Эльвира Барякина - Белый Шанхай

Клим швырнул нож во фруктовую вазу, и тяжелая рукоятка разнесла ее вдребезги. Апельсины запрыгали по столу, сбивая на пути фужеры с недопитым вином.

— Прекрати! — вскрикнула Нина, но Клим и не думал униматься. Он перечислял ее ссоры с полковником Лазаревым и телохранителями, сомнительные сделки, дружбу с нечистоплотными клиентами и все вольные или невольные грехи.

Нина была поражена: она думала, что Клим не интересуется ее делами, но оказалось, что он следит за каждым ее шагом и подмечает любой промах.

— Знаешь, чем ты сейчас занимаешься? — зло бросила она. — Ты пытаешься доказать себе, что меня не за что любить. Ты сам устроил себе ад и населил его демонами, которых не существует в природе.

Нина вышла, хлопнув дверью, и замерла, пораженная странной мыслью:

«А я ведь никому тут не нужна. И не потому что я сделала что-то неправильное, а потому что я не такая, какой меня хотят видеть. Телохранителям досадно, что я женщина, а не мужчина; председателей комитетов злит, что я дружу со Стерлингом, а Клима возмущает, что я совершаю ошибки и веду себя как живое существо, а не как безгрешный ангел. Что я тут делаю?»

Клим привез Тамару на радиостанцию, до потолка заполненную фантастическими приборами. Он был здесь правителем: бойко переговаривался по-шанхайски с техниками, гонял охрану за пирожками, писал новые скетчи и бездумно, по привычке, жонглировал яблоками, принесенными секретаршей.

Когда он включал микрофон, работники собирались перед стеклом, отгораживающим эфирную студию, и с нетерпением ждали веселья.

Даже хозяин станции, толстый Дон Фернандо, втягивался в этот карнавал.

— Герой! — кричал он, потрясая очередной хвалебной статьей в газете.

Клим, единственный из всех, не считал Тамару списанной рухлядью, которую остается лишь пожалеть. Он был тысячу раз прав, когда сказал, что творчество окрыляет. Тамара больше не ждала, как милости, внимания знакомых, и теперь ей было некогда тосковать и изобретать хитроумные планы отмщения.

Слушатели знали Тамару не как инвалида, а как остроумную, полную энергии даму, которая рассказывает им о новых фильмах и книгах. Нередко они с Климом разыгрывали сценки из шанхайской жизни: Тамара была за мальчишку-попрошайку и за белую леди, а Клим — за ее ухажера.

— Эй, мастер, подайте сироте! Нет папы, нет мамы, нет виски с содой… — хныкала Тамара.

Клим гнал ее, а она дразнилась:

— Эй, мастер, у тебя новая мисси? Или ты старую мисси почистил?

«Белая леди» негодовала, «ухажер» оправдывался, «попрошайка» демонически хохотал.

Все звуковые эффекты создавались на столе перед микрофоном. Топот ног изображался с помощью резиновой подметки, автомобильный мотор заменял вентилятор, а гомон толпы был записан на патефонную пластинку. Тамара научилась ловко применять в эфире полицейские свистки, священные колокольчики, бумажные пакеты, ножницы, будильник и множество других предметов. А если требовалось передать голос животного, они с Климом приглашали талантливого китайского паренька, который мог подражать и рыку льва, и кваканью лягушки.

Когда Тамара возвращалась домой, дети встречали ее и наперебой восторгались:

— Мама, мы тебя слушали — это было так здорово!

А Тони целовал ее руки и просил передать Климу привет:

— Я так рад, что вы подружились!

Тамара была бы абсолютно счастлива, если бы не тревожные вести с юга: 9 июля 1926 года Национально-революционная армия начала наступление на северные провинции. По оснащению авиацией, артиллерией и стрелковым оружием она намного превосходила полубандитские армии китайских генералов и те откатывались перед ее натиском.

— Если война дойдет до Шанхая, нам придется уехать в Японию, — вздыхал Тони.

На всякий случай он велел упаковать наиболее ценные вещи и заранее отправил их в Нагасаки.

Тамара холодела при мысли об эвакуации: в Японии у нее не будет ни работы, ни друзей.

Она спросила Клима, что он собирается делать.

