— Он сдал нам что-то вроде голубятни, — шепнул Аде Клим.
— Прошу, прошу… — показал Чэнь на низкую растрескавшуюся дверь.
Крохотная комнатка, пахнущая отсыревшим деревом, была чуть больше железнодорожного купе. В углу стояла печь, сделанная из керосиновой бочки, а вдоль стены — двухъярусные нары, сооруженные из досок и бамбуковых шестов.
— А уборная где? — спросила Ада.
— В китайских домах нет канализации, — объяснил Клим. — Все пользуются горшками с крышкой, которые по утрам надо выставлять на улицу. Золотарь подберет их и опорожнит.
— Ванной комнаты тоже нет?
— Хочешь — таскай воду сюда, грей и мойся, хочешь — купайся в реке. Но я не советую — там холера.
— А вы будете таскать воду?
— Я в баню пойду.
Они принялись устраиваться: Ада расстелила на верхних нарах одеяло и расставила вдоль стены книги, а Клим раздобыл во дворе щепок для растопки самовара.
Взяв у Ады несколько центов, он сходил за едой и принес кулек с вареным рисом и шесть палочек, на которые было нанизано что-то коричневое.
— Что это? — спросила Ада, вспомнив про китайские удобрения.
— Это лягушачий мозг, местный деликатес, — отозвался Клим и тут же рассмеялся, видя Адин испуг. — Да ладно, шучу… Я сам не знаю, что это такое.
Китайская еда — жирная и несоленая — Аде не понравилась, но она все равно съела свою порцию.
— Чэнь поклялся, что у него нет насекомых, а это самое главное, — сказал Клим, вытряхивая остатки риса себе на ладонь. — Когда я снял свою первую комнату в Шанхае, мне достался настоящий клоповник: пришлось всю ночь спать в сарае на каком-то сундуке. А утром хозяин заявил, что это гроб его бабушки.
Ада улыбнулась. Все-таки ей повезло сегодня: за один день она завела себе покровителя, устроилась в ресторан при публичном доме, записалась в наложницы и съела «лягушачий мозг». Рассказать девчонкам из Ижевска — они бы ни за что не поверили.
5
Когда стемнело, Клим повел Аду назад к Марте.
В переулках царил кромешный мрак, зато на торговых улицах сияли громадные вывески с электрической рекламой.
Ада ахала и вертела головой:
— Красота какая!
Клим и сам удивлялся: города, который он помнил, больше не существовало. Здесь все поменялось: национальные флаги, автомобили, мода и вывески. Марта сказала, что на месте чайной компании, в которой он работал, теперь располагался магазин принадлежностей для верховой езды. Не было и маленького дома под красной черепицей, где Клим когда-то снимал комнату, — его давно снесли.
Все надо было начинать заново.
Наряженная в обновки Ада чувствовала себя Золушкой, едущей на бал. Ей было страшно и весело одновременно, и она беспрерывно болтала, пересказывая Климу, как ее мама впервые выезжала в свет и как ее пригласил на танец сын градоначальника.
Не дело пятнадцатилетней девчонке работать такси-гёрл! Но другого заработка ей не найти, а если Ада останется без денег, то ее судьба будет предрешена: она два-три дня поголодает, а потом отправится на панель.
Скрепя сердце Клим объяснил Аде правила, установленные в «Гаване»:
— Такси-гёрл сидят за особыми столиками, мужчины покупают в кассе билеты по пятьдесят центов и выбирают девушку. Если клиент совсем противный, ему можно отказать, но если будешь привередой, ничего не заработаешь. После танца надо просить, чтобы тебе купили вина и закуски — за это полагается процент.
— А если предложат выпить? — спросила Ада.
— Постарайся сделать так, чтобы тебе купили отдельную бутылку. Официант принесет яблочного сидра, но цену за него выставят как за шампанское. Если клиент будет настаивать, чтобы ты выпила из его бутылки, глотни, но только немного, иначе ты не сможешь танцевать. А если будет совсем невмоготу, сними туфли — это знак того, что ты устала.
— Откуда вы все знаете? — удивилась Ада.
— У меня подруга работала такси-гёрл.
— А где она сейчас?
— Вышла в люди… То есть замуж.
Первая любовь Клима, китаянка по имени Джя-Джя, приехала в Шанхай из Кантона,[4] где девочкам не бинтовали ноги. В «Гавану» не брали цветных, но Джя-Джя была так хороша, что для нее сделали исключение.
