Эльвира Барякина - Аргентинец

Она была права, но пока был жив Володя, Нина не особо обращала внимание на свекровь. Пусть Софья Карловна и ее подруги говорят все что угодно, но граф Одинцов любил Нину такой, какая она есть.

Он совсем не походил на мать: ему не надо было убеждать себя в собственной исключительности. Володя называл светские обряды «шуршанием» и предпочитал компанию земских деятелей; он вечно хлопотал за кого-то и что-то устраивал — то сельскую больничку, то школу. Он был исключительно добр, благороден и честен. Ему нравилось баловать Нину, показывать ей миры, о существовании которых она не подозревала.

То, что она жадно тянулась к символам высшего общества, веселило его: «Это пройдет». Нина не верила: для нее высокая культура Володи была прямым следствием аристократизма его матери. Чтобы взрастить такого человека, требовались традиции и усилия нескольких поколений. Нина очень хотела походить на него, но сколько она ни билась — она не могла придать себе то, что свекровь называла «породой».

Первый год вдовства дался ей очень тяжело. После смерти Володи его друзья и родственники уже не приглашали Нину в гости, все словно сговорились, чтобы показать ей: без мужа она никого не интересует. К страшному горю и денежным трудностям прибавилось острое ощущение своей неполноценности и невежества: до конца дней не забыть позора, когда она во время заседания Дамского комитета перепутала Ренессанс с реверансом. Софья Карловна была в отчаянии.

Нина принялась латать прорехи в своем бестолковом гимназическом образовании: она много читала, делала все, чтобы превратить себя в настоящую даму. Жора, попавший на Гребешок в тринадцатилетнем возрасте, очень быстро освоился там и уже не чувствовал никакой связи с ковалихинскими лопухами и заборами, а Нине вечно мерещилось, что люди смотрят на нее с осуждением: «Ну куда ты лезешь в калашный ряд?»

Она была вынуждена заниматься поместьем и заводом в Осинках, и это сметало с нее тщательно наращиваемую позолоту. Деньги — это пошло, хозяйственные дела — это вотчина пропахших луком и псиной управляющих, которых не пускают дальше людской. Настоящая дама никогда не унизится до того, чтобы торговаться или считать копейки. Нина все это понимала, но в семье кто-то должен быть «вульгарным», чтобы остальные не пошли по миру.

Ей было одиноко. Нина хотела умных размышлений, интересных рассказов, особой атмосферы тепла и понимания, которой окружал ее Володя. У Жоры была своя компания — юные поэты и артисты, а Нине некуда было податься: к литераторам и актерам без таланта не пойдешь, а быть просто поклонницей она не собиралась. Аристократы ее не принимали, а торговцев не принимала она — нижегородское купечество на всю Россию славилось загулами и страстью к куражу, когда ради пьяного спора губили пароходы и тратили тысячи рублей на хористку из кафешантана, чтобы через месяц выгнать ее с фонарем под глазом. Это были те же плебеи, только побогаче. Особняком стояли купцы-старообрядцы, но у них вся жизнь была подчинена истовой вере.

Нина бывала у Любочки на четверговых собраниях — пыталась хоть там найти себе место. Однако буйные застольные речи о политике не увлекали ее. Она уже сама не знала, то ли ей белый свет стал не мил после гибели мужа, то ли по сравнению с Володей губернская интеллигенция и вправду выглядела не блестяще.

Любочка была единственным другом Нины. Ее личная жизнь тоже не складывалась: Саблин думал, что, если прятаться от проблемы, она исчезнет сама по себе. Все жалобы супруги — это выдумки, и ей лучше занять себя полезным делом.

Нина с ужасом слушала рассказы Любочки о том, как она пыталась соблазнить Саблина, сидевшего за микроскопом: нарядилась, вошла к нему в расстегнутой кружевной кофте.

— Иди быстрей ко мне! — позвал ее муж. — Ты только посмотри, число бактерий возросло вдвое!

Он не разбирал намеков и мог перебить Любочку посреди признания в любви и спросить, что будет на обед. Даже когда она клала его руку себе на грудь, он в первую очередь интересовался ее сердцебиением.

— Ты знаешь, я непременно заведу любовника, — шептала Любочка. Брови ее хмурились, глаза смотрели дерзко и зло. — Я хожу по улицам и приглядываюсь: «Нет, не этот, не этот…» Ищу его… Саблина не изменишь, а я не могу представить, что всё, приехали — ничего лучше не будет.

