– А как бы ты поступил? И какого черта ты орешь на меня? Я ничего плохого не сделала.
Джейми резко вдохнул. Затем встал, достал мочалку из миски и аккуратно отжал. С шумом выдохнул, затем опустился передо мной на колени и провел мочалкой по моему лицу.
– Да, извини, – согласился он. Уголок его рта пополз вниз. – Но ты до смерти меня напугала, саксоночка, поэтому так и тянет тебя поколотить, хоть ты этого и не заслуживаешь.
– Ох, – вздохнула я.
Мне хотелось рассмеяться, но, глядя на его удрученное лицо, я почувствовала угрызения совести. Рукава его рубашки были испачканы, а чулки изорваны, к ним налипли колючки, а все из-за того, что он всю ночь рыскал в горах, не зная, где я и что со мной, жива я или нет. Я и в самом деле до смерти его напугала.
Я пыталась подобрать слова извинений, но язык был столь же неповоротлив, сколь и мозги. В конце концов я подалась вперед и сняла у него с волос кленовую сережку.
– Можешь изругать меня по-гэльски. Выпустишь пар, а я все равно пойму лишь половину.
Он ухмыльнулся и окунул меня головой в миску. Я вынырнула, с волос текло; Джейми обернул мне волосы полотенцем и начал растирать, при этом вещая грозным тоном проповедника, обличающего грешников со своей кафедры:
– Глупая женщина, – говорил он на гэльском, – мозгов у тебя – как у курицы…
В потоке речи я уловила слова «дурная» и «неуклюжая», а затем перестала вслушиваться. Я прикрыла глаза и с наслаждением расслабилась, пока Джейми вытирал и расчесывал мои волосы.
Он действовал быстро и уверенно, наверное, привык иметь дело с лошадиными гривами. Я не раз слышала, как он беседовал с лошадьми, точно так же, нараспев, по-гэльски, расчесывая им гривы и хвосты. Хотя, полагаю, лошадям он точно говорил вещи поприятнее.
Его руки по очереди прикасались к моей шее, затем к обнаженной спине и плечам; легкие прикосновения возрождали к жизни постепенно согревающееся тело. Я еще дрожала, но отпустила плед, и он складками упал мне на колени. Огонь в очаге шипел, языки пламени задевали бока чайника, и в комнате становилось все теплее.
Теперь Джейми ласково перечислял все то, что хотел бы со мной сделать: начал с того, что сперва избил бы палкой до синяков и все такое прочее. Гэльский язык богат, а Джейми был весьма изобретателен в вопросах секса и насилия. Вне зависимости от того, хотел он того или нет, скорее хорошо, что я понимала далеко не все.
Мою грудь согревало тепло очага, а спину – тепло, исходящее от Джейми. От прикосновения к коже его рубашки, когда он потянулся за шампунем на полке, я вздрогнула. Джейми прервал тираду на полуслове.
– Холодно?
– Нет.
В нос мне ударил резкий запах камфары, и, прежде чем я успела шелохнуться, Джейми опустил одну руку мне на плечо, удерживая на стуле, а другой принялся растирать грудь маслом.
– Хватит! Мне щекотно! Хватит, кому говорят!
Джейми не послушал. Я принялась извиваться как уж на сковородке, пытаясь вырваться, но он был гораздо сильнее.
– Тише! – Его пальцы неумолимо бегали по ребрам и по груди, смазывая меня так же тщательно, как молочного поросенка перед тем, как насадить его на вертел.
– Негодяй! – выдохнула я, обессилев от хохота и борьбы. От меня несло мятой и камфарой, а кожа лоснилась от живота до подбородка.
Джейми мстительно ухмыльнулся.
– Когда я заболел малярией, ты меня тоже намазала, – заметил он, вытирая руки полотенцем. – Око за око, зуб за зуб, так ведь?
– Но у меня нет малярии! Даже насморка нет!
– А вдруг начался бы, ты ведь всю ночь спала на улице в мокрой одежде. – Джейми неодобрительно поцокал языком, точно старая бабушка.
– А то тебе не приходилось спать снаружи! И сколько раз ты простудился? – требовательно спросила я. – Бога ради, да ты семь лет прожил в пещере!
– Года три из них чихал не переставая. И вообще, я мужчина, – привел он совершенно никчемный аргумент. – Лучше натяни свою ночнушку, саксоночка. Ты совсем голая.
– Я заметила. Если я спала на улице в мокрой одежде, это еще не значит, что я непременно заболею, – возвестила я и полезла под стол за соскользнувшим килтом.
Брови Джейми поползли вверх.
– Ах, не значит?
– Да, не значит! – Я вылезла из-под стола, подобрав килт. – Болезнь вызывают микробы, я тебе сто раз говорила. Если не вдохнуть микробов, то и не заболеешь.
