Симона Элкелес - Беги от любви

– Тебе не стоит так уж верить в меня, – говорю я. – За что бы я ни взялся, в конце концов все порчу.

– Я знаю. – Айза похлопывает меня по ноге. – Но настало время все исправить, потому что ты уже всерьез мне надоел. Вик, разберись со своими делами. Потом вы с Берни поможете мне разобраться с моими.

– А что, если я со своими делами разобраться не смогу?

Ее лицо расплывается в фирменной улыбке.

– Тогда ты еще больший идиот, чем я думала.

– МОНИКА, О ЧЕМ ты думаешь? Поделись с нами.

Мы в кабинете доктора Зингера, мама промокает салфеткой слезы. Родители забрали меня из школы, когда узнали, что накануне я вернулась очень поздно. Я не сказала им, где была. Мама только что поведала врачу, как за меня переживает. Папа обнимает маму за плечи, успокаивая, и смотрит на меня, как будто я такая хрупкая, что могу сломаться в любую минуту.

– Со мной все нормально, – уверяю я их, всей душой желая, чтобы их внимание было сосредоточено на чем угодно, только не на мне. – Правда.

Доктор Зингер потирает подбородок и напрягает свой прекрасно развитый ум, раздумывая над моими словами.

– Моника, слово «нормально» ничего определенного не означает, оно расплывчато. Не могла бы ты развить свою мысль?

– Нет.

– Ты же знаешь, мы всегда готовы тебе помочь, – вставляет папа.

– Знаю.

– Моника, ты скрываешь свои мысли, – говорит мама, в ее черных блестящих волосах отражается свет лампы доктора Зингера. – Когда мы не знаем, что с тобой, мы теряемся. А тут ты уходишь поздно вечером из дома и не говоришь, где была. Это беспокоит нас. Особенно учитывая твое состояние.

Они не хотят, чтобы я говорила «нормально», однако это слово как нельзя лучше выражает мое состояние. У меня дела не супер, но и не плохо – просто нормально.

– А что вы хотите, чтобы я сказала? Подавлена ли я? Да. Плачу ли иногда? Да. Испытываю ли ежедневно боль в теле? Конечно. – Я откидываюсь на кожаную спинку дивана. – Если я и не хочу выражать свои мысли, то только потому, что не могу. По крайней мере, сейчас.

– Мы просто хотим, чтобы ты была счастлива, – быстро замечает папа.

Мама вытирает мокрые глаза, слез все больше.

– Ты копишь все в себе и замыкаешься.

– Мы с Эш и Бри ходили в клуб «Мистик», – защищаюсь я. – Помните?

– Ты сделала первый шаг, – говорит папа, – вышла из дома, сделала то, что доставляет удовольствие. Малыш, Трей был бы этому рад.

Я бросаю взгляд на электронные часы на столе доктора Зингера. Еще четыре минуты, и время истечет. Не знаю, пойду ли после этого в автомастерскую Энрике. Не хочу после вчерашнего встречаться с Виком. Он назвал себя парнем на одну ночь. На самом деле он мой лучший друг.

– Моника, исцеление – это процесс, – объясняет доктор Зингер. – И у всех он проходит по-разному. – Он достает какую-то брошюру. – Мы с твоими родителями считаем, что тебе может быть полезно посещать группу скорби. Эта группа рассчитана на подростков, которые потеряли кого-то из близких.

Мама со слезами на глазах кивает. Как же я не люблю, когда она плачет! Будто она сломлена и я несу ответственность за ее счастье.

– Встречи проходят в поликлинике при больнице Гленбрук, – говорит доктор Зингер. – Возможно, ты захочешь поделиться своим опытом с молодыми людьми, которые переживают те же чувства, что и ты.

Мне это вообще не нужно. Я не хочу. Но все равно беру у доктора Зингера брошюру, лишь бы всем угодить.

– Я попробую.

Доктор Зингер улыбается. Папа гордо кивает, одобряя. Мама шмыгает носом, берет мою руку и крепко ее сжимает.

– Моника, ты удивительная девочка, – говорит папа. – Мы тебя любим. Никогда об этом не забывай. Ты настоящий боец.