Любочка говорила, что ночами в подробностях представляет измену с этим пока еще неведомым мужчиной, а потом прижимается в темноте к Саблину, чтобы добавить в свои мечты чуть-чуть реальности.

Неудачный брак, который немыслимо расторгнуть: куда уйти? К отцу? Пересесть с одной шеи на другую и получить в довесок взрыв сплетен и негодования?

Саблина было жалко: он нравился Нине, но при этом она не могла понять — как можно быть таким бестолковым? Ведь если Любочка бросит его, он с ума сойдет. И тем не менее доктор — вежливый, умный, ответственный — упорно пилил сук, на котором сидел.

— Ты все еще любишь его? — как-то спросила Нина.

Она вздохнула:

— Раньше очень любила. Теперь не знаю. Когда он рядом со мной и опять ничего не выходит, мне хочется убить его.

А Нина о мужчинах вовсе не думала. Дело было не в предательстве памяти Володи, а в инстинкте: мужчина мог причинить боль — настолько страшную, что от нее меркло сознание. Легче раз и навсегда решить: «Мне это не надо», и если подставлять себя кому-то, вроде Матвея Львовича, то с полным равнодушием.

Нина и Любочка вместе думали, как быть с векселем, который унаследовал Клим Рогов. Любочка предложила выкрасть его. Она подметила, что наследник раззява и раскидывает вещи где ни попадя: стащить у него ключ от сейфа — пара пустяков. Нина понимала, что все это ерунда, но стремление подруги помочь — даже ценой преступления — радовало ее.

— Расскажи мне о Климе, — просила Нина. — Что он за человек?

Любочка терпеть его не могла, но ради приличий вела себя как радушная кузина.

— Основная черта Клима — безалаберность, — говорила она. — Он обаятельный, прекрасно знает себе цену, но он быстро загорается и так же быстро остывает. Для женщин это самый худший вариант. А если ты упрекнешь его в бессердечии, он только руками разведет: «Ну я же не хотел… Я просто не подумал…»

Когда Любочка обмолвилась, что пойдет с Климом в «Восточный базар», Нина решила, что встретит их там и все-таки попытается выпросить отсрочку. Она надела парижское платье, которое Володя когда-то купил ей на Rue de la Paix[9], уложила волосы, надушилась духами.

«Сами подумайте: дом вам не продать, а пустите жильцов — они все там разнесут», — проигрывала она в уме будущий разговор.

У нее не было разумных причин для того, чтобы просить об отсрочке, — она могла рассчитывать только на симпатию и великодушие. Хотя какая уж там симпатия, если Рогов с первого взгляда понял, что Нина за птица? Она ужасно его боялась — он богатый, избалованный вниманием иностранец: что ему ее беды?

Придя в «Восточный базар», Нина долго издали наблюдала за Роговым. Как она завидовала Любочкиной способности легко сходиться с людьми! Та и минуты бы не потратила на стеснительность: взяла бы и познакомилась… Тянуть дальше было невозможно, и Нина пошла к ним, как идут к зубному врачу, мечтая лишь о том, чтобы все поскорее кончилось.

Оркестр заиграл танго. Это спасение: не надо ни о чем говорить хотя бы несколько минут. Но Нина не ожидала, что в Аргентине танцуют, тесно прижавшись друг к другу, — немыслимое нарушение границ! Она поглядывала на Рогова исподлобья, но была так занята своими страхами, что ничего не поняла: как он отнесся к ней? Что подумал? Был ли у нее хоть какой-то шанс добиться своего?

Матвей Львович явился вовремя и прекратил это издевательство. Видит бог, Нина не хотела просить у него денег, чтобы еще больше не связывать себя неблагодарностью. Но другого выхода не было.

Волна под колесом фильянчика забурлила, из трубы повалил черный дым, и пароход быстро пошел к устью Оки. На том берегу уже готовились к закрытию Ярмарки. На пристанях доторговывали мелкие оптовики, по сходням бегали босоногие грузчики — дочерна загорелые, с лоснящимися от пота спинами. Деревенские ребята с корзинками и мешками подбирали щепки, тряпки и всякую мелочь, оставшуюся от распродаж.