— Что опять? — сердито покосился на нее Анатолий.
— Я же брюки твои из химчистки не забрала!
— Ну вот, начинается. Это какие? Светлые?
— Ага.
— Ну завтра заберешь. Хорошо хоть не в самолете об этом вспомнила.
— Завтра же воскресенье.
— Да работают они. До двух. Ты никак не запомнишь. Сколько говорю: запиши в книжку все эти прачечные-химчистки и прочие ремонты обуви. Кстати. Что там с моими мокасинами?
— По-моему, все в порядке. Поедешь в светло-коричневых, а с собой можно взять кремовые, да еще босоножки.
— А не слишком? Это ведь мне всю эту хрень тащить придется. Представляю, как по такой жаре с чемоданами…
— Но Эльвира сказала, что нас прямо до отеля довезут. Там сейчас сервис на высшем уровне…
— Уж больно много твоя Эльвира знает. Ладно, будем надеяться, что таскаться с багажом не придется.
— А я так совсем ничего с собой не возьму.
— То есть?
— Ну, возьму, конечно, пару сарафанов, халат, шорты и две маечки. Вот и все.
— Ну ты даешь, мать! «Маечки»! Ты смотри, там ведь и рестораны есть, и прочая развлекаловка. Я что с тобой, позориться еду, что ли? Нет уж! Бери какое-нибудь вечернее платье. Поняла?
— Поняла. Вот только какое? Сиреневое, которое на Новый год шила, Элька раскритиковала…
— Слушай ее больше, Эльку свою! Она небось завидует тебе. На ее тушу хоть из золота платье напяль, все равно как на свинье будет.
— Толя, ну зачем ты? При ребенке… — обиделась за подругу Ирина. — Никакая она не туша. Просто у нее большой размер. Такая конституция.
— А, плевать! Что нам, больше говорить не о чем, кроме как о твоей Эльвире? Ты лучше еще подумай, может, еще чего забыла.
Родители Ирины жили на краю села в добротном каменном доме. Отец, Дмитрий Ильич, крепкий пятидесятишестилетний мужчина, работал водителем в агропромышленном комплексе, а мать, Полина Юрьевна, двумя годами младше мужа, всю жизнь учительствовала. Теперь она получала пенсию по выслуге лет, но продолжала учить сельских ребят. От родителей Ирине достались и красота, и характер. Высокая и длинноногая в отца, она взяла у матери редкий цвет глаз, фиалковый, как его определила Эльвира, а также льняные волосы и миловидность лица. Правда, не умела она как следует «подать» свою красоту, о чем не раз ей выговаривала все та же Эльвира. «Ну что тебе стоит подкрасить глаза и губы? — искренне возмущалась она. — Нос кое-как напудрит, вот и весь макияж! Эх, мне бы твои данные, уж я бы развернулась!» Что она имела в виду, Ирина лишь догадывалась.
В Ирининой фирме, где она работала бухгалтером, многие молодые и средних лет женщины имели любовников. Это считалось и нормой, и шиком одновременно. Среди них были как замужние, так и одинокие, но любовниками, как правило, являлись женатые и состоятельные мужчины. Рекордсменкой по этому делу слыла сорокалетняя Роза Платоновна, менеджер из отдела маркетинга. Ее муж, маленький лысый пузан, владелец какого-то небольшого «свечного» заводика, и не подозревал о наличии трех «заместителей». «Один для души, другой для тела, а третий для престижа», — раскладывала по ранжиру своих любовников, как королей в пасьянсе, Роза Платоновна.
