Нам кажется, что нас обманули и мы попали в ненастоящий, мифический Китай. Шанхайское общество похоже на обитателей волшебной горы Куньлунь из даосских легенд: на ее вершине восседают верховные божества — граждане Великобритании, Франции, США и Италии; чуть пониже располагаются бессмертные — белые люди из других приличных стран. Тут же летает Повелитель дождя и ветра с мешком, в котором спрятаны ураганы, — непостижимая Япония. Все они гуляют по райским садам, пьют эликсиры бессмертия и лишь изредка поглядывают вниз, на своих китайских подданных. Русские же, как и полагается низвергнутым богам, обитают под землей — без права на помилование.

Мне все-таки повезло с работой, и я несколько дней пилил тиковые бревна для мебельной мастерской. Два человека должны были от рассвета до заката орудовать громадной восьмифутовой пилой — пока не начинало сводить мышцы. Когда пилильщик выбывал из строя, хозяин тут же выгонял его и приводил свежую «раб»-силу. Лесопилки тут не в чести: какой смысл на них тратиться, если ручной труд дешевле грязи?

Временами я страшно завидую китайским детям, которые залезают по пояс в мутную ледяную реку и с помощью особых корзинок умудряются ловить рыбу. Они дрожат от холода, верещат и смеются и, судя по всему, неплохо проводят время. Такие ребята нигде не пропадут.

Впрочем, я тоже потихоньку учусь выживать в Шанхае. В особо удачные дни, когда мне перепадает серебряная монета, я не трачу ее сразу, а размениваю на медную мелочь. Потом ищу, в какой лавке получше курс и, оббегав полгорода, вновь меняю медяки на серебро, но уж с доплатой центов в десять. Для меня это означает ужин — именно столько стоит порция лапши или орехов в сахаре. Но смотреть надо в оба: торговцы продают еду на вес и частенько добавляют в нее песок для тяжести.

Если день совсем неудачный, то я обхожусь парой соленых огурцов за семь копперов или иду к французским монашкам-благотворительницам: они дают суп тем, кто посещает мессу.

Точно так же живет весь безработный Шанхай, а если кто добывает больше доллара в день, так преступлением: кто квартиры грабит, кто гоняет мелких торговцев: «Платите, а то худо будет!»

2

В прокуренной гримерке такси-гёрл переодевались и красили губы и брови. Посторонний ничего бы не понял из их разговоров, но Ада уже начала разбираться в местном жаргоне.

Самых лучших клиентов — молодых, веселых и богатых — девушки называли «ящерами», некрасивых богачей — «золотыми жилами», а себя — «старательницами». Скучный мужчина, не умеющий танцевать, — это «огурец»; мужчина без средств — «ложная тревога». «Слесарь» — это тот, кто подкладывает в карман железки, чтобы они звенели и все думали, будто у него много серебра.

— Слыхали, Марта приказала гардеробщику убирать под замок мое пальто, чтобы я не убегала раньше времени с «золотыми жилами»! — возмущалась черноглазая Бэтти, красивая и буйная королева «Гаваны».

Ада украдкой любовалась ею: алые губы, красное платье с разрезом чуть ли не до середины бедра — ни стыда ни совести. Сама Бэтти не обращала на Аду внимания. Лишь однажды она вырвала у нее папиросу: «Брось каку! Мала еще!» А сама говорила, что курение — лучшее средство от ангины.

В гримерку сунулся управляющий, и девушки завизжали, прикрываясь.

— Эй ты, русская, тебя хозяйка зовет! — бросил он равнодушно.

Марта сидела наверху в маленьком кабинете, украшенном расписными тарелками с видами Парижа, Вены и Флоренции, — она их собирала.

— Садись, — велела она, показав Аде на обитое парчой кресло. — Из муниципалитета опять прислали бумагу: хотят, чтобы я представила списки работающих в заведении. Как пишется твое полное имя?

Ада продиктовала.

— Национальность?

— Я американка.

Ада уже три раза ходила в консульство США, надеясь выправить себе бумаги, но злой морской пехотинец не пускал ее внутрь:

— Паспорт есть? Нет? Ну и проваливай!

— Но у меня папа из Техаса! — настаивала Ада. — И тетя Клэр!

— Проваливай!

В графе «национальность» Марта написала «русская».

— Замужем? Скажем, что да.

