Эльвира Барякина - Белый Шанхай

Я не жажду крови Уайера — все-таки он приходится Эдне отцом. Пусть просто уезжает — чтобы духу его тут не было.

Полиция наотрез отказалась признавать свою вину в гибели студентов: мол, во всем виноваты подстрекатели, которые подбили толпу напасть на участок.

Джонни Коллор и другие убежденные расисты считают, что с китайцами вообще нельзя садиться за стол переговоров.

— Вы поймите: они хотят выгнать нас из страны! — витийствует он. — Если сегодня мы уступим им, то завтра они потребуют национализации наших домов и предприятий. Коммунисты и националисты из партии Гоминьдан играют на самых низменных чувствах толпы и настраивают ее против нас. Мы каждый день получаем сводки о том, что творится на собраниях рабочих: они жаждут крови — моей и вашей!

В головах расистов не укладывается идея равноправия. В их мире кто-то обязательно должен быть господином, а кто-то рабом, кто-то агрессором, а кто-то жертвой. В китайском лагере происходит то же самое, и выход из ситуации пока не проглядывается.

Жить интересно, трудно и страшновато.

Все политические волнения последних десятилетий — это битва за Мечту. Раньше, когда богатство зависело от наличия земли, крестьянин не претендовал на многое и был доволен, если у него имелась соломенная крыша над головой и горсть риса на ужин. Он понимал, что ему никогда не стать помещиком, и мог надеяться на перемены только в загробном мире.

А сейчас сословные предрассудки рушатся на глазах, мировая экономика развивается с невиданной скоростью, и молодежь уже не хочет жить так, как их деды и бабки.

В силу географического положения, плотности и пестроты населения Шанхай превратился в полигон, на котором отрабатывается будущее человечества. Как мы будем договариваться друг с другом? Что нам делать с отжившими порядками, которые тянут нас назад? Как нам построить справедливое общество? Как погасить взаимную ненависть и страх?

Думаю, мы наломаем немало дров, прежде чем добьемся хоть каких-то результатов. Джонни, без сомнения, прав, когда говорит, что темные крестьянские парни вместе с оковами стряхнут с себя остатки миролюбия. Они убьют и ограбят любого белого, считая, что это и есть борьба за свободу Китая. Им совершенно без разницы, кто окажется перед ними — я, капитан Уайер или монашки, раздающие суп голодным сиротам.

Увы, в этом конфликте я не могу принять ничью сторону и потому считаю «своими» только жену, дочь и нескольких добрых знакомых.

Похоже, Нинина идея насчет телохранителей пришлась как нельзя кстати.

По Международному поселению кочуют слухи о том, что рабочие забивают камнями иностранных мастеров и грабят лавки китайцев, заподозренных в сотрудничестве с «белыми дьяволами». На волне всеобщего страха перед погромщиками Нина сразу получила официальное разрешение на охранное агентство и набрала три десятка белогвардейцев, живущих на авеню Жоффр.

Новое дело совершенно поглотило ее: заниматься календарями ей некогда и она оставила их на Бинбин, а сама целыми днями ходит по клиентам и подписывает договоры об охране складов, магазинов и свадеб.

По вечерам, усталые и довольные, мы с ней встречаемся в детской — возимся с Китти и устраиваем то танцы втроем, то театральные представления с плюшевыми зверями.

Я уже немного научился понимать Китти. Оказывается, она лепечет аж на трех языках: русские слова предназначаются для родителей, английские связаны с игрушками и детской площадкой, а шанхайский диалект, которому она обучается у амы, идет в ход во время еды, купания и сидения на горшке.

Кто бы сказал мне три года назад: «Ничего не бойся! То, что ты сейчас расцениваешь как непоправимую беду, послужит основой для глубокой, сильной и безусловной любви».

Теперь мне смешно оглядываться назад и вспоминать, каким я был болваном. Недоверие и обиды подобны пыли на окнах: если ее не смывать, то уже не видно, что происходит вокруг, и из-за нехватки света ты не можешь правильно оценивать события. Ты совершаешь один промах за другим, а между тем в комнате становится все темнее и темнее, но ты винишь в этом кого угодно, кроме себя.