Вот сейчас я себя бойцом совсем не ощущаю. Такое чувство, что просто стараюсь держаться на плаву, но в любой момент могу утонуть.

Я смотрю на брошюру группы скорби для молодежи. Мне хочется на глазах у всех порвать книжку на мелкие кусочки, но я складываю ее и засовываю в карман джинсов. Это мое наказание за хранение тайн. Но я сделаю все, что потребуется, только бы родители перестали волноваться. Даже если потом стану еще несчастней.

НАЙТИ МОНИКУ НЕЛЕГКО – на звонки и сообщения она не отвечает. А во Фремонте я не был уже несколько недель. На одолженной у Айзы GT я еду по городу, и жилы у меня на шее напрягаются.

Не каждый день приходится подъезжать к дому Моники. Ведь ее мама терпеть меня не может, считает бандитом. Обычно это меня останавливает, но теперь я другой человек. Мне во что бы то ни стало нужно увидеть ту единственную, которая приносит в мою жизнь счастье.

Нажимаю на дверной звонок. Не открывают. Черт! Еду к Эштин. Может, она знает, где Моника? Дверь открывает сестра Эштин, на ней купальник из двух ленточек и подходящий к случаю загар.

– Эш дома? – спрашиваю я.

– Нет. Кажется, на тренировке или что-то в этом роде, – говорит она и дует на ногти, как будто только что накрасила их.

– Спасибо. Если увидишь ее, передай, что я заезжал.

Даже не представляю, куда теперь ехать, но тут на пути попадается отделение полиции, расположенное через дорогу от больницы Гленбрук. Раньше я никогда сюда не заходил… по собственной воле. В небольшом вестибюле полицейского участка на стенах висят фотографии сотрудников. Их называют героями. Я бы тоже хотел быть героем. Но я, черт побери, просто никто. Хотя это не так. Я парень, который постоянно ввязывается в драки и убил своего друга на футбольном поле.

– Чем могу вам помочь? – спрашивает секретарша.

– Я… э-э… – Я откашливаюсь. – Могу я поговорить с офицером Стоуном?

Через минуту в вестибюле появляется парень, задержавший меня после драки с Бонком.

– Виктор Салазар, – говорит Стоун. – Не ожидал тебя здесь увидеть.

Еще бы! «Я сам в шоке», – хочется добавить мне.

– Мне нужно с вами поговорить. – Я оглядываюсь на присутствующих. – Наедине.

Кивнув, он ведет меня вглубь участка. Это место я знаю как свои пять пальцев, я уже бывал в допросном кабинете, куда мы сейчас идем.

– Красиво ты смылся тогда, после несчастного случая с Треем Мэттьюсом в школе, – говорит Стоун, когда я сажусь на стул. – Тренер Дитер заявил о твоем исчезновении, так что мы тебя искали.

– Тренер Дитер заявил о моем исчезновении?

Стоун кивает:

– Ну да. Переживал за твою безопасность и благополучие. – Он пожимает плечами. – Но ты, Виктор, уже совершеннолетний. Тебе восемнадцать, и, по сути дела, если захочешь исчезнуть из виду и залечь на дно, то имеешь полное право.

– Погодите, я не понял. – Я трясу головой. – Вы не будете меня допрашивать или задерживать?

– За что? – недоуменно морща лоб, спрашивает офицер.

Трудно выдавить из себя эти слова: в горле ком, и я весь в напряжении.

– Я же убил лучшего друга.

– Все свидетельства и заключения – и от тренерского состава, и от игроков, и от медиков – указывают на то, что это был несчастный случай. Виктор, поверь, если бы мы подозревали тебя в преднамеренном убийстве, то задержали бы, как только ты переступил порог участка. – Офицер Стоун откидывается на спинку стула. – Если ты так и не пришел в себя после смерти Трея Мэттьюса, в больнице через дорогу есть группа скорби для молодежи…

– Я в порядке. – Не хватало мне только группы скорби.

– Виктор, убегая от проблем, их не решишь. Подожди здесь. – Стоун оставляет меня одного в холодной комнате с бетонными стенами и возвращается через пару минут. – Вот письмо, которое после того несчастья написал нам тренер Дитер.

В письме говорится: