И сел, задумчиво обозревая пространство, — стайку резвящихся у воды малышей, песчаную косу, островки леса на том берегу. А я смотрела на мощную, бронзовую от загара спину, к которой прилипли золотые песчинки. Мне хотелось дотронуться и почувствовать под пальцами тепло прогретой солнцем кожи. Я села и прильнула к его руке, нарочно медленно начала отряхивать песчинки со спины.
— Жениться тебе надо, — протянула задумчиво, представляя его отцом вот таких же сильных сыновей.
— На ком? Ты же всех кандидаток распугала, — заявил Сергей шутливо, покосившись на меня.
Как же он был красив — совершенен…
— Может, мне на тебе жениться, Анюта? — и хоть улыбался, голос был серьезен и взгляд под прикрытием ресниц ничуть не шутил. Я потерлась щекой о его руку.
Я бы тоже вышла за него замуж, но глупое слово из арсенала милосердного человечества упало, как шлагбаум перед машиной, и остановило признание. Я лишь прищурилась, как сомлевшая кошка, вдыхая терпкий аромат, исходящий от его кожи.
— Молчишь, почемучка?
— Боюсь отобрать эту роль. Сегодня, похоже, она твоя.
— Да, — согласился Сергей легко и отвернулся, бросив словно невзначай: — Лилю вчера встретил. В кафе посидели, старое вспомнили.
Я насторожилась и отодвинулась.
— Что, проказница? — Он засмеялся и прижал меня к себе. Зачем он это сделал? Его лицо оказалось в сантиметре от моего, голая грудь была прижата к моей, слегка прикрытой чашечками купальника. Какая Лиля? Какой Олег? Какой пляж? И что такое инцест, когда голова кружится от одного только взгляда на родное, желанное до боли лицо. До физической боли, евыносимой, как ломка наркомана и бесконечной, как мучения раковых больных.
А мы и так были больны. Все. С детства. Больны любовью друг к другу. Она разъедала наши тела и умы, как разъела нашу жизнь. И если б она не была столь запретной и невысказанной…
Я помню каждую из женщин, что переступала порог нашей квартиры. Но почему-то именно Лилю я невзлюбила особенно. Большеглазая девушка с толстой черной косой и мягкими застенчивыми манерами одним своим видом возбудила во мне жуткую ревность, которую я по детской неопытности приняла за естественное желание оградить своего брата от боли разбитого сердца. А в том, что это случится, я не сомневалась — ведь именно такие женщины способны нанести значительный вред доверчивым юношам.
Я как раз закончила читать «Анжелику», книга все еще пряталась от родительских глаз под кипой нижнего белья. И пусть Лиля не была светловолосой томной француженкой, все равно она казалась мне слишком красивой, чтобы быть верной и любить по-настоящему сильно.
И я планомерно начала изживать это «порочное» создание из жизни брата и нашей квартиры. Нет, я была тиха и приветлива, мило улыбаясь, приносила им в комнату чай — Сергею с двумя ложками сахара, как он привык, а ей — с двумя соли. Стучалась в дверь с периодичностью таймера, как только она закрывалась, и получала в итоге по носу. Шла в подъезд собирать бычки Алешиным пинцетом, чтобы засыпать их в сумочку Лили, оставленную в коридоре. Бежала к Оле, чтобы расчесать ее вальяжного перса и сунуть полную кошачьих волос расческу в карман пальто. Лила уксус в сапоги, сыпала в туфли соль и кошачьи экскременты…
Что я только не вытворяла. И не стыдилась, уверенная, что права. Стыд появился много позже. Вместе с первым робким осознанием многогранности человеческих чувств и недоумением по поводу терпимости брата и девушки к моим взбалмошным выходкам.
Сергей ни разу не дал мне понять, что находится в курсе моих военных действий. Он лишь криво усмехался, закрывая за Лилей дверь, и смотрел на меня с насмешливым прищуром, в котором, словно в зеркале, отражались малейшие движения моей души, гениальные задумки и глупые фантазии.
Я повзрослела, вышла замуж, но до сих пор стыжусь тех поступков и искренне жалею невинно пострадавшую Лилю. Никто и никогда не сможет любить его, как я, понять и принять таким, какой он есть. Прощать, видеть истинные мысли, спрятанные на дне его глаз, а не кривую усмешку и каменное равнодушие. Слышать то, что звучит даже не в голосе и интонации, а где-то значительно глубже.
У меня защемило сердце и захотелось обнять Сергея настолько крепко, чтобы слиться с ним в одно целое, забыв о законах человеческой анатомии, делящей людей на мужчин и женщин, братьев и сестер.