Жаль, что Ада повторяет мои ошибки. Я сходил к ней в Дом Надежды, но она отказалась со мной разговаривать и даже не открыла мне дверь. «Вы меня бросили, я вас ненавижу» — вот и все, что мне было сказано.

Ада не допускает мысли о том, что она неправильно истолковала события, и пока ей самой не захочется все исправить, я ничего не смогу доказать. Пусть живет как знает — она уже большая девочка, а мне, если честно, некогда выяснять с ней отношения.

Мы с Ниной не можем надышаться своим счастьем. Я заново вспоминаю, как это здорово — натыкаться под одеялом на ее руку и тихонько гладить ее — просто так.

Или вот еще один обычай, который мы завели совсем недавно: Нина устраивается у меня на груди, мое дыхание убаюкивает ее буквально за минуту, а я еще долго лежу с открытыми глазами и перебираю в пальцах ее кудри.

Слуги Олманов присоединились к забастовке, и по вечерам Тамара с детьми сидели одни и ждали возвращения Тони. Он служил в волонтерском полку и после работы патрулировал город.

Последние полтора года Тамара жила с чувством вины перед Ниной: она, как Пандора, из любопытства открыла кувшин с несчастьями — но только не своими, а чужими. Теперь ей самой было непонятно: а чего она, собственно, хотела? Отомстить Эдне? Уязвить Даниэля?

На самом деле Тамара давно потеряла интерес к бывшей подруге и ее мужу. Она просто заигралась: упустила момент, когда маскарад кончился, и дело приняло серьезный оборот.

Теперь она осталась в окружении детей, собак и птиц — совершенно беспомощная и никому не нужная. Телефон молчал, и за время забастовки ни одна из ее приятельниц не предложила ей помощь.

На входной двери зазвенел колокольчик.

— Папа вернулся! — крикнул Роджер и помчался открывать.

Но это была Нина. Серьезная и деловитая, она вошла в комнату и поставила на стол керосинку:

— Я так и думала, что у вас даже воду вскипятить не на чем. Сейчас будем ужинать.

Сыновья Тамары во все глаза смотрели, как Нина варит кашу: они ни разу не видели, чтобы белая женщина сама готовила еду.

— Через пять минут будет готово, — объявила она. — Мальчики, несите тарелки!

Не успели они сесть за стол, как в комнату влетел Тони, и в воздухе сразу запахло конюшней, костром и сладкой помадой для усов.

— Здравствуйте, леди! О, мисс Нина, как я рад вас видеть! Держите печенье: благотворительницы из Антизабастовочного комитета сегодня одаривали всех волонтеров.

— Как дела в конторе? — спросила Тамара.

Тони махнул рукой:

— Мы накрыли партию контрафактных пластинок, но китайские сторожа бастуют, и товар на двадцать тысяч остался без охраны. Я обычно договариваюсь с хозяевами: они платят компенсацию, а мы возвращаем им имущество. Но если склад разграбят, у нас у всех будут убытки.

— Хотите, я пришлю вам моих ребят? — спросила Нина. — Я создала охранное агентство из бывших белогвардейцев, и они могут заменить ваших сторожей. Кстати, русские безработные способны решить проблему с водопроводом и электростанцией. Что, если их устроить на места бастующих китайцев?

Тони отложил салфетку.

— А вы уверены, что сможете быстро их собрать?

— Если повесить объявление в русской церкви, то у вас через час отбоя от кандидатов не будет.

Тони вскочил, с грохотом отодвинув стул.

— Тамара, нам надо срочно ехать в Муниципальный Совет и переговорить с мистером Стерлингом! Мальчики, присмотрите за мамой! Мы с мисс Ниной скоро вернемся.

Блокнот «Для эскизов»

Поначалу жители Белого Шанхая были уверены, что всеобщая забастовка не продлится долго: китайцам надо что-то есть, и они не могут обходиться без работы.

Но забастовку начали финансировать китайские предприниматели, потому что она разоряет иностранных конкурентов, и повышает спрос на местную продукцию. Вся китайская пресса наполнена призывами покупать только отечественные продукты, а простой народ и рад стараться — лишь бы вставить шпильку ненавистным колонизаторам.