашающую сияние небесных светил, т. е. — источник тьмы. Борьба добра со злом изображалась вавилонянами как борьба света с тьмою. Альбигойцы последовательно впитали и учение пророка Заратустры — маздаизм, и манихейство — учение перса Мани, пытавшегося слить маздаизм с христианством. Вслед за Мани альбигойцы стремились возвратиться на пути достижения личного общения верующего с Богом и, следовательно, осуждали положения и действия католических клерикалов, отрицали храмы, таинства, иконы, крест. Однако, проповедуя аскетизм, альбигойское учение полагало, что истинная чистота возможна лишь для избранных — собственно катаров, т. е. святых утешителей верующих, а этим последним, признающим принцип, но не обладающим силами привести его в жизнь, оставляла возможность жить в довольно свободных рамках. Эта-то свобода образа жизни, раскованность духа, еретические воззрения на религию — все эти черты царящих на юге Франции взглядов не могли не вызвать резко отрицательного отношения Римской церкви.

Взошедший на папский престол в 1198 году Иннокентий III, призывая к четвертому крестовому походу на Константинополь и Византию, одновременно обратил внимание на чрезмерное усиление партии альбигойцев. Рупором его идей стал некий Фульк из Нейи, городка на Марне. В ноябре 1199 года Фульк выступил с проповедью в шампанском замке Экри, после чего многие из присутствовавших приняли обет встать на «стезю Господню». Среди этих многих был и граф из Рамулье Симон де Монфор IV. Следуя наставлениям Августина, требовавшего насильственного возврата еретиков в лоно церкви, папа Иннокентий III послал в Южную Францию своих легатов, которые через светские власти стали подвергать еретиков самым тяжелым наказаниям. В результате этих злоупотреблений в 1208 году был убит папский легат Пьеро Кастельно, и это дало папе повод возбудить против альбигойцев Крестовый поход. Возглавил его в 1209 году Симон де Монфор. Началось «завоевание Тулузы армией крестоносцев. Любовь, грацию и веселье сменили варвары и святой Доминик… Это были наши отцы; они убивали и опустошали все сплошь; …их воспламеняла дикая ярость против всего, что носило какой-нибудь отпечаток цивилизации, к тому же они не понимали ни слова из этого прекрасного южного языка, и бешенство их от этого еще усиливалось. Весьма суеверные и предводительствуемые ужасным св. Домиником, они верили в то, что попадут на небо, если будут убивать провансальцев. Для тех все было кончено: конец любви, конец веселью, конец поэзии…»[149]

Альбигойские войны, длившиеся двадцать лет, — это период выражения злобы и жажды мести в яростных сирвентах провансальских и лангедокских трубадуров. «Ты, Рим, поверг мир в борьбу и несчастье, — писал Гильом Фигейра. — Добродетель и заслуги… похоронены тобою, коварный Рим, корень и вершина всякого зла… Но пусть святой дух, облекшийся в человеческую плоть, услышит мои мольбы и беспощадно разрушит тебя… Ты отнимаешь мясо у бедняка. Ты отпускаешь грехи за деньги»[150].

В период упадка лирической поэзии семь тулузских горожан решили предпринять шаги к поощрению творческой деятельности. В 1323 году они основали в Тулузе, на улице Августинцев, Консисторию Веселой Науки (La Gaya Scienza), ежегодно в первое воскресенье мая устраивавшую поэтические состязания. В 1324 году был выработан кодекс правил стихосложения под названием «Законы любви».

«Но все эти попытки не привели ни к чему: никакие гальванические токи не могли воскресить к жизни трупа»[151]. Провансальская литература пришла в упадок на века…


Приношу читателю извинение за это отступление, но, по моему глубокому убеждению, без него невозможно понять во всей полноте суть происходящего в романе Голон. Но чтобы разобраться в его главном конфликте, следует добавить несколько слов об одном из главных действующих лиц, о персонаже историческом — короле Луи XIV.

Коронация Луи (Людовика) XIV происходила в 1654 году в Реймсе, где с 1179 года короновались французские короли. Реймс был городом, где в 496 году принял крещение первый король франков Клови (Хлодвиг). При короновании Луи XIV был помазан миром из сосуда, который, по преданию, был послан с небес для помазания Клови. Таким образом, Луи считался «помазанником Божьим». Коронованный на царство короной Шарлеманя (Карла Великого), которого короновал сам Римский Папа, Луи претендовал на наследие своего далекого предка, правившего, кроме Франции, Нидерландами, территорией современной Австрии, половиной Италии и половиной Германии.

Крупнейшая в Европе по численности населения страна[152], Франция была разобщена не только потому, что большая часть французов не говорила и не понимала по-французски (они говорили на бретонском, фламандском языках или одном из сотни диалектов), но и потому, что провинциальные губернаторы чувствовали себя совершенно независимыми хозяевами подвластной им территории: они произвольно повышали налоги или объявляли, например, штраф за пререкания.

«То и дело короля приветствуют как поборника прав человека, — пишет английский историк В. Кронин. — Во время Фронды и даже короткое время после нее в провинциях, где королевская власть все еще была слаба, дворяне безнаказанно грабили, пытали и убивали… Дворянин мог убить человека за то, что тот не приветствовал его. Только сильный король мог держать под контролем этих буйных господ»[153].

Кроме раздора в государстве, Фронда принесла немало бедствий непосредственно королевской семье, приведя ее к нищете. По воспоминаниям Ла-Порта, камердинера десятилетнего в то время короля, Луи «ходил зимой и летом в зеленом бархатном, подбитом белкой халате; на второй год его величество так подрос, что он доставал ему до икр. Простыни у него были полны дыр, и я часто находил его ноги просунутыми в эти дыры на голом матраце»[154].

В то время, пишет В. Кронин со ссылкой на того же Ла-Порта и другого камердинера короля, Дюбуа, «просто потому, что придворные были заняты и заморочены, король бывал голоден… Он и Филипп (младший брат короля. — С. Щ.) обычно перехватывали еду королевы на пути из кухни и улепетывали с омлетом»[155].

Мало что изменилось и к 1660 году — времени бракосочетания короля: «Мазарини был не только в несколько раз богаче Луи: он подчеркивал это с неприятной откровенностью. Однажды вечером, в Великий пост, например, Луи должен был довольствоваться на ужин двумя камбалами, тогда как Мазарини подали на стол сорок таких рыб»[156].

Годовой доход короля за 1661 и 1662 годы был истрачен. Индустрия страны закоснела, торговля была в застое, казна пуста, зерно импортировалось, национальный долг возрос до 143 миллионов: Франция была скрытым банкротом. Совершенно естественно, что раздражение Луи XIV достигло апогея.

В это время и сталкивает автор «Анжелики» короля Франции с графом Тулузы, Жоффреем де Пейраком. «Он не забыл тех дней, когда принцы крови вели с ним войну, — говорит о короле Великая Мадемуазель — мадемуазель де Монпансье. — Его величество опасается всех, кто слишком высоко поднимает голову». А южанин Пейрак, само собою, поднимает голову непомерно высоко!

В конфликте французского короля с тулузским графом сталкиваются, таким образом, исторически сложившиеся потенциалы: «помазанник Божий», олицетворявший единую Францию, — и гордец из Лангедока, чья родословная древнее родословной стремящегося во что бы то ни стало утвердиться монарха. С одной стороны — чрезмерно раздраженный своей полной лишений (и в этом парадокс!) жизнью король, с другой — самый влиятельный и богатый человек в Лангедоке.