— Ну что, довольны? Дождались своего часа? Ах вы, кудесники! На бал собрались? То-то я смотрю: обычные накидки защитного цвета сменили на роскошные мантии. Увы, быстро кончится веселье, придут моросящие дожди, задуют ветры, сорвут ваши дивные одежды. И упадет это золото под ноги прохожим, усталым, безразличным к вашим стонам и тихим жалобам. Примите же мою любовь и сожаление!
Троллейбус свернул налево, и волшебство кончилось. Впереди — широкая, в шесть полос автомагистраль. Ирина ушла в мысли, далекие от сентябрьской прелести увядания.
В последнее время они отдалились с Аленой, стали почти чужими. Дочь и раньше не отличалась открытостью, а теперь окончательно замкнулась в своем мирке. Нет, они, конечно, разговаривали, в основном отвечали на вопросы друг друга, вежливо и вполне миролюбиво, но прежней теплоты и непринужденности не было. По ночам, когда не спалось, Ирина пускалась в тяжелые раздумья. Она беспощадно обвиняла себя в том, что произошло с Аленой. Если бы не ее бабские амбиции и овечья безмозглая жалость к Дубцу, матерому, коварному волку, ее девочка была бы чиста и невинна. Пока ей было невдомек, откуда берет начало порочность взрослеющей дочери.
Алена училась в одиннадцатом классе. Когда-то они втроем строили планы на будущее, обсуждали такой судьбоносный момент, как выбор профессии. Анатолий твердо стоял на медицинской академии — «будешь хирургом или терапевтом, самая уважаемая профессия». А Ирина поддерживала Алену, которая увлекалась дизайном одежды. В альбомах для рисования — их у нее накопилось с десяток — красовались придуманные дочерью модели женской и детской одежды. Вечерами мать с дочкой устраивались на Алениной кровати и разглядывали эти альбомы.
Ирина вздохнула, вспомнив эти, как тогда казалось, будничные, ничем не примечательные вечера. Эх, отмотать бы назад жестокое время, начать все заново, дорожа каждой минутой, каждым движением души родного, самого дорогого на земле человечка!
— Тебе звонила тетя Эля, — сказала Алена, открыв матери дверь.
— Давно?
— Час назад. Просила перезвонить.
— Хорошо.
— У нас родительское собрание в пятницу. Ты сможешь?
— Конечно. А во сколько?
— В шесть часов.
— Обязательно приду. Наверное, деньги будут собирать?
— Не знаю. Наверное. У нас разные факультативы будут, для поступающих в вузы, за них надо платить.
— Понятно.
— А еще за углубленный английский и информатику.
— Ой, это сколько же получается?
— Я выбрала два факультатива: русский-литературу и ИЗО.
— Неужели есть даже ИЗО?
— Ну да. Думаешь, я одна на дизайнерский поступаю?
— А ведь ты еще даже не определилась с вузом…
— Давно определилась. Я поступаю в частную Академию дизайна.
Ирину задел Аленин безапелляционный тон, а также то, что такое ответственное решение она приняла не посоветовавшись с ней.
— А лицензию они имеют?
— Гос-споди, ну разумеется. Этой Академии уже скоро десять лет. Она выпустила больше тысячи первоклассных дизайнеров. Кстати, сейчас в «Гламуре» почти все ведущие модельеры из этой Академии.
— Это, конечно, замечательно, но тебе не кажется, что количество специалистов в этой сфере размножается в геометрической прогрессии?
— Нет, не кажется, — отрезала Алена и пошла на кухню.
Ирина взглядом проводила дочь и, пожав плечами, устало поплелась в ванную. Вскоре на кухне они продолжили разговор.
— Но ты, надеюсь, понимаешь, что конкуренция на этом рынке сумасшедшая и тебе придется все время быть чуточку впереди своих коллег. А это ой как нелегко…
— Ну это же прописные истины, как ты не понимаешь? Да я не чуточку, как ты говоришь, буду впереди, а на две головы выше всех, вот так! Иначе сожрут.
— Думаешь, остальные не рассчитывают на свое первенство? Не ты одна с такими амбициями.
— Да знаю я. Здесь нужна материальная база, а она у меня будет.
— Что ты имеешь в виду?
— Ну, спонсор какой-нибудь, партнер по бизнесу, я не знаю. Короче, рано об этом говорить. Надо Академию сначала окончить.
— Сначала надо поступить. Там какой примерно конкурс?
— Смотря куда. На дизайн женской одежды двадцать человек на место или даже больше.
