Джанет Дейли - Аргентинское танго

Лес попыталась скрыть разочарование от того, что никто из них не хочет побыть вместе с родителями.

— Хорошо. Увидимся позже.

Она повернулась и двинулась к трибунам.

— Пошли, — подтолкнул сестру Роб. — Давай отведем остальных лошадей и отнесем снаряжение к трейлеру.

— Чур, я привожу лошадей! — Триша перебросила поводья через шею пегой кобылы. — Помоги мне сесть.

Роб подошел к сестре и помог ей взобраться в седло. Усевшись поудобнее, Триша устремила на него сверху вниз встревоженный взгляд.

— Скажи честно, Роб, а тебе нравится Джимми Рей?

Он отвел глаза, не выдержав ее испытующего взора.

— Пока он делает работу, за которую ему платят, совершенно неважно, нравится он мне или нет.

— Думаю, что так, — протянула Триша.

Ответ явно ее не удовлетворил, и Роб невольно спросил себя, а нет ли у сестры конкретной причины не любить Джимми Рея.

Над просторной конюшней спускались ранние сумерки. Серое зимнее небо быстро темнело. В конюшне стояла тишина. Слышны были лишь обычные негромкие звуки — шорох сена и приглушенный топот копыт, когда лошади переминались с ноги на ногу. Роб стоял около серого со стальным отливом жеребца, привязанного двумя канатами, растянутыми меж стенок ярко освещенного стойла. Юноша рассеянно гладил лошадиную челку, поглядывая на человека, согнувшегося возле жеребца и внимательно ощупывающего его распухшую переднюю ногу. Лицо человека скрывали поля выцветшей коричневой шляпы, так что о его выражении можно было только догадываться. Впрочем, Роб знал, по лицу Джимми Рея все равно ничего не прочитаешь.

Прошло несколько минут, показавшихся Робу бесконечными, и он наконец не выдержал:

— Что-нибудь серьезное?

Человек повернулся к нему и процедил сквозь сжатые зубы, стискивавшие мундштук трубки:

— Нет.

Затем неторопливо разогнулся, вынул изо рта незажженную трубку и снизошел до более подробного ответа.

— Ноги распухли от того, что Стоуни скакал по твердому грунту. Но ничего, есть у меня одна мазь. Намажу — и опухоль как рукой снимет. Так что с лошадкой все будет в порядке.

В его тихом голосе было что-то успокаивающее, почти гипнотизирующее. Из-за свободно висящей на нем одежды Джимми казался человеком худым и высоким, но это было обманчивое впечатление. Конюх был намного ниже Роба и шире его в плечах.

— Отлично. — Роб сосредоточил все внимание на Стоуни и попытался отвлечься от сладкого напряжения, пробежавшего по нервам, когда Джимми посмотрел на него. Ох уж эти добрые, все понимающие глаза!

— У тебя ведь тошно на душе после этого проигрыша, не так ли? — Джимми Рей держал трубку возле рта, готовый вновь стиснуть ее зубами, когда кончит говорить. — Настроение-то хуже некуда, так ведь?

Роба захлестнуло возмущение.

— Мне ничего не надо! — резко выкрикнул он, и серый жеребец, почуяв повисшую в воздухе атмосферу внезапного гнева и страха, зафыркал и попятился, натягивая державшие его канаты.

— А я и не говорил, что тебе что-то надо, — спокойно проговорил Джимми Рей, успокаивающе похлопал коня по шее и вновь занялся его ногой, не обращая более на Роба никакого внимания.

Юноша отошел в сторону и прислонился к яслям, вцепившись рукой в гладко обструганную доску. Он боролся с собственной слабостью и одолевавшим его острым желанием. Сознание его разрывалось между жаждой уступить и стремлением устоять перед искушением. И все же он знал, что сейчас произойдет, ждал… и хотел этого. Роб провел рукой по волосам и медленно повернута к понюху.

— Сколько стоит? — Голос его был так же безжизнен, как и выражение лица.

— А сколько тебе надо? — Джимми Рей безмятежно жевал мундштук своей трубки.

Роб, пряча возбуждение, опустил глаза к покрытому соломой полу стойла.

— Всего лишь одну. И все.

Джимми Рей в последний раз потрепал Серого по лоснящейся шее.

— Подожди-ка здесь немного. Сейчас я принесу тебе кое-что, чтобы ты поправился.

Эти лениво произнесенные слова были, казалось, обращены одинаково и к жеребцу, и к Робу.

