Как только потеплело, русские иммигранты стали выходить на трудовой рынок в китайском городе. Сгребали сено, оставшееся после кормления буйволов и лошадей, и устраивались на нем в ожидании нанимателей. Цену за поденный труд писали мелом на подошвах ботинок: те, кто послабее, просили двадцать пять центов, молодые и сильные замахивались аж на доллар. Китайские подрядчики ходили между вытянутых ног и после нещадной торговли уводили с собой рабочую силу.
Трагическое и величественное зрелище: сотни людей продавали себя в рабство, на самую тяжелую каторгу, и были счастливы, когда на них находился покупатель. Они и рады были бы найти что-то получше или получить новую специальность, но на учебу нужны силы и время. А когда ты вкалываешь с утра до вечера, про книжки можно забыть. Да и откуда их взять? — они денег стоят. Впрочем, большинство иммигрантов все равно не могло их прочесть: в Шанхае не продавались учебники на русском языке.
Клима взяли на кожевенный завод — так назывались несколько сараев, стоящих среди гор мусора и склизких отходов. Земля вокруг была выжжена от химикатов; от бассейнов, где вымачивались свиные кожи, поднимались зловещие испарения, а запах гнилья стоял такой, что мутилось в голове.
Хозяин велел Климу и другим поденщикам вытаскивать шкуры и соскабливать с них полуразложившуюся шерсть. Невозможно было поверить, что из белесой сопливой дряни, к которой и прикоснуться-то страшно, однажды выйдет дамская сумка или изящный башмачок.
Известковая пыль поднималась в воздух и заслоняла солнце. Вскоре лица и одежда рабочих покрылись тонким белым налетом — будто их вываляли в муке. Бледные фигуры двигались, как призраки в клубах дыма и испарений — махали крючьями, перетаскивали стопки шкур и волокли тяжелые баки с красителями.
Китайцы посмеивались над Климом:
— Вот теперь ты стал настоящим белым человеком!
— На себя посмотрите! — огрызался он.
Вечером, когда все собрались перед кассой, к распахнутым воротам подкатил сверкающий лаком автомобиль, из которого вышла молодая, высокая, чуть сутулая дама с продолговатым узким лицом и светло-карими миндалевидными глазами. Она была наряжена в маленькую французскую беретку, мужские ботинки с замшевым верхом и дорогой клетчатый костюм, который ей совершенно не шел.
Запах гнилья настолько ошеломил ее, что она спала с лица. Рабочие загоготали.
— Тут кто-нибудь говорит по-английски? — громко спросила дама.
Ей не ответили. Китайцы смотрели на нее, как на глупую курицу, которая сама попросилась в суп: тут ненавидели богатых иностранцев.
— Я журналистка, — представилась дама, поправляя выбившийся из-под беретки русый локон. — Я работаю в газете «Ежедневные новости Северного Китая», и мне надо написать статью о детях, работающих на вашем заводе.
Клим молча разглядывал ее: журналистка — надо же… Оказывается, такая профессия еще существует.
Он показал ей на стайку чумазых мальчишек, сидевших у забора:
— Вон ваши герои.
— О, спасибо! — обрадовалась она. — Вы не могли бы…
Подбежавший хозяин перебил ее:
— Кто вас сюда пустил?! — заорал он, мешая английские и китайские слова. — Езжайте в свою концессию и там вынюхивайте, что вам надо! А тут наша территория!
— Правильно! — загалдели рабочие. — Пошла вон!
Дама попятилась:
— Но я хотела…
— Убирайтесь отсюда!
Под свист и улюлюканье журналистка поспешно села в автомобиль, шофер завел мотор, и они уехали. Вслед им полетели комья грязи.
Клим с досадой смотрел на разгоряченных победителей. Он-то подумал, что ему выпал шанс познакомиться с сотрудницей английской газеты. Он мог бы помочь даме с переводом — за последнее время его шанхайский значительно улучшился. Но, видно, не судьба…
Клим получил свою плату и вышел за ворота. Вдоль дороги стояли бедняцкие хижины; багровые от натуги возчики толкали перед собой тележки, на которых по трое-четверо сидели работницы спичечной фабрики. У них были искалечены ступни и им приходилось нанимать кули, чтобы те возили их до проходной и обратно.
Сидя на крылечках, старики играли в маджонг — азартную игру с костяными фишками; рядом возились дети. У самых маленьких сзади на штанах были разрезы, и если ребенку надо было сходить по нужде, он приседал и делал свои дела на дорогу.
