Эльвира Барякина - Аргентинец

Праздник потух в глазах Нины. Она вспомнила, что после Февральской революции из окон ее дома несколько дней были видны неподвижные столбы дыма над заречьем. Кухарка Клавдия сказала, что это крестьяне жгли барские дома.

Неужели и здесь будет то же самое? Не верилось, просто не верилось… От моховской усадьбы до Осинок — два шага.

У столов гул, хохот. Кто-то из баб заводил песню, но ее обрывали и требовали послать гонца за гармонистом. Дядя Гриша растоптал окурок каблуком. Похлопал Нину по плечу:

— Ты не боись: наши мужики — не моховские. Просто не шатайся нигде одна. И вообще поосторожней.

Когда Клим, Жора и Елена приехали в усадьбу, там никого не было. Старик сторож сказал, что все отправились к попу на праздник.

— И мы пойдем! — заявил Жора и помчался менять городской костюм на вышитую косоворотку и парусиновые брюки.

Деревня гуляла: шум, движение, крики… Вдоль улицы ходили девушки в ярких платьях. Перед раскрытыми воротами поповского дома танцевали кадриль. Все фигуры проделывались с молчаливой серьезностью, кавалеры с дамами ловко подбрасывали в рот семечки и сплевывали на сторону шелуху.

Во дворе, перекрывая мелодию кадрили, играл гармонист: подносил гармошку к уху и пускал замысловатые коленца. Перед ним в кругу зрителей два парня отплясывали вприсядку.

— Осыпаются листочки, золотые дни прошли, пожалейте меня, девки, что мне в рекруты идти, — выводил звонкий мальчишеский голос.

Клим напряженно оглядывал толпу. Жора с Еленой то и дело с кем-то здоровались: они всех знали — то просили русобородого парня свозить их на рыбалку, то обещали купить у бабы поросеночка.

На Клима никто не обращал внимания, кроме мальчишек, которые тут же распознали в нем иностранца.

— Гля, гля! — тыкали они в него пальцами. — Шляпа-то какая!

— А пуговицы-то на пинджаке сияют! Вот так барин…

На столах пустые миски, объедки пирогов и залитые рассолом полотенца.

— Частые дожди происходят оттого, что пушки на фронтах больно громко стреляют, и небеса растрясаются, — кричал на весь двор маленький попик, сгребая в кулак редкую, в хлебных крошках бородку. — Надо закон установить, чтобы война с немцами велась только саблями и штыками, потому что от дождей нации страдают в равной мере.

— На-кось, попробуй квашеной капустки! — приставала к Климу попадья. — Жора, барчук-то наш, говорит, ты из-за границы приехал — у вас небось такой не бывает. Я ее постным маслом заправляю, сам митрополит однажды вкушал и нахваливал.

Нины нигде не было видно. Клим наткнулся взглядом на Григория Платоновича: тот сидел на земле, обхватив голову руками, и пьяно раскачивался из стороны в сторону.

— А… и вы тут… — проговорил он, заметив Клима.

— Где Нина Васильевна?

— За леща бьется. — Григорий Платонович показал на поповскую избу.

Клим поднялся на крыльцо и вошел в пахнущие старым деревом полутемные сени. Из раскрытой двери доносились голоса.

Нина сидела боком к маленькому пыльному окошку — и опять была непохожа на себя: простая кофточка с засученными рукавами, через плечо перекинута пышная коса. Нина сердито смотрела на стриженного в скобку мужика, топтавшегося на половике у печки.

— О чем вы договаривались с моим мужем?

— Дык он мне сказал: «Плати, Архип, пятнадцать рубликов в год и можешь ловить рыбу с моей тони[13]».

— Пятнадцать?

— Точно так-с.

Нина оперлась на столешницу кулаками:

— А я вчера видела, как твои сыновья на моем участке невод закидывали. При мне две дюжины лещей выудили.

— Дык прикармливаем, ваши сиятельство. Столько денег на это дело изводим — чистое разоренье!

— Разорятся не надо, — насмешливо сказала Нина и вдруг заметила в дверях Клима. Глаза ее сверкнули; она подбежала к нему: — А вот и мой новый арендатор! Я ему тоню сдам. Подыграйте мне! — прошептала она едва слышно.