– Ах, микррробы, – прорычал Джейми, – а скажи-ка мне, раз ты такая всезнайка, почему люди больше болеют зимой, а не летом? Микробы в холоде быстрее плодятся?
– Не совсем, – в замешательстве пробормотала я и развернула плед, но Джейми схватил меня за руку и притянул в себе.
– Иди ко мне.
Прежде чем я успела ответить, он поцеловал меня в обнаженную спину, повернул к себе лицом и страстно впился в губы.
Потом отпустил меня, и я чуть не упала. Я обвила его руками, а Джейми обнял меня за талию, чтобы поддержать.
– Мне все равно, из-за чего люди болеют – из-за микробов, холода или черта лысого, – сказал он, угрюмо глядя под ноги. – Я не хочу, чтобы ты заболела. Точка. А теперь бегом натягивай халат и ложись.
Как хорошо было его обнимать. Льняная рубашка Джейми приятно холодила мою смазанную маслом грудь, и хотя шерсть пледа колола мне бедра и живот, ощущение было превосходным. Я потерлась о него, словно кошка.
– В постель, – велел Джейми уже не столь непреклонно.
– М-ммм, – прогудела я, давая понять, что не намерена идти туда в одиночестве.
– Нет, – ответил он, слегка отстраняясь. Наверное, он хотел отступить, но я не позволила; его движение только сильнее разожгло искру, вспыхнувшую между нами.
– М-ммм. – Я настаивала, прижимаясь сильнее. Несмотря на опьянение, я все же сообразила, что Дункан ляжет спать на коврике у очага, а Иэн устроится в тележке. И хотя внутри меня пылала страсть, я не позволила чувству захватить меня целиком.
– Отец говорил: никогда не пользуйся тем, что женщина пьяна.
– Я не пьяная, мне лучше, и вообще…
Я стала медленно покачивать бедрами.
– Он говорил, что человек, который способен схватить себя за задницу обеими руками, пьяным не считается.
Джейми оценивающе взглянул на меня.
– Не хочу тебя расстраивать, саксоночка, но ты держишь мою задницу, а не свою.
– Ну и что, – возразила я, – мы женаты, поэтому делим все. Мы одна плоть, слова священника.
– Наверное, зря я тебя намазал, – буркнул Джейми себе под нос, – на меня это так не действует.
– Ты мужчина.
Он предпринял последнюю вежливую попытку освободиться.
– М-мммм. – Я зарылась лицом в рубашку у него на груди и слегка укусила. – Жадина!
Эту историю рассказывал граф Монтроз: после какой-то битвы он лежал в чистом поле, полуживой от холода и голода, и его отыскала одна юная девушка. Она стянула с ноги башмачок, размешала в нем ячменную крупу с холодной водой и накормила распростертого на земле графа, тем самым спасла ему жизнь.
Перед моим носом возникла чашка с той же самой живительной пищей, за тем исключением, что моя была теплой.
– Это еще что? – поинтересовалась я, глядя на зерна невнятного цвета, плавающие брюхом кверху в мутной водянистой жиже. Они напоминали личинок-утопленниц.
– Ячменный бульон! – гордо провозгласил Иэн, любовно глядя на чашку, словно на собственного первенца. – Сам сварил! Крупу взял в том мешке, что ты от Мюллеров принесла.
– Благодарю, – ответила я и сделала осторожный глоток. Вряд ли он все же смешивал воду с крупой в своем башмаке, хотя пахло именно так. – Очень вкусно. Очень мило с твоей стороны, Иэн.
Мальчишка покраснел от удовольствия.
– Ой, да не за что, тетя, там еще много. А может, принести тебе сыра? Только срежу корки с плесенью.
– Нет-нет, спасибо, – поспешно отказалась я. – Не сходить ли тебе на охоту? Вдруг попадется белка или кролик? Мне уже лучше, хватит силы приготовить что-нибудь на ужин.
Длинное худощавое лицо Иэна осветилось лучезарной улыбкой.
– Как же я рад, тетя, – счастливо вздохнул он. – Если бы ты видела, чем мы тут питались с дядей Джейми, пока тебя не было!
Он ушел, а я осталась лежать на подушках, раздумывая, куда бы деть чашку с бульоном. Пить его мне не хотелось, но я чувствовала себя, словно кусок подтаявшего масла – мягкой, слабой, почти жидкой. Встать с постели казалось невероятно сложным.
Накануне Джейми без дальнейших возражений отнес меня в постель и там окончательно отогрел, неспешно и вдумчиво. Хорошо, что он не пошел на охоту вместе с Иэном. Бедняга насквозь пропах камфарой, звери учуют его за милю.