Клим влюбился в нее с первого взгляда. Он спускал все деньги, чтобы потанцевать с нею, каждый день провожал ее до дома и дрался с матросами, если они осмеливались назвать ее узкоглазой.
Хозяин чайной компании, где служил Клим, узнал, что тот собрался жениться на цветной, и подговорил своих дружков скинуться деньгами и выслать «паршивую овцу» из Китая. Шанхайские джентльмены свято блюли честь высшей расы и делали все, чтобы китайцы даже думать не смели о браках с белыми.
Клима скрутили и отвезли в порт, но русский пароход уже ушел, и ренегата посадили на судно, следовавшее в Буэнос-Айрес, — так Клим попал в Аргентину.
Надеясь скопить на обратный билет, он работал как проклятый — сначала в типографии, а потом в газете. Он писал Джя-Джя страстные письма и обещал увезти ее в Россию, но вскоре от Марты пришла телеграмма: какой-то купец забрал его душеньку к себе в гарем.
Джя-Джя так и не узнала, что Клим превратился в одного из лучших журналистов Аргентины и был вхож к самому президенту. Ну, дай Бог ей гаремного счастья!
Клим думал, что никогда не забудет ее, а вот поди ж ты — познакомился с Ниной, и опять все пошло по-новой: огонь в глазах, в голове — сладкая неразбериха. Но и эту женщину он потерял.
Войдя в «Гавану», Клим отвел трепещущую Аду к гримерке, а сам отправился в ресторанный зал. Там уже было полно туристов и военных моряков с кораблей Великих Держав. Публика была исключительно белой: два здоровых вышибалы следили, чтобы в двери не дай бог не сунулись азиаты или негры.
Филиппинский оркестр наигрывал фокстрот, между столиками сновали официанты в белых куртках — они работали за чаевые и еду и из кожи вон лезли, чтобы услужить клиентам.
«Гавана» тоже изменилась. Теперь над столами висела реклама пива, подсвеченная лампочками, — а ведь раньше тут все освещалось газовыми рожками. Кирпичные стены отштукатурили и расписали фресками, сцену переделали… Только закопченный бар остался прежним — с его рядами разномастных бутылок, мутными зеркалами и золоченым божком удачи на верхней полке.
Из задних комнат показались такси-гёрл и чинно направились к своим столикам. Ада появилась последней: ей подмазали брови и губы и воткнули в волосы красный цветок. Два английских матроса сразу же бросились к ней с билетами, и Ада, растерявшись, стала искать взглядом Клима. Хорошо хоть управляющий подошел к ним и поделил, кому из кавалеров танцевать первым.
Грянула музыка, и Ада пропала в веселящейся толпе.
— Ну, с почином твою девицу! — сказала Марта, подсаживаясь к Климу. — Меня уже многие про нее спрашивали.
— Она еще совсем ребенок… — начал Клим, на Марта его перебила:
— Подумаешь! Когда я стала такси-гёрл, мне и тринадцати лет не было. А ты всю ночь собрался ее караулить?
Клим кивнул.
— Не бойся, ничего с ней не случится, — засмеялась Марта. — Я уже предупредила наших, что твоя цыпочка пока не будет работать наверху.
Для Клима была невыносима мысль о том, что ему придется жить за счет Ады. Но где и как он мог раздобыть денег?
Когда он девятнадцатилетним мальчишкой приехал в Шанхай, его первым коммерческим предприятием было разведение ворон. Дамы возмущались, что в городском парке невозможно гулять из-за птиц, гадящих на шляпы, и Муниципальный Совет объявил награду за каждую воронью тушку. Однако убивать птенцов было жалко, и Клим отпустил их, а сам устроился в чайную фирму, хозяин которой потом выслал его в Буэнос-Айрес.
Уже тогда было ясно, что Поднебесная Империя умирает и ее гражданам стоит готовиться к трудным временам, — и вот они наступили.
Уверенность в собственном превосходстве сыграла с китайцами злую шутку. Купаясь в отблесках былой славы, они даже не интересовались европейской культурой и наукой, а уж о том, чтобы учиться у «белых дьяволов», не могло быть и речи. Все это привело к чудовищному отставанию во всех отраслях — от сельского хозяйства до военного дела.
Британцы наводнили Китай индийским опиумом, приносившим огромные барыши. В крупнейших портах были отгорожены территории, на которые не распространялись китайские законы, и за несколько десятилетий там выросли концессии, ничуть не уступавшие современным европейским городам. Белые видели в них форпосты цивилизации, китайские консерваторы — рассадник порока, а молодежь металась между страстной любовью и ненавистью ко всему западному.