Ирина слушала все эти бабьи разговоры и сплетни, но сама не высказывалась. Зачем? Если говорить искренне, как думаешь, то можно обидеть или напороться на грубость и насмешки. Люди не любят, когда их осуждают. Да и слыть «белой вороной» тоже не лучший вариант. Так и помалкивала, но в душе считала все эти адюльтеры грязью, оскорбительной для замужней женщины. К тому же на свою судьбу она не жаловалась. Ведь у нее все прекрасно. Муж хороший семьянин, не пьет, разве что пиво, но это пустяк, на который не стоит обращать внимания. У них подрастает красавица дочь. Правда, в последнее время участились конфликты, но это издержки переходного возраста, это пройдет, не они первые. На работе ее ценят, каждый год надбавка к окладу, премии. Были, конечно, небольшие трения с директором, но и то не служебного, а личного характера. Три года назад на одной из корпоративных вечеринок он вдруг приударил за ней. С ума сойти! На глазах всего коллектива директор, прижимая Ирину под музыку танго, начал целовать ей руки и шептать всякие скабрезности. Она покраснела до свекольного цвета, но вырваться из его объятий не могла. Так и промаялась весь танец. А потом выслушала от Анатолия такое… Он тоже хорош! Весь вечер протанцевал с Розой Платоновной, а когда заметил, что жену сейчас уведут прямо на глазах, побежал на разборки. Но, слава богу, все утряслось. А директор на следующий день вызвал к себе, извинился и даже предложил рюмку коньяку, чтобы устаканить дружеские отношения:
«Извините, Ирина Дмитриевна, не понял, кто передо мной. Думал, что просто симпатичная дурочка, простите за откровенность, а оказалось — пушкинская Татьяна. Это я о вашем внутреннем содержании». Нельзя сказать, что директор был единственным мужчиной, кто заметил ее красоту и высказался по этому поводу. Несколько раз ей приходилось выслушивать комплименты во время домашних вечеринок, когда муж приглашал своих сотрудников на дни рождения или Новый год. Особенно надоедал своими ухаживаниями прораб Митрофанов. Этот обожженный всеми ветрами и служебными бурями сухощавый мужчина, с седыми волосами «ежиком» и плутоватыми серыми глазками, придерживая ногой кухонную дверь, подолгу рассуждал о своем житье-бытье, «унылом и беспросветном», так как не встретилась ему на пути такая вот Иринушка. «Полстраны объездил со стройки на стройку, с сотнями людей знаком, а вот такой, как вы, не видал ни разу», — в который раз вздыхал Митрофанов. А Ирина мыла посуду и вежливо улыбалась. Ей не хотелось причинять боль и без того обиженному судьбой человеку.
А ведь директор попал прямо в точку, сравнив ее с Татьяной. Много общего у Ирины с любимицей русского гения. Даже отчество совпадает. Или, например, страсть к чтению. Чтение книг для Ирины было не просто страстью, а ежедневной естественной потребностью. Без книжки она не ложилась в постель. Так порой и засыпала с книгой в руке. Правда, Анатолий в последнее время не позволял долго читать. Выпив за ужином бутылку пива, с кряхтением плюхался в кровать и сразу выключал свет: «Спи! Завтра рано вставать. Мне с утра надо Шестакова поймать, а то свалит, мать его, куда-нибудь, потом ищи ветра в поле». Это происходило именно в тот момент, когда она была на самом интересном месте. Со вздохом она клала книгу на тумбочку и пыталась уснуть. Воображение рисовало литературных героев, с которыми поневоле пришлось расстаться, и даже мужнин храп не выводил из себя, не мешал домысливать, предугадывать дальнейшие события в книге.
Свой возраст она не ощущала. Да и какой это возраст — тридцать четыре года? Но тем не менее девчоночьих поступков себе не позволяла. Она всегда помнила о своем статусе жены и матери, не дающем ей права на всякие вольности и глупости.
— Ирка, ты мне Катерину из «Грозы» напоминаешь, честное слово! — смеялась Эльвира. — Рано или поздно ты очнешься от своего патриархального сна и вспомнишь, что ты живая и красивая женщина.
— Не вижу ничего общего, — скептически пожимала плечами «подкованная» в литературе Ирина. — Катерина страдала от домостроя. А ее связь с Борисом — это вызов окружающим.
— А я думаю, что это никакой не вызов, а настоящая, первая ее любовь к мужчине. Мужа-то она не любила, а жалела. Вот и ты будто во сне живешь. Нет в тебе настоящей жизни, одна книжная. Я же помню тебя восемнадцатилетней. Как весело мы жили, мечтали, строили грандиозные планы, говорили о будущей любви. А потом нате вам! Появился на горизонте твой Шамарин и опутал тебя паутиной.
— Элька! Ты выбирай выражения. Я, значит, муха, а мой муж паук. Так, по-твоему?
— Ну, прости. Это случайно вырвалось. Ты придираешься к словам, а сути никак не уловишь. Или хитришь, делая вид, что не понимаешь.
— Ты меня в чем-то хочешь обвинить?
— Да нет. Просто мне тебя жалко. Ты достойна большего, чем этот твой мирок, дальше которого ты носа не кажешь.
— А ты, выходит, живешь достойно. У тебя огромный мир, галактика, космос, а у меня мирок мещанский.
— Ну почему ты так прямолинейна? Зачем привязывать свою жизнь к моей? Ведь я тебя выделяю среди прочих как личность яркую, редкую. Куда мне до тебя? Вот ты обижаешься на мои слова, считая их незаслуженными, но придет день, когда с твоих фиалковых глаз — черт бы их побрал! — спадет завеса, и ты увидишь небо в алмазах.