Вирджиния Спайс - Аристократка

Успокоившись, Элиза чуть заметно улыбнулась.

– Скорее всего, мне снился дурной сон. Но я уже не помню, о чем он был. Наверное, это к лучшему, что я его забыла?

– Конечно. – Арман ласково посмотрел на нее. – Если хочешь, я посижу с тобой, пока ты не заснешь.

– Нет, нет, не надо! – Она порывисто вырвала у него свою руку, но, заметив, как сразу омрачилось его лицо, виновато улыбнулась: – Я не хочу, чтобы из-за меня ты терпел неудобства.

Глубоко вздохнув, Лаваль покачал головой.

– Бог мой, о чем ты говоришь? Ради тебя я нашел в себе силы простить своего заклятого врага. Что могут значить по сравнению с этим какие-то там мелкие неудобства? Господи, Элиза, – с внезапной горечью проговорил он, снова завладев ее рукой, – если бы я только мог рассказать тебе…

– Что рассказать, Арман?

Вместо ответа он заключил лицо девушки в свои ладони и прильнул к ней в долгом и нежном поцелуе. От неожиданности Элиза не успела ему помешать, а чуть позже оказалась не в силах этого сделать. Губы Армана были восхитительны. Теплые и мягкие, они так чудесно ласкали ее, что от восторга у девушки закружилась голова. Сладкая дрожь пронзила все тело. Ее руки неосознанно легли Арману на плечи, и она неожиданно для себя начала отвечать ему. Он глухо застонал, еще крепче впиваясь в лепестки ее губ. Перестав сдерживаться, он начал целовать ее в каком-то полубезумном, неистовом ритме, не замечая, что его руки уже давно ласкают ее тело, требовательно сжимая нежные девичьи округлости.

– Боже, что мы делаем? – в смятении пробормотала Элиза, когда он оторвался от ее рта, чтобы перевести дыхание. – Арман, мы должны остановиться.

– Нет! – В его голосе прорвалась такая боль, что Элиза перестала отталкивать его от себя. – Пожалуйста, подожди немного.

Он порывисто прижал ее к себе, и она машинально погладила его спину, желая успокоить. Арман осыпал ее разметавшиеся волосы быстрыми поцелуями, а затем снова вернулся к губам. Его язык настойчиво проник внутрь, тесно сплетаясь с языком Элизы, и ее сердце забилось гулкими толчками, рискуя выпрыгнуть из груди. Она перестала противиться, не в силах отказаться от тех прекрасных ощущений, что испытывала впервые в жизни. Они целовались с таким жаром, будто стремились утолить многодневную жажду. Казалось, этому упоительному блаженству не будет конца. Целиком отдавшись своим желаниям, Элиза все теснее прижималась к Арману, не подозревая в своей наивности, что ее податливость лишь распаляет его чувства, не принося желанного удовлетворения…

Наконец, опомнившись, Арман с усилием оторвался от колдовских губ Элизы. Вернувшись из райских высот на землю, она открыла глаза и посмотрела на Армана. Он попытался улыбнуться, но от девушки не укрылось, как напряжено его лицо. Его глаза лихорадочно поблескивали, от частого дыхания на обнаженной груди перекатывались великолепные мускулы.

Внезапно Элиза догадалась, какие чувства и желания обуревают его, и это открытие окончательно отрезвило ее. Господи, что она делает?! Она не должна была позволять ему этого! Этот человек еще сегодня утром был ее врагом, он непредсказуем и опасен, и она совсем не знает, чего можно ожидать от него. Стремясь восстановить разделяющую их дистанцию, Элиза неторопливо, почти демонстративно поправила платье и прическу и с достоинством взглянула на Лаваля.

– Вы не должны были делать этого, – проговорила она, строго поджав губы. – Вы дали обещание, что не причините мне вреда, и я доверилась вам, полагая, что слово французского офицера, даже служащего у Бонапарта, чего-то стоит.

Не отвечая, Арман медленно поднялся и сделал несколько шагов по пещере. С минуту он, не поворачиваясь, стоял к ней спиной и задумчиво поглаживал шею. Элиза с беспокойством наблюдала за каждым его движением, пытаясь угадать, о чем он думает. Но когда он, наконец, повернулся к ней, его лицо было на удивление спокойным.

– Если бы я хотел нарушить свое обещание, то, прежде всего, не стал бы останавливать вас, – сдержанно пояснил он, сделав ударение на последнем слове. – Но я не хочу, чтобы, между нами произошло что-то такое, о чем бы вы впоследствии стали сожалеть.