— Мы с Ниной еще не решили, — отозвался он и тут же сменил тему.

Насколько Тамара поняла, он почти не разговаривал со своей женой.

Вернувшись в Кантон, Даниэль с головой погрузился в подготовку к Северному походу. Его начало постоянно откладывалось — в первую очередь из-за того, что правое и левое крыло Гоминьдана все никак не могли поделить должности и полномочия. Победил, как всегда, тот, у кого в распоряжении были войска, и к лету 1926 года в руках Чан Кайши сосредоточилась вся полнота военной, гражданской и партийной власти.

Большевиков это, разумеется, не устраивало — слишком уж норовистым был этот тощий бритоголовый китаец, который, в отличие от Сунь Ятсена, не тяготел к идеалам Маркса и Ленина. Будучи последовательным националистом, Чан Кайши постоянно подчеркивал свое китайское происхождение и желание видеть страну полностью независимой.

Большевистские военные советники пытались сместить Чан Кайши и заменить его на более сговорчивого политика, но Даниэль, принимавший самое активное участие в закулисной борьбе, успел шепнуть кое-кому пару слов, и заговорщики были арестованы.

Чан Кайши предъявил Москве ультиматум: либо она не претендует на власть в Китае, либо на союзе между Гоминьданом и коммунистами будет поставлен крест. Большевикам пришлось согласиться, но Даниэль отлично понимал, что они не отступят от своих планов и лишь подождут более удобного момента для нападения.

Вступив в должность главнокомандующего НРА, Чан Кайши немедленно приказал выступать в поход. Даниэль, пилоты и обслуживающий персонал аэродрома одними из первых тронулись в путь, и очень скоро обнаружили, что участвуют не столько в войне, сколько в бессмысленном уничтожении материального и человеческого ресурса.

Голоногие солдаты НРА топали под палящим солнцем через зеленые холмы. Тропы были настолько узкими, что никакая повозка не могла по ним пройти, и все приходилось переносить на руках. Каждая пушка разбиралась на шесть частей, на каждую часть приходилось по четыре носильщика; следом кули тянули боеприпасы — пятьсот снарядов в разномастных ящиках. Бурые пятки месили грязь, пот тек ручьями, колонны растягивались на десятки миль.

Войска преодолевали ущелья по подвесным мостам, и, если ветхие канаты не выдерживали, целые отряды валились вниз, на камни. Холера выкашивала сотни солдат только потому, что в качестве докторов набрали чьих-то родственников, не знавших основ гигиены. Все, на что они были способны, — это устроить религиозную процессию с хлопушками, дабы отогнать злых духов.

НРА спасало то, что у северян дела обстояли еще хуже: губернаторы-милитаристы вовсе не берегли людей и посылали солдат с мечами против пулеметов.

Даниэль ежедневно ругался с Василием Блюхером, главным военным советником из числа большевиков: запаса топлива нет, обоз с запчастями отстал и никто не знает, где его искать… Из карт имелись только двухверстки, на которых маршрут в триста миль занимал десять футов бумаги. Как по ним ориентироваться в небе?

Летчики рвались в бой, и медленное продвижение войск доводило их до исступления. Они подлетали к походным колоннам и проносились мимо на бреющем полете. Со страху пехотинцы палили по аэропланам, но никогда не попадали: необученные, набранные по деревням солдаты не знали принципов баллистики и понятия не имели, для чего нужен ружейный прицел. Меньше половины из них могли попасть по неподвижной мишени, — чего уж говорить об аэропланах?

Русские и китайские командиры хоть и ругали «крылатых богов», но и не думали их наказывать: высшим прощалось даже то, за что низших давно бы расстреляли.

Безнаказанность еще больше подрывала дисциплину. Подумаешь, Константин посадил аэроплан посреди затопленного рисового поля! Кули как-нибудь вытащат. И наплевать на то, что при этом будет потрачена уйма сил и казенных денег — война все спишет.

Даниэль спасался цинизмом. Он повторял себе, что гражданская война — это такой способ избавить страну от перенаселения, и если китайцы сами себя не жалеют, то он и подавно не будет. Его задача — служить Германии, и он исправно выполнял свой долг: внимательно следил за русскими коллегами и отправлял шифровки с донесениями в Кантон, откуда их пересылали в Берлин.