— Да как же это, ваше сиятельство?! — забеспокоился Архип. — Я три года рыбу прикармливал… Ежели вам моя цена кажется неподходящей, я накинуть могу. Пусть будет двадцать рублей.

— Лещ на базаре трешницу стоит, а в городе — десятку, — напомнила Нина.

— Я сто рублей дам, — с улыбкой сказал Клим.

Архип схватился за сердце:

— Да где ж это видано… Сто пять!

Торговались долго, войдя в раж; поминали святых угодников и грозили друг другу то небесными карами, то судом, то «знакомыми ребятами». Клим уступил, только когда цена дошла до пятисот рублей.

Архип кинул шапку на пол:

— Разорили! Раздели донага! — Но тут же полез за пазуху и, недобро косясь на Клима, отслюнил из толстой пачки две зеленых керенки по двести пятьдесят рублей. — Расписочку извольте!

Нина добыла у попадьи бумагу и карандаш, и, получив свое, Архип выбежал из избы.

Нина еще раз посмотрела на купюры на свет.

Вот он, обещанный крупный улов! С бьющимся сердцем Клим подошел к ней:

— Вроде настоящие?

Она спрятала деньги в карман:

— А вы здорово умеете спорить… Где-то учились?

— В Шанхае довелось поработать в чайной компании. К нам купцы приезжали со всего света.

Закатное солнце падало из окна на Нину: лицо ее оставалось в тени, а руки и грудь в вырезе пестрой кофты казались золотисто-розовыми.

— Спасибо за помощь, — поблагодарила она. — Жора сказал, что вы не собираетесь нас выселять. Я понимаю, вам деньги нужны, но я могу расплатиться только весной… Правда, мне нечего оставить в дополнительный залог, кроме мебели и столового серебра.

Клим смотрел на нее, прикусив губу. Нина торговалась с ним точно так же, как с Архипом.

— Что я буду делать с вашей мебелью?

— Тогда давайте перепишем вексель, — торопливо предложила Нина. — И в марте… нет, лучше в мае… я пришлю вам деньги. Мой друг помог мне получить казенный подряд, так что мы выкрутимся.

— Друг — это Матвей Львович?

Нина удивилась:

— Да. Откуда вы знаете?

— Слухами земля полнится.

— Значит, договорились? Я вернусь в Нижний Новгород, и мы все оформим. Только прямо сейчас я не могу ехать в город — у меня тут дела.

Она нетерпеливо постукивала кольцами об оконную раму.

— Договорились, — ответил Клим.

— Отлично! Ну тогда до свидания.

Нина выбежала в сени. Со двора доносилась пьяная песня:

Клим провел ладонями по лицу. Получи, авантюрист… Ты подходишь ей, как танго к балалайке. Она будет любезничать с тобой ровно до тех пор, пока ты не погасишь вексель: это все, что ее интересует.

Входная дверь скрипнула, и Нина вновь появилась на пороге:

— Может, вы погостите у нас? Когда вы еще попадете в наши края?

Не обольщайся. Ей просто страшно отпускать тебя назад к присяжным поверенным: они наверняка скажут, что ты сошел с ума, давая ей отсрочку.

Клим прогуливал дела, как двоечник уроки. Он сделал из камешков болеадорас[14] и учил Елену с Жорой метательному искусству гаучо, бесстрашных аргентинских скотоводов. Нина смотрела на брата, улыбаясь:

— Только не перебейте друг друга.

Ездили на завод, на поля, плавали на лодке по заросшим кувшинками заводями. Черные топляки выглядывали из воды как доисторические звери; сутулая цапля стояла на отмели, и ее отражение расслаивалось зигзагами.

Взбирались на кручи, перепрыгивали с камня на камень, а потом неслись вниз и падали в мелкий речной песок. Жора и Елена возводили крепости, Нина плела венки из рябины, Клим обводил травинкой след от ее руки.

«Мне нет дела до твоего покойного графа, о котором ты то и дело вспоминаешь. И даже председатель Продовольственного комитета меня не смущает. Просто будь рядом».

Клима восхищало в Нине сочетание тонкой женственности, силы воли и деловитости. Девочка-филигрань, кружево из металла. Он сам ничего не понимал в сельском хозяйстве, а уж тем более в шлихтовальных машинах и варочных котлах, и не переставал удивляться тому, как Нина со знанием дела разговаривает с мастерами в цехах или спорит с поставщиками о составе пропитки.