От усталости у Клима онемело все тело, в горле першило, а кожа на лице и шее горела, как от ожога. Еще месяц такой «работы» и точно подхватишь либо астму, либо туберкулез.
Загудел клаксон, и с Климом поравнялся давешний автомобиль.
— Садитесь, я подвезу вас, — сказала дама-журналистка, открыв заднюю дверцу.
Клим в изумлении смотрел на нее.
— Я вам всю машину измажу, — начал он, но дама отмахнулась:
— Ничего, почистим. Меня зовут Эдна Бернар. А вас как?
Клим представился.
— Значит, я правильно угадала, что вы русский! — просияла дама. — Вам куда?
— Во Французскую концессию.
— Ну и отлично. По дороге расскажете мне, что происходит с детьми на вашем заводе.
Когда Клим последний раз ездил в автомобиле? Несколько лет назад — да и то была разбитая белогвардейская колымага. А у Эдны Бернар имелся новенький красавец-«Бьюик» с полированной панелью, блестящими ручками и удобными кожаными сиденьями. Знала бы хозяйка, из чего эти сиденья делаются!
Клим рассказал ей, что на кожевенных предприятиях дети растягивают шкурки для просушки — каждую надо было прибить к доске десятком гвоздиков, чтобы кожа не покоробилась. Работа не самая трудная, но ею приходилось заниматься по двенадцать-пятнадцать часов в сутки без выходных. При этом ребенок постоянно глотал известковую пыль и дышал испарениями.
Детям полагалось по семь долларов в месяц, однако мало кто получал жалованье целиком — мастера штрафовали их за любую мелочь. Глазеешь по сторонам в рабочее время — минус пять центов, сбегал до ветру без разрешения — минус двадцать центов, громко плачешь — минус доллар.
Хозяин раньше нанимал сирот из приюта при католическом монастыре, но время от времени монахи приезжали и проверяли, как обращаются с их воспитанниками, и потом начинались нудные разбирательства с религиозными комитетами и обществом «Защитим детей».
— Теперь хозяин берет только деревенских ребятишек, — сказал Клим. — Их родителям врут, что за время обучения детям дадут шестьдесят долларов и три смены одежды, а на самом деле их будут обирать и бить. Мало кто из них дотянет до двадцати лет, а те, кто выживут, превратятся в темных, затравленных и жестокосердных взрослых.
— Как же вы там работаете? — спросила потрясенная Эдна.
Клим пожал плечами:
— Как и все.
Шофер подвез его до авеню Жоффр.
— Мне еще надо наведаться на шелкопрядильную и спичечную фабрики и посмотреть, что там происходит, — сказала Эдна. — Хотите поехать со мной?
Клим покачал головой.
— Миссис Бернар, я работаю с шести утра.
— Я буду платить вам! Сколько вы хотите — пять долларов? Десять?
Для Клима пять долларов были недельным заработком, а для Эдны — мелочью, о которой даже не стоило думать. Она выдала ему аванс, и они договорились встретиться завтра в девять утра на том же месте.
4
Отец Эдны был комиссаром полиции и весьма влиятельным человеком. Она ходила в лучшую школу в городе, увлекалась верховой ездой, автомобилями и парусным спортом и до совершеннолетия вовсе не задумывалась об общественных проблемах. Но после окончания колледжа в Великобритании Эдна вернулась в Шанхай другим человеком: друзья-студенты заразили ее мечтой о построении нового мира, в котором каждый будет иметь право на достойную жизнь.
Она решила, что ее призвание — быть журналисткой, и принялась писать статьи на злободневные темы. Однако белое население Шанхая было куда консервативнее лондонских студентов, и тут нельзя было в открытую призывать к социальной справедливости.
Колонистам казалось, что они установили систему, которая удерживает страну от кровавого хаоса, и любое отступление от нее приведет к беде. Отдай правосудие в руки китайцев — и они начнут применять свои дикие обычаи к белым людям. Верни Пекину контроль над таможней и финансами — и безмозглые генералы тут же погубят экономику страны. О равноправии речь вовсе не шла: европейцы были абсолютно убеждены в неполноценности людей со смуглой кожей и раскосыми глазами. Доказательства тому были очевидны: Европа смогла породить современную мощную цивилизацию, а Азия не смогла.