— Знаем мы этих девушек, — Йохан усмехнулся. — У нас они тоже были, только назывались по-другому — помощницы СС.
— Ох, штандартенфюрер. Откуда такие воспоминания?
— Не скажу. Сам не помню толком. Зачем? А как же страсть, о которой когда-то говорил доктор Виланд, наш милый доктор Виланд, как же любовь, та, настоящая, — он посмотрел ей прямо в глаза. — Твои морпехи тоже о ней думают. Смотрят на тебя и думают обо всем этом, с ума можно сойти от ревности. Все так на тебя смотрели, а потом шли в бой. И эти смотрят. Не думаю, что в военно-полевой половой сфере с тех пор, как мы воевали, что-то сильно изменилось. Я вижу, ты и оделась по моде этих морпехов, чтобы им нравиться, — он провел рукой по ее рубашке, остановившись на груди. — Ты можешь позволить себе такую одежду, как когда-то могла позволить носить мундир СС.
— Это я скорее тянусь за Клаусом. Он носит, и мы с Джилл не отстаем. Моя давняя подруга Шанель сказала, что сделала мне джинсы и вышила собственноручно. Будете носить? Я говорю: Коко, сколько мне лет? Она говорит — это неважно, у французской женщины возраста нет, так говорил еще тот английский лейтенант, которого мы обе с ней любили, а он любил нас, по очереди. Генри до сих пор для нее — икона. Только скажи, что он был не прав в чем-то, она этого не позволит. Кроме того, говорит она, сестра Сэтерлэнд, если узнают, сколько вам лет, то узнают, сколько мне, а это недопустимо. Так что будете носить — и точка. Вот и ношу, чтобы никто не узнал, сколько лет, не мне, а самой Коко. А недавно она прислала мне платье, такое же, как черный тюльпан, но совершенно прозрачное и с разрезами от талии, так что его можно носить без нижнего белья. Я ей сказала, что у меня нет мужа, чтобы ему показывать. Она поморщилась, и сказала, что муж для этого не нужен, нужны любовники, а у тебя их целый полк.
— Что-что? — он пристально посмотрел на нее. — У тебя есть такое платье? Надевай немедленно.
— Зачем?
— Чтобы его снять поскорее, — он поднял ее со стула и, взяв за бедра, прижал к себе.
— Хорошо, надену к ужину.
— Нет, сейчас.
— Уговорил. Надену к завтраку, — она улыбнулась. — Завтракать будем в кровати, как я понимаю? Вот и надену. А пока, — она отстранилась от него, — пожалуйста, дайте мне закончить, штандартенфюрер, всего пять минут. Вон кофеварка, — она кивнула на столик перед окном, — я уже сварила кофе. Это срочно.
— Ладно, я помню, человек под наркозом. Штандартенфюрер, разворачиваемся и уезжаем.
— Да, примерно так, — она кивнула, снова усаживаясь за стол.
— Слушаюсь, госпожа оберштурмбаннфюрер, то есть бригадный генерал, простите. Это звучит, Мари. Хотя и по медицинской части.
— Я согласна, — она кивнула. — Хорошо, что Эйзенхауэру не пришло в голову назначить меня каким-нибудь вице-адмиралом на авианосце, тоже по медицинской части. А то было бы совсем неудобно.
— Но это все еще впереди, — он налил кофе в чашку, закурив сигарету, сел в кресло напротив. — Ты так дойдешь до фельдмаршала, я думаю. По медицинской части. Мы все еще будем отдавать тебе честь, даже Зепп Дитрих. Так, как американцы воюют, они просидят во Вьетнаме еще лет пятнадцать, не меньше. Тебе как раз хватит для карьеры.
Она оторвалась от бумаг, посмотрела на него, улыбнулась.
— Почему не бундесвер? — спросила чуть погодя.
— Ты про меня? — он отпил кофе. — А что мне там делать, в этом бундесвере? Во-первых, нас туда вообще не берут, СС признано преступной организацией. А во-вторых, я не хочу служить этой полугермании, которая прислуживает американцам. К тому же генерала в отличие от тебя мне не дадут, а бегать у них капитаном-порученцем, как когда-то в юности при рейхсфюрере, — увольте. Особенно после всего, что пришлось пережить в плену. Великой Германии больше нет, есть две каких-то Германии, ни одна из которых не близка мне как Родина. Нет и культуры, которая была раньше. Я предпочел уйти в бизнес. Это почти как на войне — наступление, захват рынков, стратегия, тактика, есть, где развернуться. Раньше мы воевали за германскую армию — теперь за германские концерны. Почти ничего не изменилось.