— На платное?
— Там все платное.
— И сколько же платить?
— Две с половиной тысячи евро.
— За год?
— За семестр.
— Господи!
Ирина помешивала ложкой остывший чай, забыв о бутерброде, уйдя в подсчеты своих более чем скромных средств. Даже если Меньшиков повысит оклад вдвое — а это еще заслужить надо, — придется экономить на всем. Вряд ли Анатолий сможет помогать — у него растет сын. Что ж, придется искать дополнительную работу. Она вздохнула, отставила недопитый чай и пошла в комнату — звонить Эльвире.
— Привет, Эля! Что случилось?
— Да так, ничего. Видела твоего Анатолия с Данилкой.
— Да? Где же это?
— Случайно в метро столкнулись. Они от бабушки возвращались, а я в свою «любимую» налоговую гоняла. Иду, значит, по переходу, вся взмыленная… Опять меня эта Суркова, черт бы ее подрал, накрутила. Ох, и побегала я из-за нее в свое время! Теперь-то я уже тертый калач, бумаги заполняю — комар носа не подточит, так нет, нашла-таки причину придраться. Стерва! Ну да ладно! Не о ней речь. Иду, значит…
— Взмыленная… — поддела подругу Ирина с грустной усмешкой.
— Ладно, не подначивай. Иду, значит…
— Элька, у тебя что, к старости-то патефон стало заедать?
— Ой-ой-ой! К старости! Небось с одного года с тобой, подружка древняя моя. Короче, смотрю — Анатолий твой плывет, Данилку на руках держит. Я ведь впервые его с сынулей-то увидела. Ну разговорились, то да се. Он и давай мне на жизнь жаловаться. Представляешь, не кормит она их.
— Как не кормит? Совсем?
— Ей, видите ли, некогда. Мужики, значит, не жрамши, а она очень устамши с работы приходит. Да еще и за границу постоянно мотается. Приходится ему мальчонку к бабушке туда-сюда таскать. А это пять остановок на метро и четыре на автобусе. На такси он экономит. Да у него, похоже, просто нет денег. Ей все отдает. А той все мало. Заставляет вторую работу искать.
— Как он выглядит? — неожиданно поинтересовалась Ирина.
— Анатолий-то? По-моему, неважно. Похудел, глаза провалились. Ой, а Данилка — копия папаши! Прямо вылитый. Особенно глаза. Бывает же такое.
— Уже говорит?
— Ага. Лепечет вовсю. Кое-что можно разобрать. Я его спрашиваю: «Папу любишь?» А он обхватил шею отца, крепко-крепко, и говорит: «Мой папа».
— Ты мне это для чего рассказала?
— Вот те раз! А что, не надо было?
— Ты же душу мне травишь, Элька, неужто тебе невдомек?
— Ой, Ирунь, прости меня, ладно? Я ведь хотела как лучше. Думаю, хоть есть повод эту Лину посволочить. Гадина такая…
— Перестань! У них семья. Пусть живут спокойно и счастливо.
— Счастливо?! Ты в своем уме, дуреха? О каком ты счастье толкуешь? Я же тебе не просто так все это рассказала, а чтобы ты была в курсе. Чтобы знала, как ему тяжко приходится.
— Ну и что теперь?
— Как «что»? А как насчет морального удовлетворения? Пусть знает теперь, как часы на трусы менять. Неужели в тебе нет ни капли самолюбия? Ведь это ненормально, Ирка! Любая женщина, узнав про бывшего мужа такое…
— Все, хватит! Больше никогда не заводи этот разговор. Я по-хорошему тебя прошу, поняла?
— Ладно уж, — нехотя пообещала Эльвира и сердито умолкла.
Они помолчали, но трубки класть не торопились.
— Эля, мне помощь нужна. Скажи, ты кого-нибудь с финансового помнишь?
— Из парней?
— Все равно.
— Хм, с финансового? Дай подумать. Та-а-ак, значит… Лузина помню.
— Ну, Лузин не подходит. Он, наверное, каким-нибудь банком заправляет?
— Ага. Кажется, «Губернским».
— Нет, мне кого-нибудь поскромнее, со средними данными.
— Зачем это тебе?
— Нам в компанию требуется зам по финансовым вопросам.
— Так объявите конкурс.
— Это долгая песня. К тому же кота в мешке лучше не брать.
— Понятно. Вот, вспомнила! Славка Гончаренко. Он одно время в банке работал, а потом, я слышала, ушел. Но больше, хоть тресни, никакой информации.