Постукивания дундуби служили еще и сигналом, по которому просыпался наш дом. Знакомые звуки, всегда одно и то же. По этим звукам я догадывалась о том, что происходит в доме: рабы разводят огонь на кухне, спеши-спеши — ритмично шуршали метлы, в нижних комнатах переговаривались мужчины.
Слышно было, как во внутренних покоях о чем-то шептались мама, бабушка и тетя. Сегодня в их голосах я различала новые нотки, какое-то волнение, будто и их разбудил гром.
— Ты проснулась, Арджуманд? — позвала мама.
Я думала, что одна предвкушаю что-то необычное, и была разочарована, обнаружив похожее настроение у многих.
Обычно гарем просыпался вяло, нередко у женщин уходило полдня на то, чтобы совершить омовение и одеться. Однако сегодня в занане царил радостный переполох. Слуги и рабы совсем забегались: они что-то переносили, роняли и снова тащили; Мехрун-Нисса, моя тетушка, давала одно указание, мама другое, бабушка — третье, да и остальные родственницы, и жены наперебой отдавали приказ за приказом. Ах вот в чем тут дело: из комнат сносили ларцы с драгоценностями, рулоны шелковых тканей, шкатулки из серебра, нефрита и слоновой кости — ну как же, сегодня вечером при дворце устраивали мина-базар! Подобно комете, он врывался в нашу жизнь раз в году, поздней весной, приводя в сильнейшее волнение всех обитательниц гарема.
— Что же ты не готовишься? — спросила меня Мехрун-Нисса.
— Разве я тоже иду?
— А почему бы и нет? Ты ведь уже большая. Может, кто-нибудь тебя заприметит и предложит выйти за него!
В 1017-м мне исполнилось двенадцать, до брачного возраста оставалось совсем немного. Единственная дочь у родителей, я вела уединенную, малоинтересную жизнь. Образования, которое мне дали (чтение, письмо, рисование, музыка, немного истории и Коран), было вполне достаточно для будущей жены знатного человека. Замужество, подготовленное родителями, наверняка окажется скучным союзом двух богатств и двух судеб. Такое будущее неизбежно… но я, конечно, мечтала о романтической любви, все девочки об этом мечтают.
— …или что-нибудь другое предложит, — игриво заметила одна из моих старших родственниц, вызвав взрыв смеха.
— Мне нечего выставить на продажу, — сказала я, совсем не обидевшись.
— Продавать можно что угодно — фрукты, пряности, резные статуэтки… Всякий товар пойдет. Хотя, конечно, — лукаво подмигнула мне тетушка, — если у тебя на прилавке будут стоящие вещи, это привлечет внимание вельмож, а может, и самого правителя.
— А что ты собираешься продавать? — поинтересовалась я.
— Золотые украшения и шелка, что я сама расписала. — Погрузив руки в ларец, Мехрун-Нисса зачерпнула изумрудные и алмазные ожерелья и браслеты, кольца с рубинами и сапфирами и тут же небрежно бросила их обратно. — Как ты думаешь, они достаточно хороши? — Ее черные брови слились в одну прямую линию.
— Лучше и быть не может! — воскликнула я.
Тетушка пожала плечами, словно сомневаясь, потом перевела взгляд на меня. Она была властной женщиной — и при этом очаровательной! Любого, кто не подчинялся ее желаниям, запросто могла обольстить, обмануть, а то и запугать. Даже полководец Шер Афган, чье мужество на поле брани считалось неоспоримым, умолкал в ее присутствии. Тетушка хотела блистать, и ей это удавалось. Сумей она сдернуть с неба луну и звезды, те бы тоже лежали среди драгоценностей, насыпанных в ларец…
— Вот что я тебе скажу, Арджуманд. Туда ведь приходят не только покупать, но и поглазеть на нас. Они будут смотреть, смотреть, да так и не расхрабрятся…
— А где еще на нас можно взглянуть? Простые рыночные торговки открывают лица миру и расхаживают, где им заблагорассудится, а мы, затворницы, всю жизнь проводим в клетке! — сердито сказала я.
— Лучше скрывать лицо, а самой видеть все. Это заставляет мужчин постоянно думать о нас, мечтать…
— Только это им и остается! А кто еще будет на базаре, кроме падишаха?