Чтобы окончательно успокоить ее, Лаваль направился к своему ложу и тут же улегся на ворох шелков, прикрывшись отрезом какой-то ткани. Вопреки здравому смыслу. Элиза ощутила острое сожаление от сознания того, что все закончилось. Глубоко вздохнув, она плотно закуталась в одеяло, словно это могло загнать внутрь ее эмоции, и тихо проговорила:

– Арман, мне безумно жаль, что нас с вами так много разделяет. Но так распорядилась жизнь, и с этим ничего не поделаешь.

Приподнявшись на локте, он с минуту всматривался в ее лицо, плохо различимое в полумраке пещеры.

– Иногда мне становится просто жаль аристократов, – наконец вымолвил он. – Особенно эмигрантов, таких, как вы, как все ваши знакомые. Ваши предрассудки не дают вам возможности вернуться на Родину и вести нормальную жизнь. Вместо этого вы предпочитаете бедствовать, пресмыкаться перед высокомерными английскими снобами и жить воспоминаниями о лучших временах.

Его слова, сказанные пренебрежительным тоном, не могли не задеть аристократических чувств Элизы. С трудом, сдержав возмущение, она бросила на Армана сердитый взгляд и сухо заметила:

– Ты не родился дворянином, и тебе не понять, что значит для людей нашего сословия такое понятие, как дворянская честь.

– И, слава богу, – устало отозвался Лаваль, принимая удобное положение, чтобы, наконец, предаться долгожданному сну.

Уткнувшись лицом в мягкую ткань, Элиза постаралась успокоиться и привести в порядок мысли. Но это удалось ей далеко не сразу. Она чувствовала себя растерянной, взволнованной и совершенно сбитой с толку. Почему-то в ней с каждой минутой крепла уверенность, что она не сможет легко забыть те прекрасные ощущения, которые испытала рядом с Арманом. Успокаивало лишь то, что завтра этот мужчина бесследно исчезнет из ее жизни. И в то же время это причиняло ей необъяснимую, но ясно ощутимую боль.

«Святая Мадонна, скорее бы закончилась эта безумная ночь», – мысленно попросила Элиза, не сдержав тяжкого вздоха.

Проснулась Элиза внезапно, словно от толчка. Ощущение опасности пронзило сознание прежде, чем она услышала звуки, доносившиеся из глубины коридора. Кто-то громко переговаривался, стуча коваными подошвами по камням. Суетливый топот приближался с каждой секундой.

– Арман, проснись, сюда идут! – в смятении закричала девушка.

Лаваль проснулся мгновенно. Прислушавшись, резко вскочил и потянулся вправо в поисках оружия. И тут же, громко выругавшись, отбросил одеяло и начал торопливо одеваться, ругая себя за беспечность.

– Болван, – с отчаянием произнес он, – я должен был предвидеть любой поворот событий, зная, что среди наших людей полно предателей. Английская полиция выследила это убежище, и теперь нам поможет разве что Господь Бог.

Путаясь в скомканных тканях, Элиза суматошно пыталась привести себя в порядок. От волнения она делала множество лишних движений, тонкий муслин сорочки и платья то и дело жалобно трещал.

«Это я привела их сюда, – с горьким раскаянием подумала она. – Ничего бы не случилось, если бы я не выбросила медальон».

Лаваль едва успел натянуть сапоги, как тяжелое полотнище, закрывающее вход в пещеру, всколыхнулось. Не медля, Арман метнулся к дверному проему и встал слева от него, приготовившись к нападению. В полумраке пещеры его голый мускулистый торс казался отлитым из бронзы, и в эту минуту он снова напомнил Элизе бесстрашного викинга из скандинавских легенд.

Отдернув полог, в помещение ворвался молодой офицер, держа саблю наголо. Элиза не успела и глазом моргнуть, как Лаваль резко ударил вошедшего по руке, и тяжелая сабля отлетела в сторону. Ловко подхватив оружие, Арман развернулся и нанес офицеру сокрушительный удар плашмя по плечу. Глухо застонав, тот начал медленно оседать на пол, и Лаваль оттолкнул его в сторону, освобождая пространство для боя.

Тяжелая ткань рухнула вниз, разрубленная ударом чьей-то сабли. На пороге пещеры показалось сразу несколько вооруженных людей. Коридор за их спинами был ярко освещен пылающими факелами, и Элиза с ужасом увидела, что нападающих не меньше десятка. Переведя взгляд на лицо Армана, девушка со стоном схватилась за голову. Лицо Лаваля отражало столь непреклонную решимость биться до конца, что Элиза смертельно испугалась за его жизнь. Неужели он не осознает, что сопротивляться такому количеству нападающих просто безумие?