— Мы с Климом просто снимаем комнату на двоих!

— Не имеет значения. Иди работай.

Ада медленно побрела вниз по лестнице.

В целом свете у нее не было никого, кроме Клима, и ей хотелось, чтобы их отношения были понятны и ей самой, и окружающим. Но на деле выходило черт-те что: она жила в одной комнате с мужчиной, который был старше ее на восемнадцать лет и не являлся ни ее супругом, ни родственником.

Клим провожал и встречал Аду, заботился о ней, смешил и учил жонглировать — и это умение помогло ей заработать немало чаевых. Но при этом он держался так, будто они были всего лишь добрыми приятелями.

Один раз Клим предложил Аде перебраться в детский дом, где жили русские девочки:

— Там тебя хоть вышивать научат. А в «Гаване» ты каждый день пьешь и табачищем дышишь…

— Сами меня туда привели! — огрызнулась Ада. Ее оскорбляла мысль о том, что Клим хочет от нее отделаться.

В «Гаване» ее приучили ценить в себе женщину, и она переняла у такси-гёрл их манеру соблазнять каждого встречного-поперечного. Но, несмотря на все усилия, Клим Аде не поддавался.

Иногда она специально начинала переодеваться при нем и ждала, что он скажет. Клим вздыхал и молча выходил в коридор. Ада злилась: чего он строит из себя? Он считает, что она его недостойна?

Уже из принципа Ада решила, что добьется своего. Однажды, когда он спал, она легла рядом с ним и, немея от собственной дерзости и распутства, положила руку ему на бедро.

Клим мгновенно проснулся и спихнул Аду на пол.

— Вы что, сдурели?! — завопила она, потирая ушибленный локоть.

Сев на постели, он скрестил руки на груди.

— Ада, прекрати! Ты же возненавидишь меня…

— Я и так вас ненавижу! — перебила Ада и заплакала. — Вы меня не любите!

— Дурочка, тебе еще замуж выходить!

Самое обидное, в «Гаване» все считали Клима ее любовником, и такси-гёрл то и дело поддразнивали Аду из-за этого. Как-то раз они заперли гримерку на ключ и прямо при ней начали обсуждать, кто как предохраняется от беременности — специально, чтобы научить ее уму-разуму.

— Ни один мужчина презервативов не любит, потому что резинки грубые и все время рвутся, — говорила белокурая Аннетта. — Твой Клим сто причин придумает, лишь бы ничего не использовать.

Другие такси-гёрл согласно кивали:

— Женщина всецело зависит от своего любовника. Ему-то что? Отряхнулся и побежал, а тебе аборт делать. Лучший способ — это сразу после этого дела подмываться уксусной водой.

— Нет, девочки, лучше американской кока-колой. Только надо потрясти бутылку, чтобы было побольше пены…

Ада закрыла уши ладонями, но ирландка Розалин силой заставила ее опустить руки.

— Я тебе про самое верное средство расскажу, — шепнула она Аде. — Берешь квадрат из тонкого полотна два на два дюйма, натираешь его свиным салом и закрываешь шейку матки.

Если бы Ада знала, где эта шейка находится! Дома она попыталась ее обнаружить и даже разглядывала себя в осколок зеркала, но так ничего и не нашла.

Утром после работы Ада забиралась на верхние нары и перед тем, как уснуть, долго лежала в обнимку с подушкой и наблюдала за Климом.

Он раздевался до пояса, и она с жгучим любопытством смотрела, как он отжимается от пола или подтягивался на деревянной палке, вставленной между косяками. На его широкоплечей спине перекатывались тугие мышцы; подтяжки были спущены и край штанов сдвигался так низко, что Ада замирала от сладкого ужаса: вдруг ей откроется что-то совсем непотребное?

Каждый день Клим куда-то уходил и добывал гроши себе на еду — кажется, какой-то поденной работой, о которой он никому не рассказывал. За комнату все так же платила Ада. Может, поэтому он не расценивал ее как свою девушку?

Ада отправила письмо в Техас и со дня на день ждала ответа.

— Тетя Клэр подтвердит, что я американка по отцу, — говорила она Климу. — Скоро мне вышлют денег на дорогу, а вы так и останетесь сидеть в Шанхае — один-одинешенек.

Ада чувствовала себя золотом под ногами слепого.

3