— Многие вельможи… — Тетушка заговорщически понизила голос: — Возможно, даже сам принц Шах-Джахан. Кто знает, какие удивительные события могут произойти сегодня…
Всех женщин охватило волнение, но Мехрун-Нисса, казалось, была особенно воодушевлена. Уж не забыла ли она о своем браке и о маленькой дочурке? — подумала я, глядя на раскрасневшиеся тетины щеки. Но вскоре эту мысль сменила совсем другая: «Нет ли у нее и для меня кого на примете?»
— А каких событий ты ожидаешь? — не выдержав, спросила я.
— Каких? Да я просто болтала! — беззаботно ответила тетя. — Скажи-ка мне лучше, где Ладилли?
— Еще спит.
Ладилли, моя подружка, была ее дочерью. Единственный ребенок, как и я. Застенчивая, тихая девочка, совершенно не способная на озорство.
Собрать на продажу много не удалось, но по-другому и быть не могло. Я ведь совсем молода, не замужем, и все украшения у меня из серебра (толстая цепь и несколько золотых браслетов не в счет). Сколько за это можно выручить? — тысячу рупий, если не меньше…
Перебирая вещицы, я снова услышала громовой раскат — как будто вернулся мой сон, не давая забыть, что день предстоит необычный. Кажется, я видела что-то красное, но не поняла, кровь это или шелк — вроде бы во сне одно превращалось в другое, — и слышала голос — мужской, на удивление мягкий, — но не разобрала слов. Лица мужчины я тоже не разглядела, только поняла, что мы с ним ждем друг друга.
— Ты где-то витаешь, агачи[4], — прервал мои размышления Иса. — Ты не так обрадована, как другие бегумы[5].
Иса был чокра[6] — мой дед, Гияз Бек, нашел и выкупил его три года назад. Он был старше меня на несколько лет, но остался невысоким и тщедушным, как ребенок. Иса рассказывал, что из деревни на юге от Голконды его похитил чародей и они долгие годы странствовали вместе. Он пытался сбежать от хозяина, но его ловили и избивали — именно в такой момент и подоспел мой дед. Исе разрешалось входить в гарем, потому что он объявил себя евнухом, и это подтвердил евнух Мехрун-Ниссы Мунир. Иногда история Исы казалась мне выдумкой, но он был предан мне и служил лучше, чем любая женщина.
— Я видела сон, Иса, и теперь пытаюсь вспомнить его.
— Когда ты уснешь, сон вернется, — произнес он.
— Возможно. Держи, ты понесешь вот это. — Я протянула ему свое серебро, завернутое в шелковую ткань. — А остальные уже готовы?
— Да, агачи.
Базар устраивали в садах при дворце правителя, скрытых за стенами Лал-Килы, крепости, которая высилась, подобно скале из красного песчаника, на правом берегу реки Джамна. Лал-Килу построил отец Джахангира Акбар Великий. Именно он своей милостью дал работу моему деду, когда тот приехал в Хиндустан из Персии. Познакомил их владелец каравана верблюдов — представил деда самому Великому Моголу! Не случись этого, мы бы остались бедняками и мыкали горе подобно тысячам несчастных, которых на улицах Агры предостаточно.
Дедушка достиг блестящих успехов — но, к несчастью, впал в немилость. И в Персии, и в Хиндустане принято получать подарки в обмен на услуги, однако Акбар считал, что его приближенные не должны следовать этой традиции, так что дед, отнюдь не чуравшийся мздоимства, со временем лишился места… На протяжении двух лет, прошедших со смерти Акбара, дедушка стремился поступить на службу к его сыну, падишаху Джахангиру. И вот, наконец, приглашение на мина-базар… Не знак ли это монаршей милости? Так вот чем объясняется особое волнение в нашем доме с самого раннего утра!
Наша семья отправилась в крепость, которая была довольно далеко, в четырех косах[7] от дома, где мы жили. Процессия была невелика — всего-то три паланкина. Мунир прокладывал путь в толпе, с веселой яростью размахивая посохом. Мне это не понравилось, но Мехрун-Нисса, кажется, получала удовольствие от звуков удара по полуголым телам. Пришлось слезть и идти пешком в сопровождении Исы, который следовал за мной по пятам. Но по мне, так было даже лучше. За пределами дома я бывала редко и теперь с любопытством разглядывала мужчин и женщин из Бенгалии, Персии и Китая. Встречались также фиринги[8], пересекшие западные моря, афганцы, а о представителях всех субов Хиндустана и говорить излишне. На придорожных базарах чем только не торговали: золотом, серебром, слоновой костью, алмазами, рубинами, фарфором, пряностями, рабами, лошадьми, слонами… Просто глаза разбегались!