Алессандро Д'Авения - Белая как молоко, красная как кровь

• 1
• 2
• 3
• 4
• 5
• …
• 36

У всякой вещи свой цвет. У каждого чувства тоже. Тишина — белого цвета. Вот его-то и не выношу: у него нет границ. Мы, итальянцы, иногда говорим «провёл белую ночь», значит, бессонную, или же — «выбросил белый флаг», и всем понятно: капитулировал; мы называем белой ситуацию, когда не удаётся привлечь внимания женщины, или же «даём белый лист», то есть предоставляем полную свободу действий — карт-бланш.

Скажу больше: белый цвет — это ничто, такое же ничто, как тишина. Без слов, без музыки жизнь пуста. Пребывать в тишине — то же самое, что находиться в пустоте. Я совершенно не выношу тишины и одиночества, для меня тут нет разницы. Начинает болеть где-то над желудком или в нём самом, так и не разобрался, и боль эта вынуждает меня немедленно оседлать мой «полтинник», мопед, весь помятый уже и без тормозов (когда наконец соберусь отремонтировать его?), и кружить по городу, заглядывая девчонкам в глаза, желая убедиться, что не одинок. Посмотрит на меня кто-нибудь, значит, я жив.

В самом деле, отчего я такой? Не совсем понимаю, что со мной творится. Мне очень плохо, когда я один. Мне нужно… Ах, знал бы я, что мне нужно. Вот досада! Зато у меня есть айпод. Ну да, потому что когда выходишь из дома и знаешь, что в школе тебя ожидает тоскливый, как пыльный асфальт, день, затем скучнейший туннель из домашних заданий, родителей и собаки, а потом опять всё по кругу до самой смерти, — вот тогда только музыка и спасает тебя. Цепляешь на голову наушники и входишь в другое измерение. В нормального цвета чувства. Хочешь влюбиться — вот он, мелодичный рок. Нужно подзарядиться — жёсткий, чистый металл. А вздумал мастурбировать, включаешь рэп и разную другую жесть, в основном ругательства. Вот таким образом я и не остаюсь один, то есть в белом цвете — в пустоте. Кое-кто всё же составляет мне компанию и раскрашивает мои дни.

Не то чтобы я скучаю. Нет, я могу насочинить тысячи планов, придумать десять тысяч желаний, миллион замыслов, которые хочется осуществить, могу нафантазировать миллиард разных идей. Но ничего не могу начать — ничего, потому что ничто из всего этого никому не интересно. И тогда я говорю себе: Лео, кто, блин, заставляет тебя делать это? Брось, радуйся тому, что у тебя есть.

Жизнь у нас только одна, и когда она становится белой, мой компьютер — лучший способ её раскрасить. Я всегда нахожу кого-нибудь, с кем можно поболтать в чате (мой ник — Пират, как у Джонни Деппа). Потому что уж это-то я умею — слушать других. Мне сразу хорошо делается. Или же беру свой «полтинник» без тормозов и еду куда-нибудь просто так, без всякой цели. А если с целью, то к Нику; и тогда он поёт своим низким голосом, а я аккомпанирую на электрогитаре. Когда-нибудь мы прославимся, у нас будет своя группа, и мы назовём её «Ватага». Ник говорит, что мне тоже следовало бы петь, потому что у меня красивый голос, — но я не решаюсь. Когда играешь на гитаре, поют пальцы, а они никогда не краснеют. Никто не освистывает гитариста, певцу же, бывает, достаётся…

Если Ник занят, встречаюсь с другими ребятами на остановке. Остановка — автобусная, та, что возле школы, та, где каждый влюблённый парень сообщает миру о своей любви. Там всегда кого-нибудь найдёшь, и девушки бывают. Иногда даже Беатриче приходит, и на эту остановку возле школы я хожу из-за неё.

Странное дело: утром в классе так тоскливо, а после уроков охотно встречаешься со всеми на остановке. Наверное, потому, что там нет вампиров, то есть учителей — этих кровопийц, которые уходят домой и запираются в своих саркофагах в ожидании новых жертв, даже если, в отличие от вампиров, орудуют днём.

Но если на остановке у школы вижу Беатриче, то совсем другое дело. Глаза у неё зелёные, а взмахнёт ресницами, кажутся бездонными. Волосы огненно-рыжие, а распустит, и словно заря перед тобой занимается. Немного сказал, зато верно. В кино такой жанр ещё нужно изобрести. А если говорить об ароматах, то это запах песка ранним утром на пляже, когда он ещё пуст и принадлежит только морю. Цвет? Беатриче — огненно-красная. Как и любовь — красная. Буря. Ураган, который уносит неведомо куда. Землетрясение, которое крушит всё. Вот что происходит со мной всякий раз, когда смотрю на Беатриче. Она про это ещё не знает, но на днях скажу ей.

Да, на днях скажу, что она — человек, созданный специально для меня, а я создан для неё. И тут уж никуда не денешься. И когда она это поймёт, всё будет отлично, как в кино. Нужно только найти подходящий момент и привести в порядок волосы. Потому что дело главным образом в них, я думаю. Разве только сама Беатриче попросит, постригусь. А вдруг потом утрачу силу, как тот исторический персонаж? Нет, Пират не может постричься. Лев без гривы — не лев. Не случайно же меня так зовут.

Однажды я видел документальный фильм о львах. Из чащи выходит такой с огромной гривой, и проникновенный голос поясняет: «У владыки леса своя корона». Вот и у меня такие же волосы — длинные и лохматые.

Так удобно, когда они развеваются, словно грива у льва. Так хорошо, когда вообще можно не причёсывать их, и они легко разлетаются во все стороны, будто мысли, что рождаются в твоей голове: то и дело взлетают и улетают. Я свои мысли дарю всем, они как пузырьки в только что открытой банке кока-колы, которые так замечательно шипят! С волосами я много чего могу надумать. Это верно. Как верно и то, что я сказал.

Все узнают меня по волосам. То есть, по крайней мере, другие парни из школы, из нашей ватаги, другие Пираты: Губка, Штанга, Чуб. Папа в этом смысле давно уже махнул на меня рукой. Мама только и делает, что критикует. Бабушка, когда видит меня, чуть не умирает от инфаркта (но когда тебе девяносто, это самое малое, что может случиться).

Только почему же им так трудно принять мои волосы? Сначала тебе говорят: ты должен быть личностью, должен самовыражаться, должен быть самим собой! Потом, когда пытаешься показать им, что ты из себя представляешь, твердят: у тебя нет индивидуальности, ты ведёшь себя, как все остальные. Ну, что это за разговоры, в самом деле? Эх, кто их разберёт: или будь самим собой, или будь как все. Тем более что их всё равно ничто не устраивает. А правда в том, что они завидуют, особенно плешивые. Если облысею, покончу с собой.

Во всяком случае, если Беатриче не нравится, придётся постричься, правда, ещё стоит подумать. Потому что в этом может таиться и преимущество. Беатриче, или ты любишь меня таким, какой я есть, с этими длинными волосами, или ничего не поделаешь, потому что если не можем договориться о подобных мелочах, то как же будем жить вместе? Каждый должен быть самим собой и принимать другого таким, каков он есть — так всё время говорят по телевидению, — иначе какая же это любовь? Ну же, Беатриче, как ты не можешь этого понять? Вот меня в тебе всё устраивает, так что у тебя с самого начала есть фора. Вечно девушки впереди. И как это им удаётся — всегда побеждать? Если ты хороша, весь мир у твоих ног, выбирай кого хочешь, делай что хочешь, надевай что хочешь… неважно, потому что все вокруг всё равно восхищаются тобой. Везёт же людям!

А я вот, бывает, сидел бы дома целыми днями и носа никуда не высовывал. Мне кажется, я так уродлив, что забаррикадировался бы в комнате и не смотрел бы в зеркало. Белый. Лицо белое. Бесцветное. Просто пытка. Но бывают дни, когда я тоже красного цвета. Ну, где тогда найдёшь ещё такого парня, как я? Надеваю подходящую футболку, приглаживаю джинсы с ширинкой ниже колен, и я — бог! Зак Эфрон[1] только в секретари мне годится. Иду по улице и могу первой же встречной девушке сказать: «Послушай, красавица, пойдём сегодня вместе, и тебе здорово повезёт. Будешь довольна, потому что рядом со мной все станут смотреть на тебя и говорить: и как это она, блин, сумела закадрить такого парня?! А подруги твои так просто постареют от зависти».