— Знаешь, что мне сказала Лиля? — спросил он тихо, вглядываясь в мое лицо. Я мотнула головой.
— Она сказала, что ты ревновала меня тогда и таким образом пыталась избавиться от соперницы. А еще сказала, что ты очень сильно любишь меня. Слишком сильно для сестры… Это правда?
Я лишь крепче обняла его — зачем спрашивать, ведь ответ очевиден. Но Сергей хотел слышать и видеть. Отодвинул меня, придерживая за плечи, и повторил вопрос.
— Да, — ответила я и увидела, как расширились его зрачки, глаза увлажнились, а по лицу прошла судорога — ему было больно и сладко. На свой важный вопрос он получил не менее важный ответ. А я изумилась — неужели он мог сомневаться?
Сергей выпустил меня, повернулся к озеру, чтобы скрыть волнение и радость, и спросил с иронией:
— Сильней, чем Лешу и Андрея? — но голос подвел, выдал с головой.
Я смутилась и грустно посмотрела в высвеченную солнцем даль. Ведь я любила своих братьев и вместе, и отдельно, каждого по-особенному сильно и неповторимо, потому что и они были неповторимы по своей сути.
И честно ответила:
— Не знаю, Сережа.
Г л а в а 2 А Л Е К С Е Й
Мы ехали по городу молча, именно потому, что нам слишком много нужно было сказать друг другу. Но тема, которую мы неизбежно начали бы развивать, не имела перспектив и усугубила бы печаль по поводу отсутствия счастливого финала в затронутом сюжете.
Уже на углу моего дома сработали мобильники, синхронно заурчав одной и той же мелодией. Мы переглянулись и так же синхронно приложили трубки к уху.
Сергею звонил Андрей, мне — Алексей.
— Как дела, родная, как самочувствие?
— Все хорошо Алеша, спасибо.
— Анечка, вы где сейчас?
— Уже у подъезда, а что?
— Может, подъедешь ко мне, я еще в клинике.
— Алешенька, только не сейчас. Я устала, хочу принять душ и лечь спать. Завтра уже Новый год и хочется выглядеть так, чтобы не стыдно было в зеркало на себя смотреть. Извини, пожалуйста.
Я знала, зачем он зовет меня к себе, и только поэтому отказывалась. А вот увидеть его хотелось. Мы не виделись пять дней. Это очень, очень долго. Я скучаю, если не вижу его хоть день…
— Хорошо, — вздохнула трубка, — но я все равно положу тебя на обследование.
— После праздников, Алеша. Или ты желаешь мне их испортить?
— Нет, Анечка, но это зависит не от меня.
— Тогда закрываем тему — у меня все хорошо и причин для беспокойства нет. Увидимся завтра?
— А сегодня? Я свободен.
— Я испеку тебе кекс с лимоном, — рассмеялась я обрадованно. — Жду. Не задерживайся, а то будешь есть холодным.
Нажала отбой и приглашающе кивнула Сергею:
— Пошли?
Он хотел, он очень хотел пойти со мной, провести еще час, два рядом. Мы оба этого хотели, каждый по своей причине, потому, он отрицательно качнул головой.
— Чай попьем, кекс съедим. Алеша скоро приедет, — уговаривала я, впрочем, слабо. И чувствовала слабость.
Сережа молчал и крутил головой, борясь с самим собой. Если бы он боролся со мной, исход битвы был бы ясен в ее начале, а так… Последний аргумент — не подействует, можно сдаваться:
— Олег на дежурстве. Мы уехали, и он следом. Вернется завтра к шести.
— Знаю, — Сергей и не шевельнулся.
Что же, у него действительно могут быть дела.
Я вышла из машины, брат следом — облокотился на дверцу и взглянул на меня. Очень нехорошо смотрел, проницательно. Я не любила, когда он так смотрит, потому что чувствовала себя в такие моменты не то что без одежды — без кожи. Он, казалось, читает мои мысли, а они у меня, увы, не так чисты, радужны и бескорыстны, как у матери Терезы. И делиться их содержимым совсем не хочется.
Я махнула рукой, вымучив улыбку, и бодро зашагала к подъезду. Дошла до лифта и прислонилась лбом к холодной стене, чтобы немного развеять навязчивый туман. Мне еще на восьмой этаж добираться, двери открывать. Дальше мысли не шли, вязли в дурноте. Ноги ослабли, я начала соскальзывать вниз по стене. Меня подхватили сильные руки, развернули к себе, прижали: