Я в панике. Кашляю его кровью и своей собственной. В мозгу пульсирует лишь одна мысль – сбросить его с себя. Боюсь, что он сейчас очнется и для меня игра будет окончена.
Поднатужившись – откуда только силы взялись? – я выбираюсь из-под него. Не отрывая глаз от его неподвижного тела, сползаю с кровати, ступая на пол голыми ногами.
Осколки стекла мгновенно вонзаются в стопы. Я прикусила губу, чтобы не закричать от боли.
Не сводя глаз с Форбса, жму на кнопку вызова медперсонала – снова и снова. Потом, стараясь двигаться тихо, иду к выходу, сдерживая крик, потому что осколки продолжают безжалостно впиваться в стопы.
Я уже в нескольких шагах от двери, и вдруг слышу в коридоре топот бегущих ног. Дверь с шумом распахивается. Это доктор Паккард и с ней охранники.
Слава богу.
– Мия, что стряслось? Что с вами? Мы услышали звон разбившегося стекла, потом ваша тревожная кнопка как с цепи сорвалась! – Она быстро обводит взглядом палату, оценивая обстановку – мое состояние, состояние Форбса, лежащего на кровати. – О боже, вы не поранились?
Шатаясь, делаю несколько шагов навстречу ей. От облегчения ноги ослабели, и я начинаю оседать.
Доктор Паккард подхватывает меня, обнимает.
– Все хорошо, Мия, – успокаивает она меня, прижимая к себе. – Все будет хорошо.
Но в этот момент в ее слова верится с трудом. А я могу думать лишь о том, что мне очень хочется, чтобы сейчас меня обнимали руки Джордана.
Но они никогда больше меня не обнимут.
И, кроме себя самой, винить мне некого.
Глава 25
День второй: без Мии…
– Джордан.
В дверь стучит отец.
Я не отзываюсь. Ни с кем не хочу разговаривать.
Единственное существо, с которым я готов общаться, – это Дозер. Он понимает мои страдания. Как и я, он скучает по Мии.
Слышу, дверь отворяется.
– Уходи, – бурчу я в подушку.
Дозер поднимает голову, смотрит на дверь и снова ложится.
– Открой окно, проветри комнату. Здесь воняет.
– Мне нравится вонь.
Если честно, окно я специально не открываю. Боюсь, что свежий воздух выветрит с моей постели запах Мии, который улетучится так же, как она сама исчезла из моей жизни.
– Хватит сидеть взаперти, Джордан. – Отец садится на край кровати. – Два дня уже из своей комнаты не выходишь. Это ненормально. Давай сходим в кино или еще куда-нибудь.
Я чуть поворачиваю голову, отодвигая рот от подушки.
– Нет настроения.
– Душ хотя бы прими, ведь вонь в комнате не от Дозера – от тебя.
– Потом. – Я вновь вдавливаюсь лицом в подушку.
– Послушай, сын. Я знаю, тебе сейчас больно, но со временем боль уйдет.
Я фыркаю. И снова вдыхаю полные легкие Мии. В груди жжет.
– Я тоже через это проходил… в молодости. С Бель…
У меня каменеют мышцы. Я поднимаю голову.
– Я не хочу о ней говорить.
– Я знаю, что ты зол на маму…
Я перекатываюсь на спину.
– При чем тут «зол»… Просто я… Не понимаю я ее… Как она могла?
– Я тоже не понимаю, – вздыхает отец. – Но не нам ее судить. Нас там не было. Мы не знаем, что творилось у нее в голове, был ли у нее выбор.
– Просто я хочу… – Я издаю протяжный вздох. – Я просто хочу, чтобы Мия смотрела на все иначе, не зацикливалась на своей обиде. Хочу, чтобы она… черт, не знаю, чего я хочу! – Я выкидываю руки, чувствуя себя абсолютно беспомощным.
Я хочу не чувствовать то, что чувствую сейчас. Словно я умираю – медленно.
Поворачиваюсь на бок, спиной к отцу.
– Ты хочешь, чтобы она поняла, что твоей вины нет, и вернулась к тебе.
Слезы обожгли глаза.
– Теперь уже поздно что-то объяснять. Она все равно уехала.
– Объяснить никогда не поздно. Ты ведь знаешь, что Бель порвала со мной после школы, когда уехала учиться. Я был в таком же состоянии, как ты сейчас. Приуныл, ни с кем не хотел общаться. Изнывал от тоски. Просто хотел достучаться до нее… и написал ей письмо, а еще кассету с музыкой записал.
Я коротко рассмеялся. Впервые за несколько дней.
– Фу, как банально, папа.
– Да, не спорю. – Чуть заметно улыбаясь, он проводит рукой по волосам.
– Ну и она как-то отреагировала на письмо и кассету, что ты ей послал?
– Нет, – качает головой отец. – Она не давала о себе знать, пока не вернулась сюда, когда у меня уже был ты.
Я сел в кровати, спиной прислонившись к изголовью.
– То есть, по-твоему, я должен послать Мие письмо и дурацкую кассету, хотя тебе самому это не помогло. Мама вышла замуж за другого и на многие годы выпала из твоей жизни.
– Нет, мне не помогло… тогда – нет. Но это не значит, что тебе тоже не поможет. Я все это к тому говорю, что в итоге письмо и кассета сделали свое дело – пусть и не через день, а через несколько лет. Она ведь не избавилась ни от письма, ни от кассеты. Хранила их все те годы. Она никогда не забывала меня, не списывала со счетов. И когда ей понадобилась помощь… когда она особенно нуждалась во мне, благодаря письму и кассете она поняла, что может вернуться. Они ей это подсказали. Напомнили о том, что когда-то было между нами. Что я всегда буду ей рад, несмотря ни на что.
Отец встает, похлопывает Дозера по ноге.
– Пойдем, приятель. Пора тебя кормить.
Дозер спускается с кровати, становится рядом с отцом.
– Подумай об этом. Что ты теряешь? Напиши ей, расскажи все, о чем, как ей кажется, она не хочет слышать. Напиши о своих чувствах.
– Проще говоря, я должен выставить себя дураком.
– Влюбленные мужчины обычно ведут себя как дураки.
– Ну да, я-то точно выставлю себя дураком, если отправлю ей дурацкую кассету. – Я понимаю, что хамлю и что отец не заслуживает такого отношения, но мне горько, я озлоблен, и мне хочется излить на кого-нибудь свою боль.
– Ну, в твоем случае, сын, думаю, это будет компакт-диск или даже айпод, если захочешь выпендриться, ведь аудиокассет уже не делают.
Я сердито глянул на него, крякнул.
Да, я вернулся в детство, веду себя как обиженный мальчишка.
– Послушай, сын, я только то хочу сказать, что музыка пробуждает воспоминания и чувства. Она может наполнить более глубоким содержанием те слова, что ты ей напишешь. Просто нужно знать, какие воспоминания ты хочешь пробудить, какие слова она должна услышать от тебя и какая песня поможет тебе в этом.
Вместе с Дозером он выходит из комнаты, а его слова еще долго звучат в моей голове.
День третий: без Мии…
– Е-мое… ты слушаешь Дэмьена Райса[22]. Все гораздо хуже, чем я думала. – Бет бухается на кровать возле меня.
– Какого черта вы не оставите меня в покое? – Я натягиваю на голову одеяло.
Бет сдергивает его, принюхивается.
– Слушай, ну здесь и вонища.
– Слышал уже.
– По-моему, это не от Дозера. – Она наклоняется, принюхивается ко мне. – Господи помилуй! Это от тебя… ну ты и вонючка! Когда ты душ последний раз принимал или чистил зубы?
– В три часа. Отвали.
– Очень смешно. – Она тыкает меня пальцем в спину. – Ну и как бы еще тебя позлить, чтоб ты встал с постели и пошел в душ? Или хотя бы пообщался с зубной щеткой?
– Ты и так уже меня достала, а я, как видишь, все лежу.
– Поднимайся, вонючка. – Она щекочет мой бок.
Я смахиваю ее руку.
– Бет, правда, отвали. Я не в настроении.
Она молчит, и меня кольнула совесть.
– Послушай… Мне сейчас ни до кого.
– А я, между прочим, принесла твой любимый пирог – лаймовый. – Я прямо вижу, как она дуется. – И фильмы с погонями, перестрелками, кровопролитием – в общем, все то дерьмо, что ты любишь. В одном даже, кажется, какая-то телка взрывается или, по крайней мере, получает пинка под зад.
Я выворачиваю шею, глядя на нее.