Джимми неспешным шагом вышел из стойла и направился к помещению, где хранился инвентарь. Роба охватило еще большее нетерпение, чем прежде, — он ждал, прислушиваясь к каждому шороху и вышагивая по стойлу взад и вперед, чтобы унять лихорадку и хоть как-то скоротать время. Как ему хотелось взять свои слова обратно! Эх, проклинал он себя, не надо было просить «дурь» у Джимми Рея! Но, как только он услышал, что Джимми возвращается, раскаянье мигом улетучилось, и Роб чуть ли не бросился ему навстречу.

Конюх вошел в стойло. Яркая электрическая лампочка под крышей осветила банку с какой-то белой мазью, которую Джимми держал в руке. Но Робу было не до мази. Он обшаривал конюха взглядом, высматривая, что там у него в другой руке.

— Вот возьми.

Рука поднялась, и Роб быстро схватил протянутый ему запечатанный полиэтиленовый пакетик с белым порошком. Наконец-то! Он лихорадочно ощупывал пакетик, напоминая себе, что не должен принимать наркотик. А впрочем, ничего страшного. Ведь он еще не пристрастился к кокаину. За всю жизнь принимал его, может быть, раз пять-шесть. Он не такой, как некоторые парни в школе, которые почти постоянно нюхают порошок.

— Сколько с меня? — спросил он.

— За счет заведения. Бесплатно. — Джимми Рей согнулся возле лошади и погрузил длинные пальцы в металлическую баночку с белой мазью.

— Я заплачу. — Роб и сам не знал, почему он настаивает, — то ли из гордости, то ли из потребности сохранить независимость.

— Ну тогда сколько сам дашь, — проговорил конюх сквозь зубы, сжимавшие пустую трубку. — Скажем, двадцатку.

Роб сунул руку в карман, достал банкноту, свернул ее и бросил на пол. Джимми Рей никогда не брал наличных из рук в руки. Роб постоял в нерешительности, ожидая, что конюх поднимет деньги, но тот не обращал на свернутую зеленую бумажку никакого внимания. Роб еще немного потоптался на месте, крепко сжимая в руке пакетик с белым порошком, а затем выбежал из стойла.

В обе стороны от центральной дороги, по которой катил «Мерседес», то тут, то там отходили отводные пути, ведущие к роскошным поместьям, напоминающим скорее ранчо, чем загородные усадьбы. Большинство особняков окружали конюшни, выгулы для лошадей, плавательные бассейны и теннисные корты. Здесь, в Уэст-Палм-Бич, на удобном отдалении от Майами и Форт-Лодердейл, селились избранные.

Эндрю, сидевший за рулем, свернул на вымощенную камнем дорожку. Листья пальм, тамариндов и цветущих кустарников почти скрывали из виду белые стены и красную крышу двухэтажного дома, выстроенного в испанском стиле. За домом виднелись конюшни, выгон и поле для игры в поло площадью в пятнадцать акров, служившее в основном для тренировок. Эндрю остановил автомобиль перед ступенями, ведущими к входным дверям дома, покрытым прихотливой резьбой.

— Я поставлю машину в гараж и поднимусь к тебе, — сказал он жене.

Та кивнула, вышла из машины, и «Мерседес» плавно тронулся с места. Лес поднялась по низким ступеням, по бокам которых стояли высокие керамические вазы, и подошла к дверям. При ее приближении над входом вспыхнуло мягкое внешнее освещение и почти одновременно двери распахнулись. На пороге, встречая хозяйку, стояла Эмма Сандерсон, полная пятидесятилетняя женщина, домоправительница Томасов и личный секретарь Лес — она ведала приглашениями, приемом гостей и прочая и прочая.

— Добрый вечер, Эмма. — Лес остановилась в просторной прихожей перед массивной дубовой лестницей, ведущей на второй этаж. — Роб и Триша уже приехали домой? — Лес глянула в сторону комнат, где жили дети.

— Роб здесь, а Триши еще нет.

Ну что ж, ничего страшного, у девочки еще целый час в запасе. Сейчас десять, а Лес велела дочери вернуться к одиннадцати.

— Спасибо, Эмма, — Лес двинулась к лестнице. — Спокойной ночи.

— Спокойной ночи.

В верхней, хозяйской, половине дома помещались две спальни, соединенные общей гостиной с французскими окнами, выходящими на закрытую площадку. Лес прошла прямо в свою просторную комнату, отделанную в кремовых тонах. Не успела Лес переодеться в длинный халат, как услышала, что Эндрю поднимается по лестнице. Она рассеянно прислушивалась к его шагам, ожидая совсем иных звуков — гула мотора и шороха колес на подъездном пути. Трише пора бы уже приехать…