— Я не сомневаюсь, что по сравнению с бывшими командирами СС все остальные участники этого бизнеса — просто мальчики, — она кивнула. — Мальчики для битья. Наступать вы умеете. И захватывать тоже. Города, деревни, красивых женщин, а теперь еще выгодные рынки сбыта и прибыль, как можно больше.
— Захватывать красивых женщин особенно приятно, — он допил кофе и положил ей руки на плечи. — А что, без военной формы я тебе не так нравлюсь? Магическая сила черного мундира?
— Ты мне нравишься, когда на тебе не то, что нет формы, когда вообще ничего нет, — она поставила подпись под каким-то документом.
— Это приятно слышать.
— Для тебя это сюрприз?
— Нет, но слышать приятно.
— Хотя в той черной форме вы все смотрелись великолепно. Американцы на Окинаве в своей выглядят намного хуже. Я вспоминаю фрау Аделаиду в Арденнах, которая называла их грязнулями, пустыми мешками.
— Ты платье ждать не будешь? — она сложила документы в папку и повернулась к нему.
— Не буду.
— И завтрака тоже?
— Завтрака — тем более.
Он поднял ее на руки, отнес в спальню. Уложив на осыпавшиеся лепестки роз, приник горячим поцелуем к губам.
— Если ты хочешь, мы еще можем это сделать, — сказал тихо, почти шепотом, глядя прямо в лицо.
— Что?
— Родить нашего ребенка.
— Ты сошел с ума, — от волнения ее длинные ресницы затрепетали, она отвернулась.
— Почему? Мне сорок лет, тебе немного больше, но с твоими медицинскими способностями, неужели нет? Я не верю.
— Это очень трудно, — она вздохнула. — Практически невозможно уже.
— Положись на меня. Я тебе это устрою. Конечно, с поездками на Ближний Восток и в Африку придется подождать, — увидев, как она разволновалась, он смягчил напор. — Пусть папуасы по тебе соскучатся. И морпехи заодно. Наш сын уже пойдет в университет, как Клаус теперь, а они все еще будут сидеть во Вьетнаме.
— Это сложно, Йохан, — она отстранилась от него. — У меня предельный возраст. Это было тяжело уже на Балатоне. Теперь боюсь, что естественным путем уже ничего не получится. Природа устроила все очень мудро, для себя, не для нас. У мужчины практически нет предела, у женщины — есть. И у меня есть, как бы молодо внешне я ни выглядела. Природу не обманешь.
— Я хочу иметь не еще детей, а хочу, чтобы у нас с тобой был общий ребенок. Хотя бы один, мне хватит. И о других женщинах — ни слова, — он снова привлек ее к себе. — Даже я знаю, что есть иные пути, которые могут обмануть природу. А для чего тогда медицина, как не для того, чтобы подправлять природу, если она неправа? Для чего вы, фрау доктор, так много учились и так много знаете? А для самого важного, для себя? Ты ставишь в строй безнадежно раненных и не можешь найти способа, как воплотить наше общее желание, нашу мечту, то, ради чего мы оба выжили. Или ты не хочешь иметь от меня ребенка? Больше не хочешь?
— Хочу. Если не от тебя, то от кого? — она ответила чуть слышно. — Но я пока ничего не знаю точно. В США сейчас проводят эксперименты, но это далеко не всегда удачно.
— Вот и обратись к Эйзенхауэру, как его бригадный генерал. Они тебе все сделают, им же надо переворачивать морпехов. Скажи, что фельдмаршала по медицине тебе уже не нужно, генерала достаточно. А с этим, если ничего не получится естественным путем, пусть они помогут. Ты им морпехов, а они тебе — нашего ребенка. По-моему, неплохая операция, — он наклонился, с нежностью целуя ее. — Что скажет бригадный генерал?
— Скажу, что операция, достойная наступления при Мальмеди, — она улыбнулась, отвечая на его ласку. — Американцы еще не знают, с кем они имеют дело.
— Это им знать необязательно. Мало ли кто отец. Их вообще не касается. Главное — мама и морпехи, которым необходима ее помощь.
— Я постараюсь, — она вздохнула.
— Постарайся, — он расстегнул пуговицы на ее рубашке. — На меня можешь рассчитывать. Во всем. Чтобы ты ни придумала. Надо было не пролетать на черном «мерседесе» мимо свиты рейхсфюрера в тридцать девятом году, скорее в Шарите, а взять с собой первого адъютанта и везти к себе домой или в гостиницу. И тогда бы все давно было: и дети, и любовь, и брак. Настоящее, не по приказу рейхсфюрера. Неужели ты не заметила, как адъютант на тебя смотрит?